Все новые и новые туристы щелкали возле гостиницы фотоаппаратами, и ничто не менялось ни в жизни Сивыча, ни в его поведении. Но однажды на перекрестке споткнулась о светофор и стала машина, в которой рядом с шофером сидел старик с орлиным сухим лицом и седыми вьющимися волосами. Он взволнованно смотрел по сторонам, как мог дальше высунувшись в открытое окно машины. В нем сразу чувствовался человек, вернувшийся после долгого отсутствия на землю своей молодости. Глаза его жадно узнавали знакомое, жалели об исчезнувшем, с трудом привыкали к новому. Скользнули и по табунку лошадей, смирно стоявших позади шеренги, остановленных красным светом автомашин. Скользнули… и остановились на Сивыче.
И тут произошло невероятное: забыв о порученных ему лошадях, не видя красного света, Сивыч рванулся к машине радостной жеребячьей припрыжкой. Он ткнулся мордой в протянутые руки старика и блаженно замер. А тот гладил изуродованную морду коня и все повторял забытое, только им двоим памятное имя:
— Огонек, Огонек мой хороший…
И только они двое — старый геолог, первооткрыватель этой земли, и его конь знали, чем обязаны друг другу. Человек спас коня, тогда еще несмышленого жеребенка-годовика от волков, а конь вынес потерявшего сознание седока из страшной, гудящей от ураганного огненного шквала лесной долины.
Найда
Лоси на Колыме — редкость. Не то, что в Подмосковье. В окрестностях Вьюжного лосей не встречали даже старожилы, и все-таки лосенка нашли именно там, на заброшенном золотом полигоне. Как он туда забрел и что сталось с его матерью — неизвестно. Ранней колымской весной, где-то в середине июня, трое ребят охотинспектора Маркова пошли на полигон искать самородки — этим «болели» все мальчики поселка, хотя никому и никогда самородки еще не попадались.
У Маркова росло двое парнишек-погодков Виталик и Андрейка десяти и девяти лет да еще пятилетняя Аленка. Мальчишки и рады бы пойти одни, да сестренку оставить не с кем — поневоле взяли с собой.
На полигоне ребята схитрили: посадили Аленку на ближнем, самом высоком отвале — отовсюду его видно, набрали камешков попестрее — играй, Аленка, а сами со всех ног к дальним отвалам. В поселке жила легенда, что именно там когда-то кто-то нашел «во-о-от такой самородок!».
На полигон давно уже вернулась тайга. В этих местах она никогда не уходит совсем — только отступает и ждет своего часа. Первыми возвращаются травы: красные, остролистые побеги иван-чая, густые пучки мятлика и пушицы взобрались уже на самый верх галечниковых перемытых пирамид. Чуть отстали от трав гибкие прутья ивы и елохи, а понизу зеленым пушистым мхом стлалась лиственничная поросль. До деревьев расти ей сотни лет, но лиственница терпелива и настойчива, семян у нее много. И конечно же, вместе с лиственницей вернулась морошка и брусника. Снег еще держался в тени отвалов сквозными серыми полосами, и прямо из него выступали вечные кожистые листья и зимовалые, чуть сморщенные ягоды.
Виталик с Андрейкой как увидели их, так и про самородки забыли. И про сестренку — тоже. А ей вскоре надоело играть камешками самой с собой. Аленка осторожно съехала с отвала и пошла искать что-нибудь интересное.
Время шло. Мальчишки наелись ягод до оскомины, оглянулись — а на отвале пусто! Тут уж не до брусники стало, бросились искать пропажу. Забежали за отвал и видят: тайга в этом месте подступила близко — клином врезалась в полигон. Впереди всех уцелела старая корявая лиственница. Вершина у нее сломана, а нижние ветви, как крышей, все вокруг накрыли, и под этой крышей лежит не теленок, не жеребенок — не поймешь кто, а Аленка рядом сидит на корточках и гладит его морду. Сам он светло-коричневый, ноги словно в молоко обмакнули, а голова большая, чубастая и уши лопухами висят.
— Ты чего делаешь? Вот я маме скажу! — пригрозил Аленке Виталик — он ведь старший. И потянулся тоже погладить непонятного зверя.
— Не трогай, не твой! Я сама нашла, — ничуть не испугавшись, ответила Аленка и загородила собой найденыша.
Виталик хотел ее оттолкнуть — Андрейка не дал. Чуть не подрались, но все-таки вовремя сообразили, что самим им все равно ничего не сделать, надо звать взрослых. Решили, что Виталик останется на месте, а Андрейка с Аленкой пойдут в поселок, за отцом.
