— Сонька! — оглушительно закричал Славик, хотя он находился уже совсем рядом. — Айда с нами за дорогу, будем шалаш ремонтировать! Все пацаны уже там, собрались разводить костер и печь картошку.
Заманчивое предложение. Кроме того, это было хоть какое-то занятие на весь день, до самого вечера. «За дорогой» — самой обыкновенной дорогой, которая проходила за домами и начиналась в высоком мутном мареве на севере, рассекала тяжелым бетоном мир надвое, а потом пропадала в низком мареве на юге — так вот, за дорогой у них находился скверик, лесок из нескольких сотен деревьев, под сенью которых они каждое лето строили шалаш. А рядом с ним разводили небольшой костерок и пекли картошку.
— Пошли, — согласилась Соня
Они обежали вокруг магазина и рванули к дороге напрямик, по колючей траве, игнорируя потрескавшийся асфальтовый тротуарчик, который местами вспучился под напором могучих тополиных корней. Жулька, размахивая ушами, летела рядом.
По крутому склону они поднялись на дорогу и остановились на обочине.
Машины носились как сумасшедшие. Жулька тявкала, вертясь под ногами. А из леска за дорогой уже подымался голубой дымок.
— Бежим! — крикнул Славик, когда дорога перед ними освободилась и только справа к ним летел одинокий автобус, а слева, за скрытым придорожными посадками поворотом, маячил такой же одинокий грузовик.
До грузовика было метров двести.
Автобус в два раза ближе.
Они побежали. Славик впереди, девочки за ним. Жулька крутилась где-то позади. Быстро перебежав дорогу, они остановились, оглянулись.
Автобус был совсем близко. Жулька остановилась посреди дороги, поджав хвост и поскуливая.
— Жулька, ко мне! — крикнула Соня, хлопнув себя по колену. — Быстро, быстро!
Никто не подозревал, что эти слова были последними в её жизни. Собака на них не отреагировала. Только заскулила ещё громче.
И тогда Соня кинулась к ней.
Пробежав несколько шагов, она вдруг испугалась. Автобус загудел. «Надо уступить ему дорогу», — мелькнула мысль. Соня рванула назад, глядя через плечо на собаку, которая вдруг взвыла и обреченно потрусила через дорогу.
«Назад! Стоять, Жулька, стоять!»
Автобус надвинулся, как гора. Ревущей оранжевой глыбой он пролетел мимо девочки, едва не сбив с ног мощным потоком воздуха, но все-таки она устояла. Через секунду он был уже далеко. А Жулька…
Собака была ещё жива, но её задняя расплющенная по бетонке половина превратилась в кроваво-грязное пятно. Она еще цеплялась за жизнь, извиваясь и по-волчьи воя, однако это уже была агония
«Жулька!»
Уже ничего не замечая. Соня бросилась к собаке. С трудом перебирая передними лапами, та тяжело поволокла свою заднюю половину обратно, на ту сторону дороги, бросая на Соню странные укоризненные взгляды. За ней оставалась широкая чёрная полоса.
«Жулька, миленькая!» Забыв обо всем на свете, Соня остановилась на дороге и склонилась над собакой. И тут страшный визг оглушил её, хлопнул по ушам тяжелыми загрубевшими ладошками.
Потом удар.
Потом наступила темнота, в которой не было ничего — ни звуков, ни боли, ни липкого асфальта, ни даже нависшей над ней громады грузовика. Была только она сама и лопнувшая под дымящимся колесом голова собаки. И был красный собачий глаз, смотрящий на нее с застывшей обидой.
Она хотела закричать, но не смогла.
А затем спустилась глухая ночь…
* * *
— Я очень вам сочувствую, — сказала логопед Регина Павловна. — Но я исчерпала все возможности. Я разговаривала с вашим хирургом, и он тоже не обнаружил у вашей девочки никаких повреждений, которые могли бы привести к таким последствиям. Мы склоняемся к мнению, что немота Сонечки — чисто психическое явление, а потому есть вероятность, что оно временное и речь вернется к ней сама собой.
Она прижала пальцем лежавшую на столе бумажку и притянула ее к себе. Осторожно посмотрела на Сонину маму.
— Господи, что же я могу сделать, — взмолилась Регина Павловна, — если уж такое светило, как Поляков, от нее отказался!
…Плотно сжав губы Соня смотрела в мутное окно, где тяжелый осенний дождь сбивал с шуршащих о стекло ветвей тополя пожелтевшую листву. Небо было похоже на серое шерстяное одеяло, туго натянутое над Городом и проливающее сквозь многочисленные прорехи прямо на головы людей и купола зонтов тонны воды.
