Майор вздохнул, побарабанил пальцами по столу, затем встал и подошел к двери. Там он высунул голову в коридор, затем всунул ее обратно и закрыл дверь.
— Ты, Антон, многого не понимаешь, да и я не совсем все понимаю. Раз пошла такая пьянка, готов поделиться своими знаниями. Но когда я это скажу, — понизив голос, продолжил Бузунько, снова садясь за стол, — кроме нас двоих, об этом никто не будет знать. По крайней мере, еще пару дней. Так что прими это к сведению. Да, было в конце ноября большое совещание, и меня вызвали. Наверх. Сказали, мол, есть вот такая задумка, провести ГЕНАЦИД в жизнь. Но, ты ж понимаешь, Россия — не Люксембург какой-нибудь, тут такие масштабы, что одна маленькая осечка — и привет, полпланеты на ушах. Тут не семь, тут семьдесят семь раз отмерь, и всё мало будет. Вот и было принято решение проэкспериментировать для начала — мол, если в отдельно взятой глухой деревне ГЕНАЦИД пройдет испытание успешно, они его тут же после Нового года и повсеместно объявят. Так что мы вроде летчиков-испытателей получаемся, а?
И майор дружелюбно подмигнул Антону, как будто действительно стоял на взлетной полосе, готовясь испытать очередную модель самолета.
— Только мы?
— Насколько я знаю, да. Ты меня только не спрашивай, почему именно мы. Может, какие соображения были, а может, и ткнул просто кто-то пальцем в карту. У них там наверху сам черт ногу сломит. В общем, с нас начали.
— Но ведь…
— Утечка? Конечно, боялись. Но, с другой стороны, всех райцентровских на молокозаводе заранее предупредили, что, мол, проводится такой социальный эксперимент в Больших Ущерах, что, если кто спрашивать будет, кивайте головой и молчите — вот они и молчали.
— И библио…
— И библиотеку твою не просто так, а специально к этому указу обогатили. Закрыли две ближайших, чтоб недостатка в материале не было. А что тебе не нравится?
— А потом…
— Потом никто обратно ничего не повезет, не волнуйся. Что сделано, то сделано. Книги останутся у нас.
— А спецвыпуск…
— Спецвыпуск отпечатали в райцентре. Извещения тоже. Но ты пойми, это ж не баловство какое, мы же тут не в солдатиков играем, это ж с ведома. — Бузунько поднял указательный палец наверх и, не поднимая головы, завел зрачки под веки, — ты понял, кого.
Антон проследил за направлением пальца и уткнулся взглядом в большое мокрое пятно на потолке. Затем снова перевел взгляд на майора.
— Но зачем?
— Что «зачем»? Зачем с нас начинать? Да я ж уже…
— Да нет, я говорю, зачем все так секретно, почему нельзя было в открытую объявить эксперимент, так, мол, и так? Зачем весь этот цирк?
— Но-но-но! — сурово оборвал его майор. — «Цирк»! Ты словами-то такими не бросайся, не ровен час грыжу заработаешь. А в открытую они не захотели. Долго объяснять, ну, в общем, был у них прецедент. Запускали какой-то нацпроект не самого хм-м… популярного характера и решили не темнить, все народу выложить, как есть. Мол, с вас начинаем, потому что верим в вас. А те: а почему с нас? А эти: а с кого, если не с вас? А те: начните с соседей — их не жалко. А эти: а вы нам не указывайте, мы решили испытание с вас начать. А те: мы не ракета, чтоб нас испытывать. Ну так там такая буча поднялась, аж до неба полыхнуло.
— А здесь решили, если по-тихому, то, значит, не полыхнет?
— Не должно, — не очень уверенно ответил майор.
— Но меня-то.
— Да! — снова перебил его Бузунько. — Да, я настаивал на том, чтоб тебя в это дело посвятить. Одному-то сложнее. Да и Черепицына можно было бы подключить. Одним больше, одним меньше — невелика разница. Но они там и слушать не стали. «Если всех посвящать, то эдак никакой секретности на вас не напасешься». А я что? У меня приказ. Мне и так Митрохин каждый божий день плешь проедает.
Майор встал и придвинул свой стул к стулу Антона. Это, видимо, должно было добавить доверительности в разговоре.
— Послушай, Антон, осталось два дня. Завтра проведем предварительный экзамен, послезавтра основной. Комиссия приедет. А послепослезавтра ты уезжаешь. Навсегда. Так чего ты кипятишься? Ну не личное же я тебе оскорбление нанес?
Антон пожал плечами, как обидевшийся ребенок, которого напрямую спрашивают, не обиделся ли он, — сказать, что обиделся, гордость не позволяет, сказать, что не обиделся, не позволяет обида.
— Давай, Антон, только без этих глупостей, — раздраженно произнес майор. — Никто ж из тебя лично дурака не делал. Как и из всех остальных. Есть такое слово «секретность». И потом… на обиженных воду возят!
