Что-то уж слишком часто стал пропадать Максим вечерами. Нет, оно и понятно, дело молодое – девушка Маша, друзья-приятели... Да и легче ему так, наверное, – меньше дома бывать. Что ж, пусть. Зато завтра выходной наконец. Может, хоть завтра все дома соберутся, надо бы с утра пироги затеять... Проснутся – на всю квартиру пирогами пахнет! Пусть, как говорится, все смешалось в семье Вершининых, но запах пирогов по субботам никто отменить не вправе! Как бы там ни было, а надо раздувать блеклые угольки семейного очага, хоть и дыхания порой не хватает...
А только в выходной, как ни странно, дислокация присутствующих домочадцев неожиданно поменялась. Так и не дождавшись обещанных пирогов, сбежали с утра из дома Лена с Максимом. А Влад... Влад никуда не сбежал. Ни в придуманные дела, ни в срочную поездку в автосервис, ни к Екатерине Дмитриевне, которая якобы требовала срочного его присутствия в предыдущие выходные. Главное, он сам наперед все эти обстоятельства придумывал, не дожидаясь ее вопросов – куда, зачем... Она послушно кивала головой, соглашаясь, – что ж, мол, надо так надо. Хоть бы задумался в одночасье – отчего она такая покладистая. А впрочем, наверное, не до того ему. То есть не до анализа ее поведения. Спасибо, хоть с легендами своего отсутствия приличия блюдет...
Вышел с утра из спальни, заглянул к ней на кухню, да так и остался стоять в проеме дверей, будто ожидая от нее чего-то.
– Доброе утро... – произнесла она осторожно-приветливо, едва успев натянуть на лицо беззаботно-счастливое выражение.
– Доброе утро, Лизонька.
Надо же, Лизонька! Голос теплый, как раньше, но разве ее обманешь этой нарочитой теплотой, пробивающейся через явную виноватость? А глаза... Ох, лучше и не смотреть в эти глаза, быстрее к плите отвернуться – слишком уж там тоски много плавает. Наверное, очень трудно ему это теплое утреннее общение дается. Так же трудно, как ей – терпеливая роль дурочки с переулочка. Хорошая пьеса, ничего не скажешь. Актеры бьются в конвульсиях, а режиссер упорно твердит свое «не верю, ребята». Но что делать – надо играть, если ввязались...
– А Максим с Леной где?
– По своим делам убежали... Ленке сегодня с утра в институт нужно, а Максим... Максим не знаю куда пошел. Наверное, с Машей время проводит.
– Да? Ну, что ж... А мы с тобой чем сегодня займемся, Лизонька? Какие у нас на сегодня планы?
О, даже вот так – «мы с тобой» и «у нас»! Не знаешь, что и ответить на такое щедрое предложение!
– Да я, в общем, ничего особенного не планировала... Так, стирка-уборка, с Сонечкой погулять... Правда, сегодня особо не нагуляешься – минус двадцать пять за окном!
– Да, холодно сегодня... Очень холодно...
– Ты завтракать будешь, Влад?
Стоит, задумался вдруг, уставился в морозное окно, будто улетел мыслями в это «очень холодно». Только что здесь был, и нет его. Так бы и стоял, наверное, если б не вылетевшая из своей комнаты Сонечка – вскрикнула радостно, подбежала, обхватила за ноги:
– Папа, папочка!
Вздрогнул, словно на землю вернулся. И расплылся в отцовской улыбке, подхватил дочку на руки, прижал к себе, ткнулся носом в кудрявый затылок. И то – давно не виделись... Утром исчезает – она еще спит, вечером появляется – уже спит...
– А мне мама вчера новую куклу купила, она песенку петь умеет!
– Правда?
– Да, пойдем, я тебе покажу! Ей надо на животик нажать, и она песенку поет, только там слова непонятные!
– Какие – непонятные, доченька?
– Да, наша покупка почему-то по-английски поет... – любуясь на Сонечкин восторг, подсказала она, тихо вздохнув.
– Ну что ж, пойдем, послушаем, что она там исполняет... А вдруг непотребное что-то?
– А как это – непотребное, пап? Ругательное, что ли?
– Вла-а-ад... – протянула она, обернувшись от плиты и глянув на мужа с легкой укоризной. – Ты уж, пожалуйста, выбирай выражения... Она ж потом в садике ляпнет не к месту...
– А что, вполне нормальное слово! Непотребное – значит, не годное к потреблению! Правда, дочь?
– Правда, папочка! Пойдем послушаем, как она поет непорт... непоб... – тут же запуталась Сонечка в трудном слове.
– Пойдем, пойдем, доченька... Не будем мамочке мешать...
Ушли, воркуя, в Сонечкину детскую, и будто вздохнулось с облегчением – в бездарном спектакле короткий антракт объявлен. Провела рукой по лицу, без сил опустилась на кухонный диванчик. Так, надо собраться с мыслями, оценить обстановку... Интересно, что это с ним сегодня, почему к Эльзе не сбежал? Совесть замучила, решил семье толику внимания уделить? Или вдруг выздоровел от сумасшедшей влюбленности? Хотя нет, не вылечился, глаза тоскливые выдают, и эта провальная задумчивость среди разговора... А вдруг... Вдруг Эльза ему от ворот поворот дала? А что... Вполне вероятно... Как там холодная Исидоровна про свою дочь рассуждала? Не он первый, не он последний? Временная компенсация неполученной отцовской привязанности, любопытное изучение чужой любви и нащупывание ее пальцами? Что ж, может, уже достаточно нащупала, изучила... И выбросила за ненадобностью. Вполне, вполне вероятно! Только ей-то теперь что со всем этим делать? Любоваться на его смятенное страдание? И сколько любоваться? Месяц, год, два? Или, может, до конца жизни, так и не дождавшись цветов терпения?
Хотя к чему все эти торопливые предположения... Ишь, запаниковала, побежала впереди паровоза! Нет уж, пусть паровоз катится по своим рельсам, все равно рано или поздно куда-нибудь привезет. Вот только куда?
И снова напало отчаяние, странное состояние, сродни равнодушной усталости. Как же все это глупо, смешно... И роль чужая смешна, будто в нелепое платье обрядилась. Наверное, зря она с этим дурацким терпением затеялась, не по духу ей эта роль, не по характеру... Хотя – вон как счастливо в своей комнате Сонечка смеется, и слышно, как вплетается в этот смех голос Влада, умильный, немного сюсюкающий...
Встала с диванчика, двинулась навстречу этому смеху сомнамбулой. Даже руки вперед протянула, словно намереваясь подхватить его на лету. Заглянула в комнату, привалившись плечом к косяку... Сидят оба на ковре, с куклой развлекаются. У Влада улыбка до ушей – не натужная, настоящая, искренняя, будто из той жизни взятая. Глянул на нее, стоящую в дверях, и словно невидимым ветром всю счастливую искренность сдуло. А улыбка осталась, как маска приклеенная, и желваки на скулах от напряжения дрогнули, и промельк досады в глазах – зачем пришла, нам так без тебя замечательно было...
Как хорошо, как удачно в комнате телефон зазвонил! Повернулась, постыдно заторопилась на его зов, обругав себя неуклюже – что ж ты, бедолага, так суетишься в своей неприкаянности... Если взвалила на себя крест, уж неси до конца, не заглядывай на обочину! Да, горько, а ты не пестуй шестое чувство, не обостряй звучание камертона, не анализируй происходящее так уж болезненно! Да, горько... Но не смертельно же, в конце концов!
