Если бы я не опиралась на окно, упала бы, так ослабели колени.
Девка. Попорченный товар. Объедки.
Я завороженно уставилась на море прямо подо мной. Одно движение — и разум перестанут жечь слова человека, которого я любила. Перестанет саднить горло от непролитых слез.
Одно движение. Я замерла ледяной статуей, пальцы, вцепившиеся в дерево рамы, онемели.
Ветер хлестал по лицу, море шумело внизу, и этот шум заглушал все на свете звуки.
Из-за этого человека я уже погубила свою жизнь. Губить ради него еще и душу?!
Но и отойти от окна я не смогла. Тело словно стало чужим, перестало слушаться и, если бы не дурнота, поднявшаяся от желудка, я решила бы, что уже в самом деле умерла, только душа еще не освободилась от ненужной оболочки.
«Поиграл». Несколько месяцев он преследовал меня, добиваясь взаимности. Подкупал слуг, пробираясь в наш сад, а однажды даже забрался в мою спальню. Играл. Всего лишь играл. Ему нужна была не я — нужна была победа.
Волны манили, притягивали.
Жесткая рука отшвырнула меня от окна, я пошатнулась и упала бы, не впечатай те же руки меня в стену так, что клацнули зубы. Я, наконец, смогла вздохнуть.
— Любовь зла, а козлы этим пользуются, — хлестнул по ушам злой голос. — Думаешь, он хоть слезинку проронит, узнав о твоей смерти?
Темный силуэт, заслонивший свет, обрел четкость, превратившись в Генри.
— Думаю, что нет, — прошептала я, голос по-прежнему не слушался.
— Тогда зачем?
— Отпусти меня. Я просто смотрела в окно.
— Смотрела, да. С такой осанкой идут на эшафот.
— Я просто смотрела в окно. Отпусти меня.
Он выругался — так грубо и грязно, что я снова на миг оторопела. Рванулась из его рук.
— Да как ты смеешь!
— Пришла в себя, — выдохнул он, выпуская меня.
Я начала сползать спиной по стене. Генри снова подхватил меня под руку, довел до кровати, помогая сесть. Присел напротив, сжав мои ладони. Заглянул в лицо.
— Прости. Я не знал, что ты уже вернулась, иначе закрыл бы окно.
— Тебе не за что извиняться.— Голос наконец-то начал слушаться, только звучал тускло, словно у ожившей куклы.
«Объедки». Я ведь ему верила. Верила, что меня в самом деле любят.
— Я постарался бы выбрать слова…
— Нет. Я бы решила, что ты обманываешь, чтобы... — Интересно, ухаживания Генри — настоящие? Или он тоже просто привык получать все, что захочет, не сразу, так после долгой осады? — Но вестник невозможно подделать. Так что… Наверное, все к лучшему. Рубить голову лучше одним ударом. Я больше не смогу тешиться ложной надеждой, как бы ни хотелось обмануться.
Впрочем, какая разница, насколько искренен Генри? Как будто, если прыгнуть в объятья другого мужчины, не забыв первого, станет легче. Я и без того чувствую себя грязной.
Он молчал, по-прежнему внимательно на меня глядя. Ветер влетел в окно, шарахнув рамой. Я попыталась подняться.
— Я закрою, пока не выбило стекла.
— Я сам. — Генри встал.
— Не беспокойся. Я пришла в себя. Просто… — Я сглотнула, горло по-прежнему саднило.
— Просто подумала, что там не будет больно? — Генри защелкнул щеколду.
— Откуда ты знаешь?
— Когда меня допрашивали, дознаватель почти дословно цитировал мое письмо к человеку, которого я считал своим другом.
Та история произошла до того, как я начала выходить в свет, и до меня долетали только отзвуки слухов, но и их хватало. Потом ее величество запретила упоминать имя изменника, но это лишь прибавило остроты сплетням.
— Так ты все-таки готовил покушение?
Он покачал головой.
— Нет. Это было всего лишь неосторожное письмо. Я был недоволен политикой королевы, но не умышлял против нее. Однако неосторожных слов хватило.
Я потерла лицо руками, словно просыпаясь. В горле по-прежнему стоял ком, и не получалось вздохнуть полной грудью, но тело снова было моим, и мир обрел очертания.
— Другом, которому предназначалось письмо, был Дж… граф Брийский? Поэтому ты так уверен, что это он тебя оговорил?
