Метался во сне…
Еще одно новое словечко.
Гриффин лежал на боку лицом к окну. Одна рука прижата к доске в изголовье кровати, другая, невидимая, согнута под подушкой. Та рука, что была снаружи, словно тянулась вверх. В потолок или в небо? Пожалуйста, мисс Диксон, мне нужно в туалет… Или, по-другому: я могу ответить — взгляните на меня…
Знакомые школьные жесты: вопросы, ответы, желание привлечь внимание. Вот он я.
Уилл подошел ближе.
Папа?..
Ничего.
Ответь. Скажи, что ты делаешь? Где ты был?
Он понимал: ни о чем подобном спрашивать нельзя.
Подрастешь и все поймешь.
Уилл это тоже слышал. Только не мог припомнить, от кого.
На прошлой неделе я подрос на полфута. Мама сказала, это феномально или как-то еще. Большинству мальчиков в моем возрасте для этого требуется целый месяц. Вот что она сказала, когда мы делали отметку на стене.
Шторы взлетели вверх.
Папа?..
Гриффин пошевелился, словно услышал непроизнесенные слова. Вздохнул, но не проснулся.
Уилл собрался уходить.
Потом обернулся и протянул руку к плечам отца.
Не надо, хотел он сказать. Что бы это ни было. Не делай этого.
Он опустил руку, взял Редьярда за ошейник и пошел к двери. Перешагнул порог — оглянулся — так ничего не сказал и ушел. Грифф спустился на кухню только после часа.
Первое, что он сделал — налил в стакан на два дюйма водки и разбавил водой из-под крана.
А затем, повернувшись к Уиллу и Мерси, которые сидели за столом и ели суп с сэндвичами, с улыбкой объяснил:
— Собачья головная боль. Это называется — клин клином. Ну, привет!
И осушил стакан.
Уилл потянулся и потрепал Редьярда за ухом.
— Вам что-нибудь приготовить? — спросила Мерси.
— Может быть, позже. А пока я приму еще водочки и посижу снаружи под зонтом.
Через несколько секунд он ушел.
Редьярд за ним не последовал. Остался с Уиллом.
Словно читая мальчишечьи мысли, Мерси поспешила растолковать Уиллу слова отца:
— Вообще-то полностью: «клин клином вышибать». Если много выпил накануне — хлебни чуточку с утра. Это значит лечить подобное подобным. Так говорят сотни лет или больше. Старая, как мир и как спиртное, поговорка.
Уилл опустил глаза и зачерпнул полную ложку грибного супа.
— А почему «собачья боль»? Редди никому не бил по голове.
— Да, дорогой, только: никого — ни-кого.
— Пусть никого. Но он все равно не бил.
— Знаю, дорогой. Знаю. Это просто так говорится. Ешь суп, и пойдем гулять. Пока Мерси, Уилл и Редьярд гуляли, Грифф побрился, принял душ, оделся, спустился в кухню и приготовил себе из пакетика «Кемпбелл суп» крепкий говяжий бульон, который и проглотил с тостом и стаканом красного вина.
Водка немного подлечила его, но ему никак не удавалось избавиться от мыслей о кошмаре минувшей ночи. Он гнал их, а они возвращались и лезли в другие мысли, с помощью которых он пытался отвлечься: о помолвке сестры Мегги с молодым человеком — до этого момента Грифф о нем даже не слышал; о приближающейся годовщине свадьбы родителей; о рождении второго ребенка у брата Аллуна — девочки, первый был мальчик. Помолвки, свадьбы, дети. И все это — часть его жизни с Джейн, жизни, которая теперь в опасности.
Вот в чем дело.
В опасности происходящего.
Он ходил по лезвию. Ведь был такой фильм «Лезвие бритвы»? Точно. А я так называемый герой.
Вот именно, «так называемый».
Но я не Тайрон Пауэр.
Тайрон Пауэр был…
Ну вот, снова.
Сидя за кухонным столом, Грифф криво усмехнулся.
Н-да… Кто помнит Тайрона Пауэра? Хотя парнишкой, когда я смотрел все старые фильмы, думал, что он лучше всех. Фанфарон и сумасброд. Помпезная драма — «Кровь и песок» и «Дожди пришли», «Капитан из Кастилии» и «Мария-Антуанетта»… Бог — для мальчишки он был настоящим богом.
И вдруг — сообщение о том, что у него шашни с Эрролом Флинном.
И этот — туда же. Настоящий мужчина Эррол. Вот именно…
По крайней мере, я в хорошей компании.
Он налил себе еще полстакана красного.
О господи, как я мог это сделать? Как мог позволить?
Я — отец. Я — муж. Я мужик, наконец, а мужики такого не позволяют. Что бы там ни было.
Но речь шла о жизни и смерти. Похоже на убийство с целью самообороны: хочешь выжить — и не на такое пойдешь.
Так говорится… Так принято говорить…
Грифф услышал, как Редьярд прыгнул на заднее крыльцо.
Они вернулись.
За псом появился Уилл, а самой последней — Мерси.
— Ну что, хорошо прогулялись?
— Ничего себе — прогулялись. — Мерси поставила сумку на стол. — Всю дорогу бегом — из-за Редьярда. Не понимаю, как он может носиться в такую жару. — Она села и сбросила с ног обувь. — Если надумаете выходить, захватите с собой портативный вентилятор. Господи, все бы отдала за молодость! Снаружи так жарко, что добавляется лет по двадцать к каждому прожитому дню.
— Да? — улыбнулся Гриффин. — А я собирался прокатиться на роликах.
Направившийся было на террасу к своему пазлу, Уилл застыл на месте.
— Вот только одному не очень весело, — добавил Гриффин.
— Ты это серьезно, папа? — спросил мальчик.
— Конечно. А почему бы и нет? Мы с тобой давно этим не занимались.
— Я сейчас, — обрадовался Уилл. — Только возьму ролики, — и рванул по лестнице.
Мерси взглянула на Гриффина и сказала:
— Молодец, Грифф. Без вашего внимания мальчик чувствует себя совсем заброшенным. Женщина тут ничего не может сделать. Счастливо покататься.
— Всенепременно. Я ведь тоже по нему скучал.
Закрепив на ногах ботинки, Грифф вспомнил старые деньки, когда играл в хоккей. А ведь именно хоккей привел Гриффина к театральной карьере: Он бьет, он забивает, он ломает ногу…
На улице Грифф покатил привычным размашистым шагом, Уилл — рядом.
— Действительно жарко. Но так хоть обдувает ветерком.
— Давай наперегонки до угла, — предложил сын.
— Давай. Только шансы не равны.
— Почему? Потому что ты старше?
— Нет, — улыбнулся Гриффин. — Потому что ты моложе.
Мерси наблюдала, как они рванули с места, и, мысленно прочитав благодарственную молитву, вернулась в дом. Освежилась стаканом клюквенного сока и направилась в студию.
Студия.
Это была не настоящая студия, а просто бывшая спальня, которую захватила Джейн — и завалила всякой всячиной, не имеющей даже названия, но необходимой художникам для того, чтобы творить свои чудеса и таинства.
Многие из рисунков Джейн приводили в недоумение озадаченную Мерси: изображения кусочков и осколки других кусочков и осколков — черепки и битое стекло, фрагменты фарфоровой посуды, промытые дождями пласты коры и дробленый кирпич… И все это безнадежно парит в пространстве: то прячется в тени, то отражает свет, но очень редко выдает свою истинную суть — то, чем является на самом деле.
И еще — лица. Повернутые в сторону от зрителя. Глубоко засунутые в карманы руки — только контуры на оттопыренной ткани. Или спящий Уилл — ладони прикрывают уши, локти согнуты под почти невероятным углом… Лапы Редьярда… Разбросанная одежда Гриффина… Ее собственное, раздуваемое ветром, словно собирающееся вспорхнуть платье. Такое странное, расчлененное видение мира, что Мерси начинала сомневаться, существует ли у нее с Джейн нечто общее, кроме самого очевидного. Будто в ее альбомах для набросков говорится об известных вещах, но на незнакомом языке.
Последняя из этих книг таинств лежала посреди полного хаоса — отодвинутых бутылочек, коробочек, перьев и стаканов с карандашами. Ее черная обложка была испачкана мелом и каплями высохшей краски. Почти не понимая, что творит, Мерси принялась перелистывать страницы.
Мужской торс.
Мужские ноги.
Обутые в башмаки ступни.
Руки…
Обнаженное тело. Целиком.
Мерси вернулась к предыдущим страницам. Должно же быть начало этим рисункам…
Когда она его нашла, то не удержалась на ногах и села на стул.
Господи помилуй!
Да это же ее сосед Милош Саворский — телефонист из компании «Белл», муж Агнешки и отец умирающего ребенка.
Как получилось, что он голый на рисунке Джейн? Почему? Когда она рисовала его? И что это означает? Мерси не удержалась и пролистала альбом снова.
Сплошная головоломка. Почему Милош? Неужели он ей позировал? Где? Когда? Обнаженным? Даже больше чем обнаженным, если можно так выразиться. Словно извлеченные из ее собственного воображения, проявились все тонкости его сексуальности.
