Впрочем, я начала подозревать, что он, по всей видимости, трус.
Мюнхенское утро. Я просыпаюсь. Спала я, может, час или два. В комнате уже светло, рядом вижу массивное тело, повернутое ко мне спиной. На миг меня охватывает удивление, кто это и что я здесь делаю, но я тотчас осознаю: это мужчина, которого я люблю. В которого я влюбилась, в общем-то еще не видя его. Был только его голос: «Все очень просто, вы встретили ангела». Не только меня этот голос пленил. Когда я вернулась в Варшаву, какая-то неясная мысль толкнула меня заглянуть в «Дневники» Зофьи Налковской [66] , в которых она описывала свою безумную любовь к некоему Владиславу Барану. И подтвердилось, что тот был дедушкой Ежи. Я так часто перечитывала этот фрагмент, что книга послушно открывалась в обозначенном месте:
«Я говорю „красивый“. Но это надо обосновать. Слишком короткая шея на очень широких плечах, бедра узкие, огромный рост, сто килограммов чистого веса. Многое от медведя и быка. Движения неуклюжи и вместе с тем полны свободы и обаяния, превосходные манеры (столько лет на дипломатической службе!), внимательная, предупредительная манера поведения, сродни доброте, располагающая к себе, покровительственная и шутливая, в отношении женщин немного фамильярная… Волосы черные, хорошие, гладко причесанные, блестящие, кожа лица как будто сероватая, глаза черные, нос с горбинкой, небольшой… несомненно, прекрасная и вмиг покоряющая голова быка, немного коротковатая шея… Улыбка невероятно обворожительная (страсть, чувственность, шутливая доброжелательность), произношение странное, затрудненное (грассированное „р“), приятный голос (вечно замирает сердце, когда слышишь его по телефону)… от одной той улыбки, казалось, весь мир сходил с ума…»
«От одной той улыбки, казалось, весь мир сходил с ума…» Я стала слепой и глухой ко всему, что не касалось этого мужчины, существовал только он один. Вернувшись в Польшу, я безумно по нему тосковала, готова была идти пешком в Мюнхен. Мы договорились, что в апреле Ежи приедет.
Налковская… довоенный дипломат Владислав Баран… и эти характеристики, которые засели где-то у меня в подсознании. Описание необыкновенной мужской красоты в ее «Дневниках». По правде говоря, не все совпадало. Ежи имел крестьянско-дворянское происхождение. Отец из хорошего дома, судья по профессии; мать – интеллигентка в первом поколении, хороша лицом, но чересчур широкобедрая. Сын унаследовал от нее эти бедра. Но остальное полностью совпадало: красивая голова быка, невероятно обворожительная улыбка и голос… Кроме того, блестящий ум и отличный юмор, который я обожаю. К сожалению, порой давали о себе знать материнские гены. Как-то раз Ежи передал мне разговор со своей младшей сестрой.
– Тебе не мешает, что Нина старая? – спросила она.
Он ответил на это:
– Тебе бы хотелось, наверное, иметь такое тело, как у нее!
Ему и в голову не пришло, что подобные вещи не пересказывают, что мне может быть неприятно. Он не хотел меня обидеть, это точно. Но иногда он бывал толстокожим. У нас не существовало в общем-то проблемы возраста, правда, когда я узнала, сколько ему на самом деле лет, то была шокирована. В момент нашего знакомства ему перевалило за сорок, но я никогда не чувствовала себя старше, возможно, его представительный вид сглаживал разницу между нами.
Нет сомнения, что Налковская смутила мой разум, хотя, если бы я вникла поглубже, до меня бы дошло, что ее любовь к Владиславу Барану была несчастной любовью.
Это все было потом. А сейчас я прижалась к спине Ежи и хотела, чтобы так было всегда. Трудно объяснить, но от этого большого мужчины пахло, как от грудного ребенка. Нежно прижимаясь к нему, я испытывала то же волнение, какое охватывало меня, когда я, утыкаясь лицом в волосы маленького Пётруся, вдыхала его запах.
Ежи повернулся и обнял меня:
– Как ты спала?
– Хорошо, а ты?
– Как похотливый самец.
Уверенности в себе ему было не занимать. У него не было никаких комплексов, связанных с внешностью; когда мы были одни, он обожал ходить нагишом по дому. В таком же виде он обычно садился завтракать. Борец сумо сидит у меня за столом, думала я, и меня это приводило в хорошее настроение. В одном из интервью известная кинозвезда призналась, что никогда не видела своего мужа, не менее известного оператора, в халате. Он спускался на завтрак полностью одетым, в пиджаке и при галстуке, проявляя тем самым уважение к жене. По-видимому, у любви могут быть разные лица.
