Он тупо смотрел, как Гордюшенко извивался на моторе, зарываясь глубоко в его внутренности, и молчал, охваченный непонятным столбняком. Вдруг Гордюшенко выпрямился и с покривленных губ его сползла черная многоэтажная матросская ругань.
— Чего ты? — испугался Леша искаженного лица моториста.
— Так-переэтак!.. Сдохли! — грубо крикнул Гордюшенко. —Зажигание вышибло. Замыкатель обломался и, наверное, под мотор завалился… Ищи теперь в воде и мазуте до второго пришествия…
Леша нагнулся над мотором и бессмысленно уставился во вскрытую коробку зажигания. Крошечного платинового замыкателя не было на месте, а без него мотор был безнадежной стальной падалью.
— Запасного-то нет? — спросил Леша, едва шевеля губами.
— Иди ты! — мрачно оборвал Гордюшенко и зажал руками голову.
«Помирать», — подумал Леша, и жаркая волна ударила ему в грудь. Это кровь буйным негодованием ответила на мысль о смерти. Леша вздрогнул, стал на колени, просунул руки под станину мотора, погрузил их в грязную маслянистую трюмную воду и, быстро перебирая пальцами, елозил по скользкому дну истребителя.
— Что роешься, дурак? — закричал Гордюшенко. — Найти хочешь? Все одно что иголку в хлебном амбаре… Приехали — вылезай, — надорванно скривился он.
Глухо рвануло совсем рядом. Истребитель подпрыгнул и застонал от обрушившейся на палубу воды.
— Ну, еще разик — и к рыбам в гости, — спокойно сказал Гордюшенко и зачем-то спустил завернутые рукава тельняшки, как бы подчеркивая, что все кончено.
В машинном отсеке сразу стало тихо, как в склепе, и если грохот стрельбы никак не пугал Лешу, то эта грозная тишина проползла по его спине холодной змеей. Он скорчился и рванулся к трапу. Но жестокая сила оторвала его от спасительных перекладин, и он увидел над собой бешеные, белые от злобы зрачки Гордюшенко и занесенный над головой кулак.
— Куды? Заслабило?! Драпу даешь? До команды сверху не трожься с места, а то размозжу!
Леше стало невыносимо стыдно своего неожиданного порыва к спасению. Рядом стоял товарищ в таком же безнадежном положении, но этот товарищ не думал о бегстве и встречал смерть, как следует бойцу. Леша жалко и виновато всхлипнул, и Гордюшенко понял. Он выпустил Лешу и мягко сказал:
— Ну и дурной! Куды бежишь? Это тебе не земля…
Истребитель снова рвануло. Леша шатнулся и больно треснулся губами о станину мотора. Инстинктивно он схватился за рот и вдруг процвел блаженной улыбкой. Гордюшенко недоуменно смотрел на сияющего Лешу. Ему подумалось, что парень спятил от страха. Но Леша схватил Гордюшенко за руку, и, оскаливая челюсти, закричал:
— Вот он!.. Рви!..
Гордюшенко попятился. Он еще не понимал. Тогда Леша ткнул пальцем в свой знаменитый зуб, и глаза Гордюшенко вдруг сыпнули искры.
— Анафема! — закричал он и схватил Лешу за горло. У Леши сразу помутнело в глазах. Он видел еще, как Гордюшенко другой рукой шарил по станине мотора, хватая большие плоскогубцы, измазанные мазутом. Леше показалось, что Гордюшенко сейчас разобьет ему череп плоскогубцами. Уже теряя сознание, в дыму и удушье, Леша слышал еще яростный вопль Гордюшенко:
— Рот раззявляй!
Он бессознательно зевнул, распяливая челюсти, как зевает вытащенная на берег рыба. Что-то кракнуло, и Леша упал в красный туман, в пустоту.
Очнулся он от отчаянной острой боли во рту, которая пронизывала челюсть и сверлила в мозгу. Он лежал на палубе. Над его головой слышались торопливые удары металла о металл. Ничего не соображая, Леша приподнялся. Гордюшенко, ворча, расколачивал что-то молотком на станине мотора, потом отбросил молоток и ринулся к коробке зажигания.
Леша пощупал голову. Голова была цела. Он провел по лицу, чтобы стереть холодный пот. Отняв руку, увидел на ней кровь. Сунув палец в рот, он наткнулся на острый, как булавка, обломок зуба.
Гордюшенко распрямился. С его щек падали крупные капли пота. Он включил стартер, и мотор, точно обрадовавшись, взвыл с утроенной силой.
— Есть мотор! — крикнул Гордюшенко в трубку всей грудью и повернулся к Леше, счастливый и светлый. Он вытащил из заднего кармана брюк маленькую алюминиевую фляжку и протянул Леше.
Слабо улыбаясь, прислонясь к переборке, Леша полоскал рот спиртом. Боль немела. Темная тень заслонила люк, и по трапу скатился Сердюк. Голова его была перекручена полотенцем, и сквозь полотно проступало коричневое пятно.
