Она посмотрела на спящего мальчика.
— Я хочу… очень хочу, чтобы он жил. Но я не свободна. Я… узница.
Мерси отставила стакан и подсела к Агнешке.
— Можно его подержать? — спросила она.
— Да, да, конечно. Пожалуйста. — Агнешка протянула Антона Мерси.
Мерси прижала его к груди, так что макушка мальчика очутилась у нее под подбородком. Ребенок казался невесомым — маленький сверток из одеяла.
— Я больше тридцати лет не держала таких малышей.
— Правда, красивый?
— Да, очень красивый.
Мерси поцеловала младенчику ручки — сначала одну, потом другую.
Агнешка наблюдала за ней со слезами на глазах.
— Как бы я хотела, чтобы вы были моей матерью.
Мерси сама чуть не плакала.
И я тоже, подумала она.
— Моя мать, мой отец никогда не брали на руки Антона, — проговорила Агнешка. — Я не понимаю. Так много любви к Богу и так мало любви к нам.
Мерси улыбнулась. Надежда есть.
— Если я дома и вам потребуется помощь, — сказала она, — пожалуйста, приходите. И приносите его с собой.
— Хорошо. — Агнешка снова взяла сына на руки и поправила одеяльце. — Приду. Непременно.
На подъездной аллее блеснули фары.
Была полночь.
Напольные часы принялись отбивать время.
— Ваш муж, — проговорила Мерси.
— Да, — откликнулась Агнешка и встала. — Я ему сказала: двенадцать часов. Видите, какой он хороший?
На пороге она обернулась:
— Спасибо, что разрешили посидеть. И спасибо за вино.
— Спокойной ночи. — Мерси поднялась и мысленно попрощалась с Антоном.
Агнешка ступила на траву.
Дверь веранды захлопнулась. Женщина пересекла лужайку.
— Милош! Милош! Я здесь! Здесь!
Фары погасли, но Милош не вылезал из фургона.
Не хотел говорить жене, что на этот раз он и в самом деле едва не оставил ее.
8
Понедельник, 13 июля 1998 г.
После того как они вернулись из «Бентли», Джейн взяла бутылку «Вулф Бласс» с желтой этикеткой, ушла к себе в студию и заперла дверь.
Вставила в проигрыватель компакт-диск под названием «Сакура» и приглушила звук. Полилась японская музыка — мелодичная и успокаивающая и в то же время ободряющая. Музыка, не подвластная времени и ударам судьбы, — как бы Джейн хотела быть такой же стойкой. Пропади все пропадом!
«Вулф Бласс» с желтой этикеткой. Конечно, дороговато. Ну и пусть. Я в печали, мне нужно успокоение. А от этой волны удушающей жары успокоения мало. От Гриффа тоже.
Джейн порылась в сумке и достала альбом для набросков, в котором начала рисовать мужчину-ангела. Но прежде чем открыть страницу, на секунду закрыла глаза.
Если он так, то и я так. И она представила Гриффа с другой — кем бы эта другая ни была.
Попыталась вообразить комнату, где он занимается любовью с Зои Уолкер. Красивое черное шифоновое платье аккуратно повешено на спинку стула, роскошное шелковое белье (простого она бы не надела) в артистическом беспорядке разбросано в ногах и в головах кровати, вещица здесь — вещица там, а чулки (непременно черные), без сомнений, украшают абажур. Боже праведный!
Джейн невольно рассмеялась — настолько смешной показалась ей эта картина. Как в борделе. Или того хуже: «Сестра Зои обрабатывает доктора Кинкейда».
Джейн открыла глаза.
Куда же в самом деле его унесло? И с кем?
Она налила себе вина и закурила сигарету. Все тот же старый реквизит для того же старого действа: «Джейн ищет утешения». Одни и те же декорации — изо дня в день.
А известно ли тебе, дорогуша, что ты становишься надоедливой? Неужели? Да, я надоедлива. Но, по крайней мере, я на виду, я не прячусь где-то во тьме. И если уж говорить о надоедливости, мне надоело, что мне врут. Надоело, что меня игнорируют. Надоело проклятое притворство Гриффина, который делает вид, будто ничего не происходит. Вот это действительно может надоесть.
Она открыла альбом.
И перед ней предстал он.
Его лицо в образе святого Георгия.
Его рваные джинсы.
Его руки, его пальцы, его ширинка — медные пуговицы. Джейн попыталась представить, как она их расстегивает.
Словно Моника Левински.
Я не делала этого с тех пор, как вышла замуж за Гриффа.