И майор натужно засмеялся.
— Да и сам подумай, какую мы глыбу с места сдвигаем, какой национальный проект в жизнь проводим! И на нас такая ответственность! Да тут хоть к черту в зубы, лишь бы не обосраться.
Пахомову показалось, что Бузунько убеждает уже не столько собеседника, сколько самого себя в том, что все, в общем и целом, правильно и не смертельно. «Люди — не роботы, — подумал Антон, — когда им приказывают, а они должны слушаться, они пытаются для себя оправдать любое решение руководства, иначе им будет сложно его выполнять. Солдаты в финскую войну тоже кричали „За Родину! За Сталина!", как будто Финляндия собиралась отнять у них и то, и то. Но ведь просто убивать и подставляться под пули они не могли. Им нужна была какая-то мотивация, пусть идея мировой революции или даже абсурдная идея защиты Родины от рассвирепевших финнов, лишь бы не тупое смертоубийство. Так и здесь. Сидит Бузунько и вещает мне что-то про эксперимент, пытаясь убедить самого себя в чем угодно, лишь бы не в том, что его руководство все делает через заднее место».
Бузунько тем временем заметил, что Антон его почти не слушает, и активизировался.
— А ты думаешь, что? С ними можно как-то по-другому? Посвятить их во все планы, поделиться с ними соображениями, может, даже выслушать их мнения, а? Это всё ваши интеллигентские штучки. Да ты пойми, нельзя им давать пищу для ума! Они же ее обязательно в закуску превратят! Это в лучшем случае. А в худшем подавятся ей, да еще и устроят бунт какой-нибудь. Тут даже этот проект… тоже, понимаешь, палка о двух концах.
— Да кто — они-то?
— Кто?! — удивился майор. — А я тебе сейчас покажу, кто. Черепицын! — крикнул Бузунько и снова повернулся к Пахомову. — Сейчас увидишь, кто. Черепицын, мать твою!
В дверях возник испуганный Черепицын:
— Да, товарищ майор?
— Гришка еще у тебя?
— Ну да, объяснительную пишет.
— Ну-ка, приведи его сюда. На минутку.
— Слушаюсь, товарищ майор, — ответил Черепицын и исчез. В коридоре раздался топот его сапог. Через пару минут он появился с Гришкой-плотником, которого не очень дружелюбно втолкнул в кабинет к майору. Одна бровь у Гришки была явно рассечена и неумело залеплена пластырем, на скуле ссадина и синяк.
Майор повернулся к Гришке и, изредка бросая взгляд на Пахомова, сказал:
— Вот, Антон, полюбуйся на красавца. С Валеркой-трактористом что-то не поделили. Тот ему слово, и Гришка ему два. Тот ему в морду, и Гришка ему в ответ. А ты спроси его, что они не поделили, — много интересного узнаешь.
Гришка, пожав плечами, прокомментировал слова Бузунько очередным шедевром:
— А неча, ёпт, было тюкалку шмотылить.
— Ой, ой, — замахал руками майор, — оставь свои поговорки для баб на завалинке. Увижу что-нибудь подобное в объяснительной, получишь пятнадцать суток, понятно?
— Понятно, — неожиданно легко и внятно согласился Гришка.
— Скажи лучше, что не поделили. Только нормальным языком.
— Ну тык, этот рукосуй бесхребетный начинает мне фасон протирать, типа…
— Григорий! — пригрозил майор. — Я сказал, нормальным.
— А-а, ну да. А можно дымком поправиться?
— Курить, что ли? Потом покуришь. Давай, говори.
— Ну а че тут говорить? Отделимшись я.
— От кого это?
— Я ж говорил уже.
— А ты не мне, ты вон Пахомову расскажи. Ему интересно. Он собирает факты для передачи «В мире животных».
— Чего? — не понял Гришка. — А-а. Ну да. Короче, отделимшись я от «простофиль».
— Это те, кто поэзию философскую предпочитает, — пояснил Бузунько Антону.
— Ну вот, — пожал плечами Гришка. — А я ему свое гну.
— Кому ему? — перебил Гришку Бузунько.
— Ну так Валерке же! Мне ихнее не близко. Я свою гордость имею. Вот я и отделимшись. Теперича я — «дикарь».
— Значит, у тебя теперь своя группа? Типа, заумное читать будете, — Бузунько левой рукой сделал жест, словно вкрутил невидимую лампочку у виска.
— Да нет, — поморщился Гришка. — Таких, как у меня, никто не любит, да и нет ни у кого, я вообще этот… «дикарь»-одиночка.
— А зачем драться полез?
— Так это… в состоянии эффекта я пребывал. Он мне чаво-то сказал, ну я и не сдержамшись.
— «Чаво-то», «чаво-то», — передразнил его Бузунько. — Не сдержамшись он. И теперь, значит, еще и «отделимшись»?