— Вовремя справился, — сказал он Гордюшенко, — уходим, как черти. Миноносец при пиковом интересе. Только раз и зацепил. Мне вот кожу ободрало да Максимку при пулемете повредило… А тебя, никак, тоже задело? — спросил Сердюк, заметив кровь на подбородке Леши.
— Это я его малость суродовал, — конфузливо вымолвил Гордюшенко. — Зуб у него понадобился.
— Зуб? — Сердюк вскинул брови.
— Ну да… для справности мотора. У меня замыкатель в зажигании обломился, а у него зуб, понимаешь, из платины… И как он догадался? Иначе сели бы на дно. Да ты выдь, Лешка, посиди на ветру, продуйся. А то зеленый, как трава.
Опираясь на Сердюка, Леша выкарабкался наверх. Истребитель несся к базе, распарывая воду. Кругом сверкало море. Миноносца не было. Только над горизонтом курилась еще легкая струйка его дыма. От воздуха, от ветра Лешу замутило. Он сел на палубу, прижимаясь спиной к кожуху.
Рядом прозвучали шаги. На плечо Леши легла рука. Он открыл глаза и увидел наклоненное к нему ласковое лицо начальника дивизиона.
— Молодец, товарищ Шириков, — сказал командир, — благодарю за службу! Доложу о вашей находчивости командующему. Благодаря ей мы выскочили из чертовской неприятности. Спасибо!
Леша пытался встать, но командир прижал его к палубе. Тогда Леша сказал слабым, срывающимся голосом:
— Не стоит благодарности, товарищ начальник дивизиона. Служу трудовому народу! — и устало опустил веки.
Леша шел через базар в новой форменке и брюках первого срока, штанины которых были отглажены до остроты ножа. За три дня, истекшие с памятного боя, он отлежался, отдохнул и чувствовал себя отлично. Зуб уже не болел, и только пустота, ощущаемая языком, была еще непривычна.
Он шел веселый, довольный жизнью и собой, поглядывая по сторонам и поплевывая. И внезапно услыхал за спиной робкий оклик:
— Алексей Васильич!
Леша не спеша обернулся. Военному моряку, получившему боевое крещение, надлежит соблюдать достоинство и не унижать себя торопливостью.
Перед ним стояла Ириша.
Минуту оба молчали. Потом оба начали медленно краснеть и так же медленно побледнели. Туманные глаза Ириши смотрели ласково и жалобно.
— Как здоровье ваше, Алексей Васильич? — спросила Ириша нерешительно.
— Ничего… благодарю вас, Ирина Тихоновна. Здоровье как здоровье, — с достоинством ответил Леша.
Снова молчание, и, опуская ресницы, Ириша тихо промолвила:
— Вы на меня не сердитесь, Алексей Васильич… Я про вас ошибалась по глупости. Думала, вы так себе человек, а вы…
— Ничего, Ирина Тихоновна, — перебил Леша, — с кем не бывает.
— Ах, — почти не сказала, а вздохнула Ириша, — теперь про вас весь город знает… И как вы с белыми сражались, и как через вас истребитель спасли. И вы меня простите за мои надсмешки над вами.
— Ну чего там. Кто старое помянет, тому глаз… (Леша едва не сказал «зуб») вон! Если вам не неприятно со мной находиться, пойдемте на бульваре посидим. Я тоже об вас скучал, Ирина Тихоновна.
Леша взял Иришу под руку. Они прошли в чахлый садик, не по заслугам называемый городским бульваром. Был полдень, самая жара, и на бульваре никого не было. Они выпили в киоске ледяной бузы, которую продавала сонная толстая гречанка. Сели на скамеечке в дальнем углу. Ириша, притихшая и ласковая, попросила Лешу рассказать, как он воевал. Леша сначала отнекивался, — он-де не рассказчик, — но Иришины глаза так просили, что Алеша сам увлекся и наговорил с три короба, хотя приврал совсем немного.
Ириша сидела, опустив голову. Над верхней губой ее, на темнеющем пушке, мерцали серебристые капельки пота. Леша осторожно обвил тонкую Иришину талию, и Ириша не противилась, только вздохнула. Тогда, осмелев, он приподнял остренький Иришин подбородок. Ириша слегка вздрогнула и попыталась отклониться. Леша засмеялся.
— Может, ты про зуб мой вспомнила, про железный, — сказал он смешливо, — что тебе не нравился? Так ты, Ириш, не сомневайся. Ведь того зуба больше нет, а он свою службу сослужил.
Он оскалил рот, показывая пустоту на месте выломанного зуба. И не успел еще закрыть рот, как Ириша уронила голову на его плечо.
Лешину свадьбу праздновал весь дивизион. Начальник дивизиона и комиссар сидели на почетных местах, в голове стола. Когда поздравили молодых и три раза прокричали горько на весь Бердянск, начальник дивизиона поднялся и постучал ножом по тарелке. Все стихли.
