– Всё, не существует больше на свете человека с идиотскими фамилией и отчеством Константин ЕВЛАМПИЕВИЧ РЯБОКОНЬ! Тьфу, язык поломать можно, ЕВЛАМПИЕВИЧ! – рассуждал он сам с собой, наблюдая, как пламя жадно поедает его гимназические тетради.
– Всю жизнь я страдал из‑за моего маленького роста и детского лица. Но эти мои недостатки не раз мне буквально спасали жизнь. И сейчас я стану Юриком Некрасовым, пятнадцатилетним мальчишкой из семьи железнодорожников. И никто не должен даже усомниться, что мне на самом деле на четыре года больше. Я стану мальчишкой, а потом начну быстро, очень быстро взрослеть. Почему нет!
Константин практически не ел и не спал. За эти дни он уничтожил всё, что оставалось от семьи Рябоконей. Когда он спустился в свой магазин для того, чтобы взять что‑нибудь поесть, там он обнаружил только пустые полки.
– Дак, Ермолай с сыновьями своими два дня на телеге вывозили всё из магазина. Дак, и кухарка ваша Катерина им помогала, Константин Евлампиевич, – с удовольствием объяснил словоохотливый дворник.
– Сволочи! Крысы! – с ненавистью подумал о своих бывших работниках Рябоконь.
Он взял предпоследнюю остававшуюся у него золотую монету и пошёл добывать себе еду. В ресторане "Яр" на углу Большой Садовой и Николаевского переулка стоял шум. Из окон раздавалось громкое цыганское пение. Затем крики. Звон битого стекла. Снова цыганское пение. Константин в недоумении остановился.
– Это его высокопревосходительство генерал Май‑Маевский гуляют! – пояснил ему проходящий мимо старичок с седой бородой до пояса.
– Сволочь! Крыса! – громко вслух выругался Константин.
Двадцатого декабря утром Рябоконь проснулся от невообразимого шума. Выйдя на улицу, он увидел, что Ростов погрузился в хаос. На Таганрогском проспекте творилось нечто невиданное: во всю его ширину шли санитарные двуколки, тачанки, фаэтоны, телеги. На подводах сидели женщины с детьми. Калмыки за своими чёрными кибитками гнали стада коров и табуны коней. Все, обгоняя друг друга, спешили к мостам через Дон.
– Это уже самая настоящая агония! Крысы бегут с тонущего корабля, – зло обрадовался Константин.
Метельной и морозной ночью восьмого января 1920 года в Ростов‑на‑Дону вошли 4‑я и 6‑я кавалерийские дивизии Первой Конной армии Будённого.
На следующий день Константин Рябоконь, взяв уже подготовленный заранее вещмешок, надел сапоги, старый облезлый тулупчик, овчинную шапку‑ушанку, тёплые варежки из козьей шерсти. Обильно полил все комнаты керосином и, выходя на улицу, бросил в дом зажжённый факел.
Глава 4
Железнодорожная станция Ростова‑на‑Дону была забита поездами. Из санитарных вагонов выносили носилки. Раненых бережно укладывали в кареты скорой помощи, грузовики и фаэтоны. Мёртвых аккуратно грузили на подводы. Сапёрные команды, громко матерясь и проклиная всё на свете, затаскивали на ремонтные летучкиобледеневшие шпалы и тяжеленные длинные рельсы. Свежесть морозного воздуха перебивала вонь угля от паровозных топок, человеческих нечистот и карболки. Дымили полевые кухни. Возле многочисленных теплушек стояли группы красноармейцев.
– Хлопчик, ты чё, кушать хочешь? Дак сядай с нами! – предложил Константину солдат в заячьем треухе с нашитой на нём красной лентой.
– Не, я не кушать. Я на фронт хочу. Возьмите меня! А?
– На фронт малолеток не берут. Не положено, – ответил Рябоконю солдат в треухе.
Костя кинулся к другому эшелону. Здесь еду получали казаки в папахах с красными звёздами.
– Не, хлопчик. Катись отседова до своей хаты! – прогнали его.
Константин устал бегать, перепрыгивая через рельсы, спотыкаясь и падая на льду. Лямки тяжёлого вещевого мешка ему больно врезались в плечи. Совсем уже отчаявшись, он, вдруг, увидел на запасных путях длинный эшелон из теплушек. Возле каждой из них стоял часовой в шинели с тремя нашивками‑хлястиками малинового цвета на груди и шлеме‑богатырке с эмалевой звездой с перекрещенными плугом и молотом. У всех – винтовки с пристёгнутыми штыками.
– Дяденька, мне с вашим командиром очень нужно поговорить, – обратился Константин к одному из красноармейцев.
– В штабе он. Вон, вишь вагон пассажирский в середине эшелона, – объяснил тот Константину.
У пассажирского вагона стояли несколько человек и чём‑то негромко спорили.
– Дяденьки! Дяденьки! – завопил Костя.
Все мгновенно замолчали и с любопытством уставились на него.
– Дяденьки, возьмите меня, пожалуйста, на фронт.
– Иди домой к родителям, паренёк! – строго произнёс высокий худощавый мужчина, лет тридцати, в длинной кавалерийской шинели с тремя нашивками‑хлястиками малинового цвета. В глаза бросались красная суконная звезда на её левом рукаве и под ней четыре квадрата такого же цвета.
Рябоконь понял, что он и есть самый главный.
– Да нет у меня дома, дяденька командир! – отчаянно стал объяснять Костя, обращаясь к нему. – Сгорел‑то дом! И родителей нету! Мамка от сыпняка два месяца назад померла, а отца беляки повесили. Куда мне идти, дяденька командир?
– Да… ситуация… – вздохнул невысокий мужчина лет сорока, одетый в добротный полушубок и овчинную шапку с красной звездой.
– Как повесили? – спросил высокий военный в длинной шинели.
– Мой папка подпольщиком был, большевиком. Его беляки раненым в плен взяли и повесили… Повесили прямо на железнодорожном вокзале на столбе. Некрасов Василий Федотович. Может, вы его знаете?
– Нет, не знаем, – очень грустно сказал мужчина в полушубке, и на глазах у него навернулись слёзы.
– А кем у тебя отец работал до войны? – спросил высокий.
– Рабочим в железнодорожным мастерских. Они недалеко отсюда находятся, – объяснил Костя и, наконец, заплакал.
– Иваныч, разреши я у себя с мальцом поговорю, – обратился мужчина в полушубке к высокому мужчине в шинели с четырьмя красными квадратами на левом рукаве.
– Да, да, конечно! – ответил тот.
– Пойдём со мной, – сказал военный в полушубке.
Костя последовал за ним в штабной вагон. Они зашли в купе, заваленное книгами, газетами, плакатами и папками с какими‑то документами.
– Заходи, садись вот на лавку. Больше места нет. Прибрать всё хочу, да некогда, – пригласил он Константина.
– Меня зовут Силаков Егор Кузьмич. Я комиссар полка. Большевик и бывший железнодорожник, как твой отец. Только я в Москве работал. Сейчас я тебя чем‑нибудь горяченьким угощу. Подожди.
Комиссар полка вернулся минут через десять с чайником кипятка и с глубоким блюдцем, наполненным до самого верха вареньем. За это время Константин достал из вещмешка все свои документы и положил их рядом с собой на деревянную лавку.
