Гости Уолерана ушли, дверь за ними закрылась, и доносившийся со двора топот копыт затих. Уолеран вернулся к огню и придвинул себе массивное кресло.
Филип был поглощен своими мыслями и не очень-то хотел разговаривать с архидиаконом, но понимал, что обязан соблюсти приличие.
— Надеюсь, я не помешал вашей встрече, — сказал он. Жест Уолерана как бы говорил: «Все в порядке».
— Ей давно уже пора было закончиться, — улыбнулся он. — Такие вещи всегда отнимают больше времени, чем надо. Мы беседовали о продлении сроков аренды епархиальной земли — вопрос, который при наличии доброй воли может быть решен в считанные минуты. — Он взмахнул костлявой рукой, как бы отбрасывая прочь все эти арендные земли вместе с их съемщиками. — Да-а… я слышал, ты неплохо поработал в своей маленькой лесной обители.
— Мне, право, удивительно, что ты осведомлен об этом, — отозвался Филип.
— Епископ ex officio[5]является аббатом Кингсбриджа, так что он просто обязан проявлять интерес.
«Или иметь информированного архидиакона», — подумал Филип.
— Господь не оставил нас, — сказал он.
— Воистину.
Они разговаривали по-норманнски, это был язык, на котором говорили Уолеран и его гости, язык сильных мира сего. Но что-то показалось Филипу странным в произношении Уолерана, и чуть позже он понял, что у Уолерана был акцент человека, с детства привыкшего говорить по-английски. Это означало, что он был не норманнским аристократом, а уроженцем Англии, как и Филип, сделавшим карьеру своими собственными силами.
Предположение Филипа подтвердилось несколько минут спустя, когда Уолеран перешел на английский и сказал:
— Хотел бы я, чтобы Господь не оставил и Кингсбриджский монастырь.
Значит, не одного Филипа беспокоило состояние дел в Кингсбридже. Возможно, Уолеран лучше Филипа знал о том, что происходит в монастыре.
— Как себя чувствует приор Джеймс? — спросил Филип.
— Болен, — кратко отозвался Уолеран.
«Тогда очевидно, что он не сможет повлиять на взбунтовавшегося графа Бартоломео», — уныло рассуждал Филип. Похоже, ему придется отправиться в Ширинг и попробовать встретиться с шерифом.
И тут его осенило, что Уолеран — это как раз тот человек, который знает всех наиболее влиятельных людей в графстве.
— А что за человек шериф Ширинга?
Уолеран пожал плечами.
— Безбожный, высокомерный, алчный и продажный. Таковы все шерифы. А почему ты спрашиваешь?
— Раз уж у меня нет возможности встретиться с епископом, наверное, придется обратиться к шерифу.
— Как ты знаешь, епископ мне полностью доверяет, — сказал Уолеран. Легкая улыбка тронула его губы. — Если я могу быть полезным… — Он развел руками, как человек, который рад бы прийти на помощь, но не уверен, что в его услугах нуждаются.
Филип уже было несколько расслабился, посчитав, что опасный разговор откладывается на день-два, но теперь он вновь наполнился тревогой. Можно ли доверять архидиакону Уолерану? Равнодушие Уолерана было явно деланным, в действительности же его просто распирало от любопытства. Однако и не доверять ему причины не было. Он казался человеком вполне здравомыслящим. Но достаточно ли у него власти, чтобы предотвратить мятеж? В конце концов, если ему не удастся это сделать самому, он сможет найти епископа. Внезапно Филипа осенило, что идея довериться Уолерану имела свое преимущество: в то время как епископ мог бы потребовать раскрыть ему истинный источник информации, у архидиакона для этого власти было маловато, и, поверит он или нет, ему придется удовлетвориться лишь тем, что расскажет Филип.
Уолеран снова слегка улыбнулся.
— Если ты будешь слишком долго колебаться, я подумаю, что ты мне не доверяешь.
Филип почувствовал, что понимает Уолерана, который был чем-то похож на него самого: молодой, образованный, низкого происхождения, умный. С точки зрения Филипа, он, возможно, был несколько суетный, но это простительно для священника, вынужденного большую часть времени проводить в обществе лордов и их дам и лишенного покоя блаженной монашеской жизни. Он казался Филипу человеком порядочным, искренне желавшим послужить Церкви.
Филип старался подавить в себе последние сомнения. До сих пор эту тайну знали только он и Франциск. Посвяти он в нее третьего человека, всякое может случиться. Он вздохнул.
