— Иннокентий на это никогда не согласится, а за ним право долголетней службы… Я, таким образом, не вижу средств сделать это.
— А, между тем, одно средство есть.
— Какое?
— Весьма простое. Таня уже невеста, а Семен влюбился в нее по уши.
— Вот что!
— Веселым пирком, да и за свадебку, — вот и все.
— Да, но захочет ли Таня?
— Всякой девушке, которой перевалило за двадцать, хочется замуж…
— Прибавь за того, кто ей нравится…
— Семен — красивый малый.
— Этого не всегда достаточно. Впрочем, я не могу говорить за Таню. Во всяком случае, в таком важном деле надо спросить совета Иннокентия.
— Иннокентий, опять Иннокентий! — вышел из себя Семен Порфирьевич. — Разве он здесь хозяин?
— Мой старый друг здесь — все.
— Но ведь хозяин все-таки ты? — злобно крикнул Семен Порфирьевич.
— Я? — отвечал Толстых. — Я здесь — ничто!
«Дурак! — подумал Семен Порфирьевич, сверкнув глазами. — С каким бы удовольствием я свернул тебе шею».
— Но ты, конечно, не хочешь умирать, — начал он сладким голосом, — не увидав внучат, которых бы ты сделал своими наследниками по завещанию.
— Я не сделаю никакого завещания.
В глазах Семена Порфирьевича блестнул луч радости.
— Это умно, это я одобряю… Твое богатство останется твоим родственникам по прямой линии… Это в порядке вещей. Один из этих родственников я, Петр, и если Таня выйдет за Семена, тебе не надо будет более заботиться об этой девочке; ты можешь, конечно, ее наградить деньгами… Семен же будет вести твое дело…
Лицо Петра Иннокентьевича омрачилось.
— Это уж я сам знаю, что мне сделать для Тани. Но ты, Семен, кажется, очень рано думаешь о наследстве после меня.
— Не думай, пожалуйста, что я желаю твоей смерти…
— Моя смерть очень мало принесет тебе пользы, Семен…
Последний с удивлением посмотрел на говорившего.
— Ты, значит, уже сделал завещание? — растерянно пробормотал он.
— Нет! Но ты забываешь мою дочь.
— Марию?
— Да, Марию Толстых.
— Она уже давно умерла…
Петр Иннокентьевич вскочил, весь дрожа от волнения.
— Откуда ты это знаешь? — каким-то стоном вырвалось у него из груди.
Он снова скорее упал, чем сел в кресло.
— Умерла, говорите вы, — продолжал он с дрожью в голосе. — Где доказательство тому?.. Я еще ожидаю ее, я ее буду ждать, я не смею умереть…
Злая улыбка играла на губах Семена Порфирьевича.
«Старик впадает в детство!» — думал он.
Петр Иннокентьевич полулежал в кресле неподвижно.
— Прости меня, дорогой брат, — жалобным тоном начал Семен Порфирьевич, — что я произнес имя, которое в тебе пробудило столько тяжелых воспоминаний. Ты знаешь, как я всегда сочувствовал твоему горю! Я тоже долго надеялся, что твоя дочка вернется, но прошло уже более двадцати лет… Едва ли теперь можно надеяться…
— Увы, ты прав, надежды нет! — простонал Петр Иннокентьевич и тряхнул головой, как бы желая отогнать тяжелую мысль. — Хорошо, не будем об этом говорить… С моим горем я справлюсь один… Ты сделал предложение и имеешь полное право требовать ответа. Будь так добр, вели позвать Иннокентия.
Семен Порфирьевич медлил. Он знал, что его игра проиграна, как только Гладких войдет сюда. Он ненавидел его от всей души, но все же не терял надежды. Он, как и сын, был настойчив и упрям. Наконец, он вышел сделать распоряжение и снова вернулся в кабинет. Через несколько минут туда же вошел Гладких.
— Иннокентий! — сказал ему Толстых. — Семен сказал мне сейчас, что его сын влюблен в Таню и хочет на ней жениться. Что ты скажешь на это?
— На это я отвечу, — с нескрываемым презрением отвечал Гладких, — что Семен Порфирьевич даром потратил и время, и слова.
— Я думал, что мой сын… — весь дрожа от гнева, начал было Семен Порфирьевич.
— Ваш сын, — перебил его Гладких с той же презрительной улыбкой, — может искать себе невесту, где ему будет угодно, Таня же никогда не будет его женой, слышите, никогда!
— Берегитесь, Иннокентий Антипович! — с нескрываемой злобой воскликнул Семен Порфирьевич.
— Меня не пугают никакие угрозы, Семен Порфирьевич! — вызывающе, скрестив на груди руки, сказал Гладких.
Семен Порфирьевич, казалось, хотел броситься и разорвать его, но сдержался и сказал вкрадчивым голосом:
— Таня уже взрослая девушка, и если вы не хотите оставить ее старой девой, то мне бы хотелось знать причину вашего отказа.