Мама погладила ее по плечу. Лицо у нее было очень расстроенное, Соня никак не могла понять почему. Раньше она часто улыбалась, а расстраивалась только тогда, когда папа возвращался с работы пьяный и начинал ругаться. Но папа давно уволился с работы и теперь каждый год ездит на Север, зарабатывать большие деньги, а мама все равно улыбается очень редко. Почему?
— Что же нам делать? — спросила она, с надеждой глядя на врача, то снимая, то снова надевая широкое обручальное кольцо на безымянном пальце. — Ведь мы же не можем просто сидеть и ждать, когда все наладится само собой…
— Самое главное — не теряйте надежды, — успокаивала Регина Павловна. — Ваша Сонечка просто в рубашке родилась. Попасть под гружёный самосвал и отделаться просто трещиной в предплечье — это если не чудо, то невероятное везение… Но, собственно, я вызвала вас только для того, чтобы рекомендовать вас одному крупному специалисту, который мог бы вам помочь. Гринберг Альберт Иосифович, он гипнотизер и очень опытный психиатр. Вот его адрес, обязательно сходите к нему…
Коренастый мужчина лет пятидесяти с большими и, наверное, сильными руками встретил их довольно приветливо. Широко распахнув толстую скрипучую дверь, он с улыбкой пригласил пройти, не поинтересовавшись даже, кто они такие, от кого пришли и зачем, а только помог маме снять плащ, взял Сонину куртку — и то и другое было насквозь мокрое от дождя — и куда-то их унес. Своими лихорадочными движениями, да и лицом он напоминал Соне запахнутого в цветастый халат Чарли Чаплина, которому в конце концов надоели его смешные усы-кисточка, и он отрастил под своим большим пористым носом шикарный кавказский вариант, плавно ниспадающий на круглые щёки.
— Проходите, прошу вас, — каким-то услужливым голосом пригласил он, уступая им дорогу в длинный сумрачный коридор, выложенный морёным паркетом. Со стен на них стеклянными глазами смотрели самые разные животные: олени, рыси, волки, раскрывший клыкастую пасть тигр. На лакированных веточках напряженно восседали какие-то мелкие грызуны, из которых Соня узнала одну лишь белку. Из импровизированного дупла выглядывала кривоносая птаха.
Альберт Иосифович Гринберг, заметив, как Соня разглядывала зверей, объяснил:
— Нет-нет, вы не подумайте, никого из них я не убивал, это всё подарки.
— Ну что вы, — смутилась мама. — Собственно, мы к вам по делу, Альберт Иосифович.
— Я понимаю, понимаю, — продолжал суетиться Гринберг. — Если пришли, значит, по делу… Извините, ваше имя?
— Ой, в самом деле, — снова смутилась мама. — Руденко, Раиса Михайловна, нам рекомендовала вас Регина Павловна, вы должны её знать.
— А, да-да, понимаю, — взгляд Гринберга на мгновение затуманился. — А как вас зовут, барышня? — он наклонился к Соне.
Она хотела ответить, но ничего не получилось, раздалось лишь тихое с хрипотцой мычание. Услышав его, Гринберг распрямился и вопросительно взглянул на маму.
— Да, — сказала она, — собственно, по этому поводу мы к вам и пришли.
Гринберг перестал суетиться и опять посмотрел на Соню, на этот раз уже по-другому — не было в его взгляде того снисхождения, с каким пожилой человек обращается к маленькой девочке, а появилось что-то новое, изучающее, от чего Соне сделалось не по себе.
— Проходите сюда, пожалуйста, — доктор толкнул двери одной из комнат. — Располагайтесь здесь поудобнее, а я на минуту вас оставлю.
Они несмело вошли в комнату. Здесь было столь же сумрачно — темные тяжелые шторьг на окнах задернуты, зеленый торшер около двери создавал ощущение позднего вечера, хотя на улице стоял день. Три стены в комнате были полностью — от плинтуса до потолка — загорожены широкими книжными полками. У одной из стен стояла алюминиевая стремянка. Пахло пылью. Середину комнаты занимали черный круглый стол и два кресла.
— Присаживайтесь, — властно прозвучал за спиной голос Гринберга.
Соня обернулась. Гипнотизер успел переодеться — теперь на нем был не цветастый восточный халат, а черный костюм, белая рубашка и пестрый, невероятно широкий галстук, — хотя, на Сонин взгляд, сделал это совершенно напрасно. Длиннобородый старик колдун должен носить именно халат и большие, с острыми загнутыми носками тапочки.
— Присаживайтесь, — повторил Гринберг, указывая на кресло.
Он взял у окна стул, поставил его к столу и тоже сел, поглаживая пальцами подбородок.
— Я вас слушаю, Раиса Михайловна. Рассказывайте.