Как-то одна знакомая жаловалась Ежи, что она не получает удовольствия от секса, потому что ее муж слишком легкий для нее.
– Я посоветовал ей класть ему на спину тротуарную плиту! – рассказывал он со смехом.
Мы обходились без такой плиты, и это было для меня гарантией, но, наверное, не той, какую предполагал Ежи. Я физически боялась мужчин – даже тогда, когда была ими любима. Его широкие, женские бедра, его полнота давали мне уверенность в том, что это тело не причинит мне зла. Что он не вторгнется в меня грубо, с силой, не сделает мне больно. Что меня не раздавит.
Воскресное утро. После завтрака мы едем в окрестности Мюнхена в какую-то крепость на холме. У нас нет сил и желания взбираться по винтовой лестнице, поэтому мы садимся у подножия холма, на скамье, под раскидистым деревом, еще без листьев. Сквозь тучи пробивается мягкое мартовское солнце. Я прикрываю глаза, ощущая на лице приятное тепло. Ежи наклоняется и прикасается губами к моему виску. Мы замираем так надолго, я воспринимаю это как невообразимое счастье. И вдруг чувствую сильный спазм в сердце. Предостережение, что за такие мгновения надо платить…
* * *
Комиссар иначе сегодня выглядит, у него усталое лицо, складки возле губ стали глубже, сейчас я бы дала этому мужчине больше пятидесяти.
– Прошу вас простить меня, но по долгу службы мне пришлось прочитать ваш дневник, – говорит он.
– Это ничего вам не даст, – отвечаю я. Я даже не потрясена тем, что он нарушает мое уединение, я знаю, почему это происходит. – Я перестала его вести, когда встретила Ежи Барана, по-видимому полагая, что нашла партнера на всю жизнь.
Комиссар щурит глаза, он всегда это делает, когда хочет устроить мне западню.
– Вы уверены, что чтение ваших записей мне не поможет?
– Я уже ни в чем не уверена, пан комиссар.
– Я хотел бы кое о чем вас спросить, можно?
– Я отказываюсь давать показания.
– Но мы же просто беседуем, правда? Отнеситесь, пожалуйста, к этому как к продолжению разговора.
– Который вы записываете на диктофон? – Мы начинаем словесную перепалку.
– Я не записываю, вы же отказываетесь давать показания.
– Но вы здесь не как частное лицо.
– Я здесь, потому что хочу помочь… вам и другим.
– Каким это другим?
– Мы оба с вами знаем каким, но пока оставим это. Я хотел бы вас спросить: которая из ваших дочерей появилась тогда в дверях ванной комнаты?
* * *
Мы поднимаемся с Лилей по винтовой лестнице в мою квартиру на Фрета.
– Жаль, что это не второй этаж, – вздыхаю я.
– Тогда у тебя не было бы такого вида на костел францисканцев и дворец Сапегов, совсем как в Риме, – отвечает моя дочь.
«Я никогда не была в Риме, – думаю я, – хорошо знаю только Германию, там у меня было много авторских вечеров в больших и маленьких городах». Вместо того чтобы тратить деньги на путешествия, я сажала деревья на своей вилле в Карвенских Болотах. Территория была большая, равнинная, прежде там паслись коровы госсельхоза. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы выписать из Канады специальный вид берез, которые вроде бы растут в два раза быстрее, чем польские. «Это хорошо, – думала я, – успею полюбоваться ими, прежде чем состарюсь».
Судьба распорядилась иначе. Земля и дом проданы, и моими березами любуется кто-то другой.
Мы возвращаемся в Мюнхен. Дорога извилистая, с обеих сторон красивые горные пейзажи. Я вижу вдали вершины, подернутые голубоватой дымкой. В какой-то момент прямо перед нами вырастает препятствие – замшелый уступ скалы.
– Осторожно! – предупреждаю я Ежи.
– Не волнуйся, – отвечает он, – я хорошо знаю эту дорогу.
«С кем-то здесь ездил…» – думаю я.
Довольно долго мы едем в молчании, накатывает усталость: я почти не спала в эту ночь.
– Не хочу уже больше с ней быть, – неожиданно начинает Ежи, – я дал ей последний шанс, она не воспользовалась.
– А она об этом знает? – спрашиваю я.
– Не знает, но узнает.
– Тебе нет необходимости это делать, я и так буду тебя любить.
Он смотрит на меня с улыбкой:
– Значит, ты любишь меня? С каких пор?
– С ангела, – отвечаю я.
Мы спешим – у меня назначена беседа с немецкой актрисой Джулин Колер, на которую сильное впечатление произвели «Письма с рампы», и она непременно хочет их экранизировать. К сожалению, этот фильм так и не будет снят, но несколькими годами позже Джулин сыграет в другой картине, «Нигде в Африке», которая получит «Оскара».