Гладких молчал.
— Во всяком случае, она может иметь право, надеюсь, выразить свое желание и нежелание.
— Вы хотите услыхать ответ от нее лично?.. — сказал Гладких. — Извольте. Ваше желание будет исполнено.
Он торопливо вышел из комнаты и закричал:
— Таня, Таня!
Затем он снова вернулся в кабинет. Молодая девушка не замедлила явиться. Она застала Семена Порфирьевича и Гладких, стоящих друг против друга, а Петра Иннокентьевича, полулежащим в кресле.
— Папа, папа, что с тобой? — подбежала она к последнему.
— Ничего, дитя мое! — улыбаясь, сказал старик. Он привлек ее к себе и поцеловал в лоб.
— Ты вся дрожишь?
— Я очень испугалась. Я подумала, что ты заболел… Зачем меня звал крестный?
— Спроси его.
Молодая девушка вопросительно посмотрела на Гладких.
— Таня, — сказал тот с расстановкой. — Дело идет о твоем замужестве. Семен Порфирьевич просит твоей руки для своего сына. Согласна ты или нет?
— Но я не хочу совсем замуж!.. Ни за что!.. — воскликнула она, бросаясь к Гладких со слезами на глазах.
— Вот вам ответ! — обратился последний к Семену Порфирьевичу.
Затем он довел Таню до двери.
— Иди в свою комнату, моя голубка… Нам не о чем больше тебя расспрашивать.
Таня удалилась. Следом за ней ушел из кабинета и Гладких. Семен Порфирьевич проводил его злобным взглядом.
— Погоди-ж ты! — сквозь зубы, чуть слышно, проворчал он.
XXVII
ЗАГОВОР
Четверть часа спустя Семен Порфирьевич встретил сына, ходившего взад и вперед по саду.
— Я вижу по твоему лицу, что наше дело провалилось! — сказал он отцу.
— Я чуть не лопнул от злости, и если мне когда-нибудь доведется встретиться с этим проклятым Гладких где-нибудь в укромном месте, я рассчитаюсь с ним по-свойски! — отвечал отец.
— Я ненавижу его также от глубины души…
— Пока этот человек будет здесь, мы с тобой не достигнем ничего. Петр совершенно в его власти, а у этого Гладких относительно Татьяны есть какой-то план, неизвестный даже Петру… Он чего-то и кого-то ждет… Верно одно, что он решил нас лишить наследства.
— Это несомненно.
— И все для этой девчонки… Она для него — все. Петр, впрочем, меня успокоил, он сказал, что никогда не сделает духовного завещания… На «дочь убийцы» нам тоже нечего рассчитывать — она тебя не любит…
— Но я люблю ее.
— Теперь тебе ее надо забыть… но когда мы сделаемся владельцами высокого дома и обладателями состояния Петра, мы решим, что с ней делать… Если ты захочешь, то сделаешь ее своей любовницей… Понял?..
— Как не понять… но когда еще это будет… — дрожащим голосом сказал сын.
— Подождешь… кусочек аппетитный… — рассмеялся отец гадким смехом.
Они вышли, разговаривая, из сада и пошли по направлению к тайге. Передняя часть ее была пустынна; работы производились далеко от дому.
Они вошли в чащу.
— Тут мы можем говорить без помехи, — сказал Семен Порфирьевич.
Сын вопросительно поглядел на него.
— Гладких стоит на нашей дороге, — продолжал отец, — значит, он должен быть устранен…
Сын вздрогнул.
— Я уже давно об этом думал, но как это сделать?
Старик пожал плечами.
— Когда хочешь избавиться от врага, то всякое средство хорошо; надо только выждать случая…
— А если такого случая не представится?
— Надо его подготовить…
— Это нелегко…
— Так говорят только лентяи и пошляки! — рассердился Семен Порфирьевич. — Гладких наш враг, он мешает нашим планам, он должен исчезнуть. Тогда мы будем хозяйничать в высоком доме, Танюша будет так или иначе твоя, в наших руках будет весь капитал. Все это в нашей власти! Неужели мы этим не воспользуемся? Это было бы более чем глупо. Повторяю, единственная преграда этому — Гладких. Он должен умереть!..
— Но как?.. Он живуч и силен… — проворчал сын.
— Мало ли есть способов, мало ли случается несчастий с людьми? Отчего же и с ним не может чего-нибудь случиться?..
— Надо будет обдумать это! — мрачно сказал Семен Семенович.
— Я уеду в К. У меня там есть спешное дело, но по первому твоему зову я буду здесь.
Они вышли на поляну. Вдруг, в десяти шагах от них, выбежала из лесу женщина с искаженным, видимо, безумием лицом, вся в лохмотьях, худая, как скелет, бледная, как смерть. Подняв к небу свои костлявые руки, она крикнула диким голосом:
