– Очень просто, вы встретили ангела, – доносится до меня чей-то голос.
Я поворачиваю голову и вижу теплые, ореховые глаза. Кто-то представляет мне подошедшего мужчину:
– Пан консул Ежи Баран.
Он низко кланяется:
– Это я буду завтра сопровождать вас в поисках героини вашей книги.
Потом, в отеле, я спохватилась, что не помню, как этот консул выглядит. Только его глаза, глаза без лица, парящие в воздухе…
Эти глаза… Их в моей жизни уже нет и не будет. Неужели я и вправду желала его смерти? Нет, я хотела только вновь обрести себя. Но меня не удалось залатать, мне попался неумелый хирург. Вместо того чтобы безболезненно отделить меня от мужчины, он лишь покалечил меня. Этот хирург – время. Все твердили: время, тебе нужно время. Но я считала, что у меня уже нет времени. Через год, два или три я буду старухой, а я хотела еще хоть бы раз вздохнуть полной грудью и радоваться тому, что завтра наступит новый день. Но этот наступающий день наводил на меня ужас. Я знала, что может быть только хуже. Боль бесследно не проходит, боль разрушает. Я видела себя в болезни, а какой буду я выздоравливающей? Один поэт написал: «Есть такая граница страдания, за которой улыбки мягкой черед настает». Однако я не улыбалась…
Мюнхен… Мы входим в здание, обвитое диким виноградом, сбросившим листья; оголившиеся стебли, словно старческие руки, судорожно цепляются за каменную стену. Пансион расположен в красивом месте, на окраине парка.
– Это Englischen Garten [63] , – объясняет мой спутник.
Мы спрашиваем у администратора о фрау Элизе фон Сааров.
– Да, разумеется, она здесь, только что вернулась с прогулки, – улыбается симпатичная девушка. – Как мне о вас доложить?
Фрау Элиза занимает небольшие апартаменты на первом этаже, с застекленной верандой, с которой открывается вид на парк. Уведомленная о нашем приходе, она радушно приветствует нас, приглашает сесть на диванчик около низкого столика, на нем стоят чашки и кофейник с кофе, на большом красивом блюде – фруктовый штрудель.
Я украдкой подсматриваю за ней и думаю, что ее внешность соответствует моей героине: статная, с благородными чертами лица, держится немного надменно. А волосы, теперь седые, уложены валиком вокруг головы.
Консул выступает в роли переводчика, потому что мои знания немецкого языка не позволяют вести беседу. Кроме того, фрау Элиза говорит довольно невнятно, я почти ее не понимаю.
По лицу консула я вижу, что он в замешательстве.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Графиня хочет меня усыновить. Она думает, что я пришел с адвокатшей.
– Что такое? – прыскаю я со смеху. – Она, наверное, шутит!
– Говори тише, она немного понимает по-польски, – делает он мне замечание, и таким образом мы переходим на «ты».
Оказывается, что произошло недоразумение: наша собеседница считала, что мы пришли к ней, чтобы выкупить ее титул. У нее уже есть несколько приемных сыновей, которые ей каждый месяц выплачивают определенные суммы.
Меня это развеселило и одновременно привело в восторг. Это идеальный материал для моей будущей книги. Но в этом вопросе фрау Элиза проявляет сдержанность, делая оговорку, что должна подумать.
– Я не люблю возвращаться туда, потому что уже много лет живу здесь, – говорит она и добавляет: – Если бы мне сказали в молодости, что такой будет моя старость, я бы не поверила. Мне казалось, что моя жизнь пройдет в том месте, где я появилась на свет, среди знакомых лиц, вблизи семейных могил.
Мы выходим из пансиона и выбираем дорогу через парк. Когда мы проходим мимо китайской чайной, мой спутник предлагает туда зайти.
Мы садимся за столик в углу, среди красочных украшений и цветных фонариков.
– Как проходит твоя жизнь на чужбине? – спрашиваю я.
– Приезд сюда был ошибкой, я, выдающийся юрист, размениваюсь здесь по пустякам.
– Ты не отличаешься скромностью!
Он смеется:
– Если бы ты занималась главным образом отправкой урн с прахом умерших в Польшу, тебе бы тоже захотелось чем-то себе польстить.
– Ты здесь один?
– Нет, – отвечает он не сразу, – со мной мои дочери.
– А жена?
– И она тоже.
Нам приносят чай в тонких фарфоровых чашках с китайскими дракончиками и карамельные пирожные.
У меня ощущение, что судьба ко мне благоволит. Это место, этот человек рядом. Это неслучайно, что он и я оказались здесь.
– Давно вы женаты? – спрашиваю я с неясным чувством, что не должна это делать.