Охотинспектора Маркова считали в поселке чудаком: люди с ружьями по тайге ходят, добычу домой несут, а он — с фотоаппаратом. Ну, какой прок от фотографии утиной стаи? В супе ведь ее не сваришь? А когда прошлой ненастной осенью ранний снег сбил гусиные косяки на перелете и сотни птиц сели прямо на шоссе возле поселка, Марков ночи не спал, комсомольцев поднял, но никому не дал поживиться дармовой гусятиной. Люди ворчали: «Свои, что ли? Палками можно было хоть мешок набить, другие-то бьют, а мы что — хуже? Тоже — хозяин нашелся!» Но спорить в открытую не решались: знали, что дело незаконное, а нрав у Маркова крутой.
Расспросив ребятишек, Марков добыл на ферме подводу и поехал на старый полигон. Виталик еще издали замахал шапкой — здесь! Звереныш так и не тронулся с места: лежал под лиственницей, изредка жмурился и тяжело вздрагивал всем телом.
— Ишь ты, лосенок? Откуда же ты взялся? — подивился Марков. — У нас и лосей-то поблизости не слыхать. А изголодался до чего… Ладно, накормим, поехали домой…
Вот так и появилась в поселке Найда — звереныш оказался лосихой. Найду поселили в сарае, где у Маркова стоял мотоцикл и хранились рыболовные снасти — поселок раскинулся на берегу широкой рыбной Колымы.
Найду отпоили коровьим молоком, и она скоро вошла в силу. Шерсть залоснилась и погустела, явственно проступил на спине темный «чепрак», а голенастые ноги с широкими лепешками копыт еще больше посветлели. Нрав у Найды был кроткий, если только ее не дразнили. Она часами могла ждать подачки возле магазина и никогда не вырывала хлеба из рук: протянув трубкой толстые губы, вежливо брала горбушку и дула на руки вместо благодарности.
Но стоило Найде завидеть собаку, как шерсть на загривке у нее становилась дыбом и она норовила ударить пса передними копытами — наверное, считала, что это волк. Ноги же у нее были такие сильные, что она, забредя как-то в чужой огород, одним ударом повалила новый крепкий забор. Пришлось ставить забор заново да еще и хозяевам заплатить «за беспокойство». Впрочем, Найда не злоупотребляла этим своим оружием: ребятишки ее любили, а собаки предпочитали с ней не связываться.
Все было бы хорошо, не будь у Найды скверной привычки жевать белье. Что ее привлекало — запах мыла или сама ткань — неизвестно, но стоило хозяйке развесить на веревке простыни — Найда тут как тут. Не заметят вовремя — она уже всю простыню «обработала». Как машина: забирает в рот целую простыню, а выходит оттуда жеваная тряпка в мелкую дырочку. Это называлось «перевести на кружево», и Маркову пришлось-таки кое-что выплатить потерпевшим! В остальном Найда не доставляла особых хлопот: есть вскоре стала все, что давали, совсем обручнела и ходила вместе с марковскими ребятами гулять в сопки — на зависть всем! Пока ребята собирали грибы, Найда бродила поблизости и с хрустом жевала ивовые и березовые ветки. От грибов тоже не отказывалась. А стоило ребятам повернуть к дому — бежала впереди всех.
Колымское лето короче даже торопливой южной весны. Не успеют люди привыкнуть к зелени и цветам, как уже проглядывает на сопках осенняя желтизна и вершины белеют от снега. Снова впереди бесконечная колымская зима с метелями и морозами под шестьдесят, когда перехватывает дыхание и снег превращается в рассыпчатый песок.
Но и зимой ребятишки не унывают — чуть мороз подобреет, хоть до сорока, домой не загонишь.
Еще с осени Марков раздобыл у соседей-оленеводов легкую беговую нарту, сделанную без единого гвоздя, и одиночную оленью сбрую. Ему пришло в голову обучить Найду ходить в упряжке.
Найда к осени стала совсем взрослой и статной лосихой. Грудь раздалась, а шею украсил густой темный ожерелок. Бегала она теперь так, что и на рыси никакой собаке за ней не угнаться. Широкие раздвоенные копыта издавали на бегу легкий щелкающий звук, а без этого Найду и не услышишь — так легко носили ее ноги.
В оленьей упряжи нет узды, бег оленей направляют шестом — хореем, но Марков решил приучить Найду к недоуздку.
На первый раз дело обошлось тем, что Найда проволокла его за собой по рыхлому снежку через весь поселок. Потом все-таки освободилась, мотнула головой и удрала в сопки. Впрочем, скоро вернулась как ни в чем не бывало. Досужие зрители злорадствовали: «Надумал тоже зверя в коня превратить, она тебе покажет!»
Но Марков спокойно стряхнул снег, подозвал Найду, дал ей хлеба с солью и снова осторожно накинул на ее недоуздок. Он-то знал, что лосей исстари приучали ходить в упряжке.
И через неделю насмешники примолкли: в воскресенье по главной улице поселка гордо промчалась Найда, а на нартах спокойно сидел Марков со всеми своими ребятишками.
