— Бери секача. В нем мяса больше, — предложил Роберт.
Бертольд легко взвалил кабана на свои широкие плечи. Из раны животного на его лицо брызнула кровь. Германец непроизвольно провел языком по губам. В следующее мгновение он прильнул к открытой ране и начал высасывать еще теплую кровь. Бертольд с наслаждением поглощал этот необычный напиток. Он с удивлением обнаружил, что жажда, которая его мучила с самого утра, исчезла. Пропала и усталость, а по всему телу прошла теплая приятная волна.
— Положите свинью на носилки, — попросил Гуго. — Мы столько сил потратили, пока бродили по лесу, что мне будет обидно, если ее съест кто-то другой.
— Она тебя раздавит, — не согласился Григорий. Было ясно, что свинью придется класть прямо на их друга. — Ты и так истекаешь кровью.
— Я вас очень прошу, возьмите ее с собой, — голос Гуги был такой жалостливый, что друзья решили уступить.
Бертольд шел впереди быстрым шагом, словно не было за плечами десятка пройденных миль по горам и зарослям леса. Роберт и Григорий еле поспевали за ним, но снизить темп не решались. Гуго истекал кровью, и надо было торопиться.
До хижины оставалось совсем немного, когда Григорий услышал звук, повергший его в изумление. Он непроизвольно снизил темп, чтобы прислушаться. Из-за этого чуть не уронил носилки, ведь Роберт продолжал двигаться заданным темпом. Звук, который изумил Григория, прекратился. Послышалось невнятное бормотание, и снова раздался… храп.
— Роберт! Стой! — закричал Григорий.
— Что случилось?
— Гуго храпит.
— Он задыхается? — Роберт вслед за Григорием опустил носилки на землю. — Не надо было брать свинью. Она его задавила. Давай ее снимем.
Они аккуратно взяли животное за ноги, и переложили на землю.
— Он, наверное, потерял сознание от потери крови, — предположил Роберт.
В это время Гуго уже перестал храпеть. Он зевнул, потянулся, и сел.
— Кажется, меня укачало, и я заснул.
Роберт и Григорий ошарашено уставились на своего друга. Повязка, закрывающая рану, сползла вниз, но никаких следов от клыков секача не было видно.
— Что вы на меня уставились, словно увидели привидение?
— В чем дело? Почему остановились? — Бертольд бросил кабана возле носилок и вытер вспотевший лоб рукой.
— У Гуги пропала рана, — невнятно пробормотал Роберт.
— Что за ерунду ты мелешь? — не понял Бертольд. Он подошел к Гуге и сорвал окровавленную повязку. — Черт меня побери!
Теперь все четверо внимательно разглядывали бока француза. На теле не было ни единой царапины.
— Гуго, опять твои шуточки! — взревел Бертольд. — Решил прокатиться с комфортом? С меня сошло уже семь потов, а ты лежишь себе и прохлаждаешься!
— Я же сам видел раны, — Роберт был явно растерян, и ничего не понимал. — Когда ему делал перевязку, то кровь еще текла из разорванного бока.
— Бертольд, мы все видели, как кабан пропорол Гуге бок, как из открытой раны хлынула кровь, — встал на защиту своего друга Григорий. — По-твоему, у нас всех были галлюцинации?
— Действительно, все это я видел собственными глазами, — согласился германец. — Тогда, как это объяснить?
— Не знаю.
Григорий задумчиво смотрел на бок Гуги, потом помял его пальцами, стал рассматривать окровавленные повязки.
— Есть один способ узнать, как это случилось, — Григорий взял в руки нож.
— Хорошая идея, — одобрил Бертольд.
— Друзья! Я думаю, что вы впадаете в крайность, — Гуго отстранился от Григория. — Давайте еще раз хорошенько поразмыслим. Мы же разумные люди. Григорий даже читать умеет …
— Гуго, я горжусь тобой. Пожертвовать жизнью ради друзей — это героический поступок, — Роберт хотел пожать руку французу, но тот быстро отполз от своих товарищей еще дальше.
— Его подержать? — предложил Бертольд.
— Не надо, — Григорий быстро провел ножом по своей ладони. — Больно.
Кровь пошла сразу. На землю начали падать крупные капли. Все молча ждали, что произойдет дальше.
Вдруг, Бертольда осенила мысль. Он схватил с земли свинью и перерезал ей горло.
— Пей! — германец протянул животное к Григорию.
Григорий поморщился, но молча прильнул к кровоточащей ране и стал пить кровь. Через мгновение гримаса с его лица исчезла. Он с наслаждением стал высасывать теплую, но уже начинающую застывать жидкость.
Вскоре кровь прекратила литься из его ладони, а кожа восстановила свой прежний вид. След от пореза исчез.
— Здорово! — Роберт начал ощупывать ладонь Григория. — Болит?
