Уже за версту от жилищ наёмников можно было услышать звуки ударяющихся друг о друга мечей, боевых песен и целую гамму из "мужских ароматов": воедино смешались запахи жареного мяса, кожи и пота, которые доносил до остальных уголков Эгерсунна ветер.
И даже в такой ранний час воины не отдыхали. Одетые в самое разное облачение, начиная от кольчуг и заканчивая какими-то лохмотьями, приспешники калеки без устали тренировались и оттачивали свои боевые навыки. Их глаза были острыми, отражая огонь наживы — за захват столицы им сулили огромные барыши; а жилистые руки с сильными мышцами напрягались и свидетельствовали о силе и опыте этих "солдат удачи".
Во дворе одной из "казарм" пылал колоссальный костер, его потрескивающее пламя танцевало под голубым небом. Вокруг него собрались воины, которые с удовольствием наполняли свои желудки мясом и хлебом.
Один из них, захохотав, достал из-под полы широких одеяний кувшин с вином и похватался своей добычей перед остальными. Не дожидаясь реакции сотоварищей, он жадно хлебнул красной жидкости и... замер с выпученными от страха глазами, напиток же продолжил выливаться и тонкими бордовыми струями стекать по его бороде и рубахе.
— Какими были два моих единственных условия для службы? — спросил у сопровождавшего его командира наёмников Инг Трёхпалый, сверля взглядом мужчину с вином.
— Преданность, мой господин, — послушно кивнул помощник. — И дисциплина.
— А какие у нас правила касательно вина, пива и прочего хмеля? — бастард сморщил лоб, делая вид, что действительно не может припомнить эту информацию. — Освежи мою память, будь добр.
— Вино притупляет разум, а тело делает непослушным.
— О как! — рассмеялся Инг и провёл уродливой рукой по щеке дрожащего от ужаса выпивохи. — Жаль, что память у нашего друга такая же плохая, как и у меня. Вот только от ответственности его это не освобождает. Взять нарушителя моих правил!
— Нет! Нет! — закричал тут же отшвырнувший в сторону сосуд мужчина. — Господин Инг, я больше... больше ни капли в рот не возьму!
— Неужто предком твоим был сам Хеймдалль? (1) — приблизился к несчастному калека и заглянул тому прямо в глаза. — Иначе как бы ты смог только что предсказать своё будущее? Я... буду справедливым правителем и сохраню тебе жизнь, но едва ли твои руки будут держать теперь что-то тяжелее ягоды. Отрубить ему пальцы на обеих за нарушение устава! Оставьте лишь мизинец и большой!
— Нет! — издал нечеловеческий вопль мужчина и попытался встать, но, увы, было поздно: за грудки его взяли несколько громил и повели в кузницу, где уже грел на огне свой топор палач. — Нет! Прошу... Пощадите!
— Уже пощадил, сохранив тебе жизнь, — процедил сквозь зубы Трёхпалый, наслаждаясь беспомощностью и ужасом в глазах своего подчинённого. — Никто не смеет перечить мне и моим законам! Что до остальных... заканчивайте трапезу и собирайтесь: пока город пуст и чист, настала пора разграбить богатства его жителей!
— Вы... уверены? — с опаской спросил его лидер наёмников. — Сейчас нельзя рассредотачивать наши силы, наши враги могут воспользоваться этим и атаковать.
— Я всё предусмотрел, можешь не волноваться. Если они захотят избавиться от меня, то и сами до заката не протянут.
* * * * *
В полумраке медового зала было тихо, и лишь изредка кто-то из любопытных горожан перешёптывался или глазел вперёд, чтобы воочию понаблюдать, какие манипуляции сейчас проделывает над ранеными молодая лекарша. В воздухе витал аромат трав и снадобий — свидетельство отчаянных попыток избавить тела обоих правителей от смертельного яда.
Девушка, приложив к ранам больных терпко пахнущую густую мазь серого цвета, вздохнула и помотала головой перед Ульвом: её ресурсы на этом были исчерпаны, и исход борьбы с отравой зависел лишь от силы воли и жажды выживания самих хозяев Ругаланна и Хордаланна.