— Три дня назад в мою лесную обитель явился раненый, — начал он, про себя моля Бога простить ему его ложь. — Это был воин на прекрасном быстроногом коне. Должно быть, он мчался во весь опор, когда конь сбросил его на землю и, упав, он сломал руку и ребра. Мы перевязали ему руку, однако, увы, с ребрами ничего поделать было нельзя. Несчастный беспрестанно кашлял кровью, а сие есть верный признак внутреннего повреждения. — Говоря, Филип внимательно следил за выражением лица Уолерана. Пока оно не выражало ничего, кроме вежливого участия. — И поскольку состояние его было почти безнадежным, я посоветовал ему исповедаться в грехах. Тогда-то он и раскрыл мне тайну.
Он колебался, не будучи уверенным, насколько полно осведомлен Уолеран о последних дворцовых событиях.
— Я полагаю, ты знаешь, что Стефан Блуа заявил о своих правах на английский трон и получил благословение Церкви.
— И затри дня до Рождества был коронован в Вестминстере, — добавил Уолеран.
— Уже! — Франциску это было еще не известно.
— И какая же тайна? — спросил Уолеран с оттенком нетерпения.
Филип решился.
— Перед смертью этот воин рассказал мне, что его господин, Бартоломео, граф Ширинг и Роберт Глостер замыслили поднять мятеж против Стефана. — Затаив дыхание, он посмотрел на Уолерана.
И без того бледные щеки архидиакона совсем побелели. Продолжая сидеть в своем кресле, он весь подался вперед.
— Ты думаешь, он сказал правду? — засуетился Уолеран.
— Когда человек готовится отойти в лучший мир, он обычно говорит своему духовнику правду.
— Может быть, он просто повторял сплетни, услышанные в доме графа.
Филип не ожидал, что Уолеран будет сомневаться.
— О нет, — воскликнул он, на ходу придумывая убедительное объяснение. — Это был гонец, которого граф Бартоломео послал, чтобы собрать в Гемпшире войско.
Умные глаза Уолерана впились в Филипа.
— А не было ли у него письменного послания?
— Нет.
— Печати или какого-нибудь знака графской власти?
— Ничего. — Филип начал покрываться потом. — Сдается мне, люди, к которым он направлялся, отлично знали его.
— Имя?
— Франциск, — ляпнул Филип. Он готов был откусить себе язык.
— И все?
— Он не назвал свое полное имя. — У Филипа было чувство, что от вопросов Уолерана сочиненная им легенда вот-вот лопнет как мыльный пузырь.
— Его оружие и доспехи могут помочь выяснить его личность.
— На нем не было доспехов, — отчаянно отбивался Филип. — А оружие мы похоронили вместе с ним — монахам мечи без надобности. Конечно, мы могли бы выкопать их, но, право, не знаю, нужно ли: они были самые обыкновенные, ничем не примечательные; не думаю, что тебе удалось бы найти там улики. — Необходимо как можно быстрее отвлечь Уолерана от этих бесконечных вопросов. — Что, по-твоему, можно предпринять?
Уолеран нахмурился.
— Трудно решить, что делать, не имея доказательств. Заговорщики могут просто отрицать обвинение, и тогда жалобщик сам будет осужден. — Он не сказал: «Особенно если эта история окажется выдуманной», — но Филип догадался, что именно об этом он сейчас думал. — Кому-нибудь уже рассказал?
Филип покачал головой.
— Куда собираешься направиться после того, как выйдешь отсюда?
— В Кингсбридж. Для того чтобы покинуть обитель, мне пришлось придумать предлог. Я сказал, что еду в монастырь, и теперь я должен сделать ложь правдой.
— Об этом никому ни слова.
— Понимаю. — Филип и не собирался посвящать кого-либо в эту тайну, но все же было непонятно, почему на его молчании так настаивал Уолеран. Возможно, у архидиакона имелся на то личный интерес; если он собирался рискнуть и раскрыть заговор, он хотел быть уверенным, что ему удастся извлечь из этого выгоду. Он был честолюбив. Что ж, тем лучше для Филипа.
— Все остальное я сделаю сам. — Уолеран вдруг снова стал резким, из чего Филип сделал вывод, что его любезность могла надеваться и сниматься, как перчатка. — Сейчас ты поедешь в монастырь Кингсбридж, а шерифа выбросишь из головы.
— Так я и сделаю. — Филип почувствовал, словно гора свалилась с его плеч, — похоже, все шло как надо: его не бросят в темницу, не отдадут в руки палачу, не обвинят в распространении клеветы. Он переложил груз этой страшной ответственности на другого человека, который, казалось, был просто счастлив подхватить его.