– Восемнадцать лет, – отвечает он.
– Значит, вы уже достигли совершеннолетия.
– Вот именно, пора начать настоящую взрослую жизнь, – слышу я в ответ.
Это звучит довольно странно, я размышляю, что он хочет этим сказать.
– Ты смотрела фильм Штура «Любовные истории»?
– Еще нет, но я знаю, о чем он.
– О разном жизненном выборе людей, за который потом приходится расплачиваться. Меня это заставило задуматься, я не хотел бы в конце концов спуститься на лифте вниз.
– Любой бы предпочел подняться наверх, – отвечаю я со смехом, – но, наверное, далеко немногим это удается.
– А может, вместе бы нам удалось? – Пан консул взволнован.* * *
Собственно говоря, в том месте, в каком я оказалась, можно было бы не заниматься подведением каких-либо итогов, прошлое и будущее – это уже пустые слова. Существует только настоящее время, которое будет суживаться до тех пор, пока не сократится до нескольких метров, выделенных мне казенным учреждением. Наверное, я только сейчас поняла, что значат выражения: обстановка или антураж чьей-то жизни. Антураж моей жизни свелся к камере с нарами по обеим сторонам, с зарешеченным окном, прикрытым козырьком, и с голой электрической лампочкой под потолком. Мне не следует забывать и о глазке в двери. Кто-то отметил свое присутствие выцарапанной на стене надписью: «Я здесь бывал и мечтал». Интересно, о чем были эти мечты? О женщине? О банке пива? А может быть, о свободе?
Стена… Я тоже дождалась своей стены. Жизнь Малгожаты [64] и моя жизнь – как они похожи и непохожи одновременно, мы обе в проигрыше из-за любви. Сначала от нее ушел муж, потом сын, который не мог смириться с ее алкоголизмом. Она осталась одна в четырех стенах.
Люблю тебя, стена,
за то терпение,
с которым слушаешь мой плач…
Она умерла от сердечного приступа, внезапно. Ее нашли в маленькой квартирке только спустя две недели.
И наверное, она, предвидев это, заканчивает свое стихотворение словами:
Благославляю тебя, стена,
поскольку знаю,
что ты единственная
будешь моей верной
подругой до смерти.
Как же хорошо я знала и другие ее стихи, но сейчас не смогла бы воспроизвести ни одного из них. Я не могу также вспомнить и себя такой, какой я была тогда. Жизнь что-то мне сулила, подсовывая векселя, которые я подписывала, не поведя бровью.
Человек, который представляется комиссаром Зацепкой, не отступается. Он разыскал меня в этом ужасном месте, где от меня уже ничего не зависит, я не могу ни распоряжаться собой и делать то, что хотела бы, ни выйти отсюда, если бы у меня появилось желание.
– Я не буду давать показания, – говорю я решительно.
Если бы мне надо было описать комиссара, я бы сказала, что он человек приятной наружности. Возраст – около пятидесяти лет, но, наученная опытом, я знаю, что внешность бывает обманчива, он равно может быть как моложе, так и старше. Довольно высокий, худощавый, с темными волосами, слегка седеющими на висках. На лице примечательны прежде всего глаза, особенно поражает их насыщенный синий цвет, какой бывает у маленьких детей.
Он смотрит на меня, сощурив глаза:
– Но так ли это разумно?
– Говорить о благоразумии в моей ситуации неуместно, – отвечаю я.
– Я бы этого не сказал, всегда есть несколько выходов, и следует выбрать самый лучший.
– Любой будет плохим.
– Для кого?
– Конечно же для меня, – удивляет меня его вопрос.
– Вы в этом уверены? Потому что я не очень.
– Не понимаю.
– Вы отлично понимаете, – не соглашается комиссар с улыбкой. – Я готов дать голову на отсечение, что это не вы стреляли в Ежи Барана.
– Значит, вы уже без головы, – говорю я, но ощущаю беспокойство.
– Я задам вам только один вопрос: где оружие?
Входит Лилька, нагруженная покупками, убирает продукты в холодильник. Я со своего дивана наблюдаю за дочерью. Она молода, полна обаяния, всегда на высоких каблуках. Наверное, она чувствует мой взгляд, потому что поворачивает голову.
– Эй там, на плоту! – восклицает она. – Сегодня плывем по ветру или против ветра?
– Против ветра, как всегда, – отвечаю я.
– Не такой должен быть ответ!
Она присаживается рядом со мной.
– Ты, конечно, не помнишь, но когда-то была такая актриса Джин Сиберг, – говорю я. – Ты мне напоминаешь ее, только у нее, кажется, волосы были короче и очень светлые.
– А где она играла? – спрашивает дочь с интересом.
