Тактика неприятеля, сосредоточившего весь свой огонь на «Варяге», казалась командиру «Корейца» оскорбительным пренебрежением и в какой-то мере унижала его корабль. С яростью подсчитывал он жестокие удары японцев по «Варягу», с гордостью отмечал геройское поведение русского крейсера, непрерывно стрелявшего, не подпускавшего к себе врага. Но в то же время Беляеву страстно хотелось, чтобы и орудия «Корейца» всей своей мощью ворвались в этот горячий бой, а между тем медлительность корабля вынуждала к молчанию, к бездействию. В течение первого получаса боя фарватер около «Варяга» кипел от разрывов вражеских снарядов, около же «Корейца» было совсем тихо, как в пруду. Теперь положение изменилось.
С новым выстрелом, сделанным рукою бывалого артиллериста, на «Корейце» вновь загремело русское «ура», приветствуя взрыв и огонь у кормовой башни «Асамы». Командир канонерской лодки был счастлив: он знал, что пробить шестидюймовые плиты из лучшей закаленной стали, защищавшей башни японского крейсера, — это значит вывести «Асаму» из строя надолго, если не навсегда.
Матросы смотрели на горевшие японские корабли как зачарованные. Следы вялости, упадка настроения как водой смыло. Опять все подтянулись, глаза стали зорче смотреть, руки увереннее действовать. Комендоры целились особенно тщательно, и не прошло пяти минут, как палуба «Корейца» вновь огласилась победными криками: на поверхности воды не стало одного вражеского миноносца, нашедшего себе место на дне моря.
Отвлекшись боем, Беляев на несколько минут забыл о «Варяге». Он навел на крейсер бинокль, когда там одновременно вспыхнули два пожара. «Варяг» вдруг остановился и, имея заметный крен, стал поворачивать вправо.
Сигнал Руднева «Изменяю курс вправо» Беляев увидел, уже пройдя остров Иодольми. Мелькнуло предположение, что «Варяг» получил повреждения в руле. Беляев хорошо знал, что на любом корабле, от гички до броненосца, надо молниеподобно, но спокойно отвечать на любое явление в море. Избегая соствориться с «Варягом» по отношению к неприятелю, командир «Корейца» положил руля вправо на борт и, уменьшив ход до малого, описал циркуляцию в двести семьдесят градусов в левую сторону. Затем он снова вступил в кильватер «Варяга», повернувшего на рейд, и дал полный ход. Следуя таким образом, он продолжал стрелять по наседавшей японской эскадре, прикрывая крейсер сначала огнем орудий левого восьмидюймового и кормового шестидюймового, а потом только кормовым огнем.
Японцы продолжали бой, застопорив машины. Уходивших на рейд Чемульпо и продолжавших отстреливаться «Варяга» и «Корейца» теперь преследовали лишь два броненосных крейсера, которые по сигналу Уриу бросились в погоню и все время вели жестокую стрельбу…
Но потопить русские корабли или хотя бы заставить их отклониться от взятого курса на рейд не удалось, хотя на палубе «Варяга» творилось что-то ужасное. Японская шрапнель поражала русскую команду. Ядра рвали людей на части. Треск стоял оглушительный. А русские среди этого кровавого побоища продолжали действовать, маневрировать, прицеливаться, стрелять из орудий, как на учении. По «Корейцу» почти не били. Все внимание было обращено на «Варяга», по уничтожении которого предполагали быстро покончить и с канонерской лодкой…
И все же без четверти час русские корабли приблизились к нейтральным судам и стали подходить к якорному месту. Японские крейсеры прекратили огонь, так как их стрельба могла быть опасной для судов международной эскадры.
Испросив разрешение старшего, «Кореец» стал на якорь близ острова Обсерватории, имея за собою Чемульпо, а вслед за ним в час дня отдал якорь вблизи «Толбота» полуразрушенный вражескими снарядами, почернелый от копоти «Варяг».
Вскоре командирский ординарец передал офицерам приказание Руднева собраться на совещание в чудом уцелевшей кают-компании кондукторов. Когда все офицеры собрались, старший инженер-механик доложил офицерскому совету о результатах осмотра корпуса и механизмов корабля. Состояние крейсера после жестокого боя было таково, что всем стало ясно одно: «Варяг» уже не являлся боеспособным кораблем.
Руднев внимательно выслушал разноречивые, сбивчивые мнения своих офицеров по поводу того, как действовать дальше. Горячие, смелые, но мало реальные речи их были ему понятны. Но Руднев смотрел на них, и ему казалось бессмысленным, невозможным предположить, что через несколько часов все они почему-то должны будут умереть, вновь схваченные чужою, заранее подготовленной и хорошо рассчитанной на безнаказанность силой. Чувство протеста и возмущения охватило его. Он резко поднялся:
— Итак, господа офицеры, пора нам сказать последнее слово. Утром мы говорили: если не удастся прорваться — взорвемся. Сейчас выяснилось: первая попытка прорваться не удалась, вторая обречена на полный провал. Мы имеем полную непригодность «Варяга» к дальнейшему действию, постепенное наполнение корабля водою через пробоины, заделать которые нельзя, порчу рулевых приводов и большую убыль в людях. Вступить при таких условиях в бой с японцами — значит дать им слишком легкую возможность одержать победу над полуразрушенным крейсером. Моя душа возмущается против этого. Нам остается одно — затопить родной корабль, а самим высадиться на берег… Теперь нужно решить вопрос, как произвести эту высадку…
Сказав, что он снова соберет офицеров, когда все выяснит с командирами иностранных судов, Руднев круто оборвал совещание и заторопился на «Толбот».
Через короткое время к спущенному трапу «Варяга» стали подваливать одна за другой шлюпки, вельботы и катера иностранных кораблей. На всех иностранных кораблях были уже подняты пары, дымили трубы: суда готовились на всякий случай к выходу в море, их командиры торопились снять с «Варяга» всех раненых и команду. Спотыкаясь на развороченных палубах крейсера, доктора и санитары разбрелись по кораблю. Все было обуглено, перевернуто, везде были лужи крови.
Содрогаясь перед тем, что видели, санитары поднимали раненых, переносили их в шлюпки. Матросы укладывали вещи. Крейсер постепенно пустел.
— Лихо управились, — сказал старший офицер, подойдя к стоявшему у самого трапа Рудневу. — Без десяти четыре, а на «Варяге» хоть шаром покати. Спасибо все-таки иностранцам, всех разместили, и довольно сносно.
Руднев не отвечал. Совсем по-детски он влез на поручни перил и сидел на них, неотрывно глядя на рейд. Его поза, весь нахохлившийся вид чем-то смутно напоминали птицу, посаженную в клетку.
— Что это?.. Никак с «Корейца» последняя четверка отвалила?.. — продолжал старший офицер и, посмотрев на часы, добавил: — Не пора ли и нам, Всеволод Федорович? Все судовые документы уложены, лежат у часового. Старший и трюмный механики и все хозяева отсеков на местах, ждут.