Регент Гуда, отважная и любимая всеми предводительница, лежала на холодном каменном полу своей резиденции. Её некогда яркие изумрудные глаза, полные решимости, теперь были затуманены болью. Яд, проникший в её вены от отравленной стрелы пасынка, казалось, с каждым мгновением высасывал из женщины жизненные силы. В медовом зале воцарилась тяжелая тишина надвигающейся утраты и робкой надежды, её верные подданные стояли на коленях перед властительницей, их слезы беззвучно падали на пол.
Дыхание Гуды было тяжёлым и неглубоким. Каждый вдох давался с трудом, словно сам воздух отвергал её стремление к жизни. На бледном лбу блестели бисеринки пота: она отчаянно боролась с ядом, и силы её постепенно иссякали.
Дрожащей рукой вдова ярла Вигге потянулась к своему самому надёжному советнику и племяннику — Ульву.
— Ульв... Мой храбрый племянник, мой полуночный волк (2), — прошептала она, её голос был слабым и напряженным. — Веди наш народ... в моё отсутствие. Береги моего сына... Пока не возмужает он... Пока не вырастет и не превратится в храброго воина... Регентом при нём я назначаю тебя.
В её словах прозвучала смесь горечи, разочарования в себе и решимости.
Ульв, с трудом сдерживая слёзы, кивнул тётке; пусть сердце его было тяжело от горя, он был не в силах не исполнить просьбу своей родственницы, своей властительницы.
— Я сделаю это, моя госпожа, — задыхаясь, произнёс он дрожащим от волнения голосом. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить народ Ругаланна. Но не торопись себя хоронить. Впереди у нас ещё множество светлых и радостных моментов!
— У... вас... — натянуто улыбнулась из последних сил рыжеволосая правительница. — Не у меня.
Дыхание Гуды становилось всё более неровным, а боль, написанная на её лице, многократно усиливалась. Медовый зал наполнился тихими всхлипами и отчаянными молитвами, а подданные правительницы наблюдали за происходящим в душевной беспомощности и страхе. С каждой минутой их надежда уменьшалась, и ими овладевало отчаяние.
По мере того как тянулись минуты тягостного ожидания, трудности Гуды становились всё более очевидными. Яд захлестнул её тело и смертельной хваткой забрал последние остатки жизни. Её некогда сильный и бесстрашный дух мерцал, как пламя, что плясало на ветру и вот-вот было готово навсегда погаснуть.
— Принесите мне... сына... — сквозь накрывшую её пелену лихорадки прошептала Гуда. — Моего мальчика... моего Альрика, наследника ярла Вигге...
Просьбу правительницы исполнили уже через минуту: плачущий и дрожащий, её сын, которому не было и четырёх лет, прижался своей щекой к холодной материнской руке.
— Ты была сердцем и душой нашего народа, — прошептал склонившийся над правительницей Ульв, и голос его захлебнулся от горя. — Твоя храбрость и лидерство останутся в памяти грядущих поколений. Пусть боги направят твою душу в Вальхаллу, где ты воссоединишься со своим супругом Вигге!
Грудь Гуды поднялась и опустилась в последний раз, а её финальный вздох превратился в предсмертный сиплый хрип. В зале воцарилась тишина, из глаз собравшихся потекли слезы. Сначала заплакали женщины, горечь их подхватили дети, а затем, не сдержавшись, потоки солёной воды потекли и по щекам закалённых в боях мужей.
В этот душераздирающий момент скорбь объединила всех жителей Эгерсунна от мала до велика, и ради памяти о своей мудрой правительнице, ради отмщения за неё... Они поднимутся и сокрушат предателя Инга Трёхпалого!
— Спи спокойно, — с красными, опухшими от слёз глазами произнёс Ульв и закрыл веки своей тётки. Тут же взгляд его переместился в противоположный угол зала, где над телом корчащегося в судорогах Сигурда зажигала благовония молодая знахарка. — Что с ним?
— Одним только богам известно, но через час-другой мы это узнаем, — ответила девушка, чьё лицо в отблесках пламени приобрело какое-то колдовское выражение. — Либо выживет и впадёт в долгий сон... Либо заснёт сном вечным.
* * * * *
Мародёры Инга Трёхпалого захлестнули столицу как неумолимая лавина. Пустующие дома, оставленные их бежавшими в резиденцию Гуды обитателями, были разграблены; на улицах плясали языки пламени, а в воздухе витал едкий запах дыма и разрушений, которые оставляли за собой шлейфом наёмники.