— Да.
Какое-то время мы молчали.
— Генри, ты можешь отозвать вестника?
— Нет.
— Тогда послать родителям второго? Прошло совсем немного времени. Если отправить его сейчас, едва ли они успеют что-то предпринять после того, как получат первого.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что ты хочешь им сказать?
— Я не хочу возвращаться в Наровль. И в монастырь не хочу.
Если та девушка с корабля, что Генри утопил, смогла стать военным хирургом, пусть даже и изображая парня, может, и у меня получится? Если для этого придется скрывать свой пол — пусть так. От моей красоты одни беды.
Генри выпрямился, глядя на меня сверху вниз.
— Нет.
Горло снова сжало.
— Я и… — я осеклась.
Нет. «Я и тебе не нужна?» — так могла бы спросить игрушка. Но я — не игрушка. Может быть, я не нужна никому, но у меня по-прежнему есть я. Мой разум, мои чувства, моя бессмертная душа, в конце-то концов. Значит, я буду жить и найду себе новое место в этой жизни. Даже если прямо сейчас мне не хочется ничего, кроме как перестать чувствовать. Пусть пока и не понимаю, как жить и что делать.
Я заставила себя выпрямить спину.
— Предложение оставаться на корабле, сколько захочу, потеряло силу?
Если Генри не захочет мне помочь — справлюсь сама. Вот только заработаю на выкуп и еще немного — на то, чтобы обустроиться на Дваргоне.
— Мое предложение в силе. Но сейчас ты не в том состоянии, чтобы что-то решать. Успокойся и подумай денек-другой, что ты хочешь на самом деле. Едва ли твои родители помчатся действовать немедля, да и деньги всегда можно вернуть.
— Наверное, ты прав. — Я снова потерла лицо, пытаясь собраться с мыслями. — Спасибо. За все спасибо. Не возись со мной, наверняка у тебя есть дела.
Генри помолчал, внимательно на меня глядя.
— Ты хочешь побыть одна или опасаешься выглядеть навязчивой?
Прямой вопрос требовал прямого ответа.
— Меньше всего я хочу сейчас остаться одна. — Боюсь, я просто не справлюсь с мыслями, что снова полезут в голову. — Но и навязываться не хочу. Это было… — Я вздохнула, пытаясь совладать с дрогнувшим голосом. — Это было больно, но я справлюсь. В конце концов едва ли граф Брийский останется первым и последним человеком, в котором я ошиблась. Значит, мне нужно научиться справляться с этим. Не будешь же ты опекать меня всю оставшуюся жизнь.
Во взгляде Генри сочувствие сменилось уважением.
— Я бы… — Он осекся. — Справишься. И ты мне вовсе не навязываешься — подходит время ужина. — Он протянул руку: — Окажите мне честь, леди Белла.
— С удовольствием.
Я помедлила у двери каюты. Нужно было спросить еще кое о чем.
— Генри, когда ты отправлял вестника, говорил о нескольких неделях. Почему он вернулся так быстро?
— Единственная возможная причина — адресат где-то не далее чем в сотне лиг отсюда.
Я охнула.
— Он грозился прийти за твоей головой. Значит, это не просто угроза?
Генри притянул меня за талию, коснулся щеки.
— Не беспокойся, сокровище мое. Я тебя никому не отдам.
Я вывернулась. Сейчас мне не хотелось ничьих прикосновений. Тот миг, когда он держал мои ладони в своих, заглядывая в лицо, а я вцеплялась в его руки, словно в канат, отделяющий от пропасти, миновал. Сейчас мне, наоборот, хотелось отгородиться от всех прозрачной стеной. Воздушным коконом, магическим щитом — как жаль, что они мне недоступны!
— Не за себя беспокоюсь! Я-то никому не нужна.
— В самом деле? — хмыкнул Генри. Подставил мне локоть. — Явится — встречу со всем радушием. Нет — одной заботой меньше. В любом случае, незачем переживать о том, что не можешь изменить.
Я не стала спорить. Не было сил.
Зря я не отказалась от ужина. Посидела бы одна в своей каюте, невелика беда. Застольный разговор не развлекал, я поддерживала его бездумно, едва понимая смысл слов. Да и вкуса еды я почти не чувствовала, кусок в горло не лез. Хуже того, сам запах съестного усилил дурноту — а я-то думала, что почти успокоилась.
