вовремя, да?
– Нет, я просто готовилась ко сну, все в порядке. Ты смотрел «Холостяка»? Я вот только что закончила.
– Нет, не смотрел, был слишком занят. Но я собираюсь это сделать.
– Тебе нужно поработать над своими приоритетами.
Я смеюсь, больше потому, что знаю, что она ждет этого, а не потому, что хочу.
– Я знаю.
– Так как проходит турне? Фанаты говорят, что это одно из ваших лучших шоу за всю историю.
Я тру шею.
– На самом деле все сложнее, чем я думал.
– Ох, в каком смысле?
– Не знаю, мне кажется, что все просто устали. У нас нет времени на отдых.
– Не сомневаюсь в этом. У вас ужасное расписание.
– Ага. И, эм, в группе разразилась кое-какая драма. Это очень меня выматывает.
Даже просто сказав это вслух, я прослезился.
– Что за драма?
– Между нами царит напряжение. Словно я постоянно говорю что-то не то, и все вокруг бесятся.
– О, это ужасно. Мне очень жаль.
Я заставляю себя улыбнуться, даже если мама этого не видит.
– Все так, как есть.
– Но, честно говоря, Зак, удивительно, что это заняло столько времени. Если ты заставляешь кого-то проводить столько времени вместе, как вы четверо, то обязательно появятся разногласия.
– Да.
– Я предполагаю, что большая часть напряжения исходит от Рубена?
Я замер.
– Почему ты так говоришь?
– Ох! Эм… Я имею в виду, я видела некоторые обсуждения в интернете и сложила два и два. Это правда?
– Да. Он даже не смотрит на меня.
– Это на него не похоже.
– Я знаю. Думаю, я мог его расстроить.
– А вот это на тебя не похоже.
– Да, но в последнее время все было… по-другому. Возможно, я случайно сказал что-то не то или еще что. Не знаю.
– Ты пробовал извиниться?
– Да. Он сказал, что я не сделал ничего плохого. Но он ведет себя так, будто мы даже и не друзья, и я не знаю, чего он от меня хочет. Или знаю, но это не совсем… это не то, что я могу ему дать, мне кажется.
– О, ничего себе. Он пытался к тебе приставать?
По ее голосу я могу сказать, что она уже думает, будто так и есть. Если я не утаю это, она догадается, что мы сделали. Мама всегда была жутко проницательной: она знала, что мы с Ханной увлечены друг другом, даже когда я видел в ней лишь подругу. Этот разговор внезапно пересек опасную зону, и мне пора бежать отсюда.
– Да.
– Ладно. Ну, если он сделал первый шаг, а ты ему отказал, после чего он начал молчать, то это его вина, а не твоя.
– Но…
– Никаких но. Ты ничего ему не должен. Мне очень важно, чтобы ты это знал.
– Я знаю.
Я хочу найти какой-то способ, любой способ, чтобы исправить этот разговор. Потому что сейчас я толкаю Рубена под автобус, когда на самом деле знаю, что он не сделал ничего плохого, и от этого мне становится тошно. Мама запомнит все, и это навсегда определит ее отношение к Рубену.
– Послушай, – говорит она, – я знаю тебя и знаю, что ты никогда не скажешь ничего такого, что могло бы задеть чьи-то чувства. Уверена, что ты достойно ему отказал. Так что если Рубен холоден, то это больше говорит о нем, нежели о тебе.
– Верно.
– К тому же на него может влиять стресс от гастролей. Люди сложные существа, часто их расстраивает далеко не одна, а несколько вещей.
– Да, возможно.
– Так что не будь к себе так строг, ладно? Похоже, ты не сделал ничего плохого. Рубен придет в себя. Просто дай ему понять, что ты будешь рядом с ним просто как друг.
– Так и будет. В любом случае извини за то, что много наговорил.
– Не стоит. Мне жаль, что так происходит. Надеюсь, все наладится.
– Я тоже. Спасибо, мам. Этот разговор мне очень помог, так что еще раз спасибо.
– Конечно! Я всегда рядом. И если ты когда-нибудь захочешь еще поговорить, ты можешь позвонить в любое время, слышишь? О чем угодно.
– Да, знаю.
– Ладно, здо́рово. Береги себя, хорошо?
– Угу. Я отпускаю тебя спать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. Или уже утро. Люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю.
Кладу трубку. Силы покидают мое тело, и я не могу даже пошевелиться. Кусаю губу и пытаюсь остановить слезы, но ничего не могу с этим поделать.
Вся эта ложь… Даже не знаю, зачем я это говорю.
Оглядываюсь вокруг. В комнате темно и тихо.
Я совершенно один.
Глава 9
Рубен
Я почти заканчиваю тренировку в тренажерном зале нашего отеля в Антверпене, когда звонит мама.
Это странно, но я почти ожидаю, когда она позвонит. Личностный рост и работа над собой действовали на нее как вызов. Чем бы я ни занимался, она внезапно возникала из ниоткуда и давала так называемую конструктивную критику. Бесконечная, неустанная критика.
Ты не выговариваешь слова, я не могу понять, что ты говоришь, это похоже на «пш-пш-пш».
Я не знаю, как ты собираешься выполнить это движение, когда ты едва можешь повторить боксерский шаг в такт музыке. Почему ты всегда так спешишь вырваться вперед, еще не освоив базовые вещи?
Где эмоции? Ты выглядишь так, будто смотришь, как сохнет краска. Мне не важно, если никто не смотрит, ты должен практиковаться перед тем, как выступать.
Мама утверждает, что я не воспринимаю критику, но это не так. Я принимаю близко к сердцу все, что дает мне наша команда, и постоянно слышу восторженные перешептывания о том, как хорошо я реагирую на критику. Мне никогда не нужно повторять дважды. Конечно, не нужно. Я рано усвоил, что необходимость повторять дважды влечет за собой последствия, и это совсем не то, что я скоро позабуду. Но дело в том, что мама не оценивает готовый продукт, она оценивает сам процесс. Похоже, она не верит в процесс «обучения».
Например, если вы хотите расширить свой верхний вокальный диапазон – над которым я как раз таки работал сегодня утром, прежде чем отправиться сюда, чтобы выпустить пар, – вы достигаете этого постепенно, выводя свой голос за пределы зоны комфорта. Я лишь следую инструкциям моего преподавателя по вокалу. Она всегда уверяла меня, что поступать правильно – значит целиться и промахиваться, брать неудачные ноты, бемоли и тонны других неловких звуков, пока вы не попадете точно в цель, последовательно и с легкостью. Но пока я рос, меня стыдили за это. Мама спрашивала, почему я пою так плохо, когда она тратит баснословные суммы на учителей? Почему я их не слушал? Почему я не делал все правильно?
Поэтому я научился тренироваться, расширяя вокальный диапазон, только когда родителей не было дома, и никто не слышал, как я допускаю ошибки. Занятия наедине с собой мне очень помогали. По крайней мере поначалу. Это означало, что я был единственным, кто знал, насколько ужасно я могу петь. Но это также означало, что