— Немного.
— И что все это означает? — спросил Бертольд.
— Мы изменились, — задумчиво произнес Григорий. — Осталось выяснить, стали мы лучше или хуже?
— Как ты собираешься это выяснить? — поинтересовался Роберт.
— Ученые называют это экспериментом. Будем делать над собой опыты.
— Отлично. Когда закончите, то не забудьте и мне рассказать о результатах, — Гуго вскочил на ноги и пошел в сторону хижины.
— Ты куда? — спросил Бертольд.
— Что-то я проголодался.
— Захвати свинью.
— Я и так облегчил вашу ношу в два раза, — бросил Гуго через плечо и ускорил шаг.
Глава двадцать четвертая
Стояла ясная солнечная погода. На небе не было видно ни одного облака. Из-за отсутствия ветра море было похоже на большое гладкое зеркало. Солнечные лучи отражались от него и слепили глаза ярким светом. Прозрачный утренний воздух был насыщен солоноватым запахом моря. Тишину нарушали только кружащие над водой чайки.
Григорий и Лейла сидели на краю обрыва и любовались морем. Они приходили сюда часто. В этом уединенном красивом месте царила умиротворенность. Серые невзрачные скалы восхищали своей крутизной. Они были похожи на умудренных жизненным опытом старцев, которые с высоты прожитых лет взирали на окружающий их мир.
Григорий с завистью смотрел на чаек, которые красиво парили над голубой гладью моря. Ему тоже хотелось летать.
— Почему ты хочешь остаться на острове?
— Привыкла к одиночеству. Здесь тихо и спокойно. Никто никого не убивает, не надо опасаться за свою жизнь. Люди жестоки и злы. Они подвержены многочисленным порокам. Так было и будет всегда. Я же ото всего этого ограждена и счастлива. Мне нравиться встречать восход солнца, слушать пение птиц, любоваться бескрайней синевой моря. Этот остров стал моим маленьким мирком, где я себя чувствую в безопасности. Могучие скалы и коварные рифы являются моими безмолвными стражниками, которые надежно защищают мой покой. Я разговариваю с птицами, деревьями, ветром, и они меня понимают. Мы делимся друг с другом своими печалями, тревогой и радостью. Здесь нет ни злобы, ни ненависти. Я полюбила этот остров. Мне здесь хорошо.
— Сейчас мы очень богаты. Ты сможешь купить себе большой дом, завести слуг. У тебя будет все, что ты захочешь.
— Потом придет очередной завоеватель и все заберет. Здесь же у меня нечего отнять. Ты слишком молод, чтобы понять прелесть спокойной размеренной жизни. Для тебя, уж не знаю, как, время остановилось на пятьдесят лет. Поверь мне, что оно остановилось и для меня. Только я похожа на старый пруд, а ты на бурлящий горный поток. Тебе, чтобы жить, надо все время двигаться вперед.
— Что мне для тебя сделать?
— Пообещай, что будешь иногда вспоминать меня. Не старуху, а ту молоденькую девушку, которая любовалась с тобой звездами на палубе корабля.
Григорий прижал седую голову Лейлы к себе и поцеловал в лоб.
— Я буду вспоминать тебя вечность.
— Ровно столько буду жить и я. Не важно, что это будет не этот мир, а всего лишь память. Она тоже может продлить молодость и жизнь. Теперь иди к своим друзьям и оставь меня. Завтра вы покинете остров.
— О чем ты говоришь?
— Я вижу на горизонте корабль.
— Может он пройдет мимо? — Григорий посмотрел на зеркальную гладь моря. Там действительно белел парус. По тому, как защемило сердце, он понял, что Лейла права. Словно подтверждая ее слова, пролетающая мимо чайка издала пронзительный крик. Было в этом звуке столько печали, что у Григория из глаз покатились крупные слезы. Он схватил небольшой камень и швырнул его далеко в море, словно хотел потопить приближающийся к острову корабль, который должен был разлучить его с Лейлой.
Старая женщина не могла без слез смотреть на неувядающую молодость своей любви. Это были слезы радости и печали. Она радовалась тому, что может любоваться своим возлюбленным, чей молодой образ был рядом с ней все эти пятьдесят лет. Осознание того, что время иссушило ее тело и превратило в дряхлую старуху, убивало ее. Лейла не хотела своим присутствием связывать по рукам и ногам Григория. Он молод и у него вся жизнь впереди. Ей же осталось жить на этом свете совсем немного. Лейла не сомневалась, что Григорий окружит ее заботой и теплотой, и она ни в чем не будет нуждаться. Он будет относиться к ней, как к матери, оплакивая ушедшую молодость своей возлюбленной. Видеть же в его глазах скорбь было для нее невероятным мучением. Разлука была неизбежна. Они оба это понимали.