А было время в 80-х, когда от каждой девчонки ждали орального секса — даже на первом свидании. Так тешили эго партнера — пусть знает, что ни в чем отказа не будет. И она, как все, этим тоже занималась. А откажешься — спишут, будто последнюю дрянь.
Забавно — тогда считали дрянью, если ты этого не делала, а не наоборот. Если же воспользоваться презервативом — значит, просто ломака, хотя СПИД уже давал о себе знать. В те годы презервативы были не в ходу. Зачем? Таскали таблетки у матери или как-то добывали свои. Вот и вся защита. И вроде ничего. Пока не умер Рок Хадсон[26].
Беда заключалась в том, что девяносто процентов ребят и мужчин, с которыми встречались девчонки, считали СПИД болезнью геев — исключительно. Чтобы я с парнями якшался, да никогда! — говорили они. И все хихикали. Идиотская мысль, Чарли!
А потом стали заражаться молодые женщины. Поначалу никто не мог понять, каким образом, — разве только старина Чарли с самого начала врал, будто он не гей.
Потребовалось больше двух лет, чтобы разобраться в сути дела. СПИД уже был повсюду. Болезнь угрожала каждому. У ближайших друзей анализ мог оказаться положительным. Корали Хаслуп… Рита Мей Колридж… Чарли Феллер…
Да, да, даже старина Чарли Феллер. Какая разница, где он его подхватил. Но СПИД доконал и Чарли.
Джейн посмотрела на незаконченное изображение мужчины-ангела.
Я хочу, подумала она. Не знаю почему, но хочу. Все из-за этой чертовки Левински. Теперь все только об этом и думают. Видят сны наяву.
Без презервативов.
Неужели?
Считается, что это самый безопасный секс. Если только не глотать.
Джейн провела пальцем по контуру ног, рук, плеч.
Она уже начала его прорисовывать: приставлять лицо святого Георгия к шее и обутые в башмаки ступни — к прикрытым джинсами лодыжкам. Получался законченный мужчина. Законченный, но не совсем. Кое-что еще скрыто.
Джейн склонилась над столом, отодвинув стаканы с кистями, коробки с карандашами, бутылочки с цветными чернилами и кусочки угля. Притянула поближе лампу на гибкой ножке и открыла альбом на новой странице.
И за два часа, пока медленно пустела бутылка и бесконечно повторялась «Сакура», сотворила нагого — именно нагого, а не голого — мужчину, будто из праха.
Сотворила, словно из праха, проговорила она почти вслух. Как Адама.
То, что она сделала, было похоже на древнюю практику свежевания приговоренного к смерти узника, — только Джейн содрала с человека не кожу, а одежду. Используя в качестве ножей карандаши, слой за слоем снимала она защитный покров, и в два ночи он предстал перед ней совершенно освобожденным, — улыбающийся, вечно невинный, довольный. Всё.
Можно войти? Я должен починить ваш телефон.
И чью-то жизнь. И чье-то будущее.
Да.
Джейн намеревалась сидеть на кухне и ждать Гриффина — как бы поздно он ни вернулся. Если застать его врасплох и посмотреть в глаза, она сможет понять, насколько все серьезно.
В три его еще не было. И в четыре. И в пять. Джейн поднялась наверх с последним стаканом вина, разделась и села на край кровати.
Почему я голая?
Какая разница.
А ведь я сохранила фигуру — несмотря на невероятно тяжелые роды, когда все мускулы моей плоти словно сорвало с якорей, скрутило жгутами и провернутым через мясорубку фаршем швырнуло обратно…
Джейн рассматривала свое тело, будто оно принадлежало не ей, а кому-то другому: руки были отсутствующими руками Венеры Милосской, ноги — ногами выходящей из пены Афродиты.
Хорошие руки, подумала она. И ноги красивые, хотя и достаточно сильные, чтобы выдержать мой вес и прочно стоять на земле.
Руки и ноги женщины являются признаком ее породы, Ора Ли.
Джейн невольно улыбнулась. Мейбел Харпер Терри.
О мама, мама! Бедный, дорогой осколок прошлого. Джейн мотнула головой, но певучий голос Мейбел не стихал: Руки, ноги, шея и волосы, детка. Никому, кроме мужчин, нет дела до грудей. Забудь про эту чушь. Пристойная, действительно привлекательная женщина никогда не выставляет свои прелести напоказ. Гляди на себя, и доколе ты сможешь гордиться тем, что увидела, свет тебя одобрит и будет к тебе бла-а-волить.
«Благоволить», мама.
