Комиссар полка вернулся минут через десять с чайником кипятка и с глубоким блюдцем, наполненным до самого верха вареньем. За это время Константин достал из вещмешка все свои документы и положил их рядом с собой на деревянную лавку.
– Вот, я тебе даже сладенького принёс. Варенье. Вишнёвое! Давай теперь кипяточка‑то попьём! – произнес Силаков, наполняя две алюминиевые кружки.
– Спасибо, товарищ комиссар! – поблагодарил Константин.
– Ну, а тебя как зовут, парень? – спросил Силаков, сделав маленький глоточек.
– Меня зовут Некрасов Юрий Васильевич. Родился второго июля 1904 года в Ростове. Вот, смотрите, моя метрика! Через полгода мне уже целых шестнадцать лет будет! А меня не хотят брать на фронт! Понимаете, товарищ комиссар, я за батяньку хочу белякам отомстить! Ой, как хочу! Да, вот, смотрите, товарищ комиссар, на фотокарточке мой папа в форме железнодорожника, мама и я. Мне тогда четыре годы было. А вот мой табель успеваемости. Смотрите, всё "отлично". А вот ещё одна фотокарточка. Я в первом классе гимназии. Вот смотрите…
В дверь кто‑то постучал.
– Да, входите! – сказал Силаков.
Это был высокий военный в длинной шинели с четырьмя красными квадратами на левом рукаве.
– Товарищ командир полка, – встав с лавки, официально обратился к вошедшему Силаков. – Я, как комиссар, прошу и в то же время рекомендую принять Некрасова Юрия, сына большевика, зверски убитого белогвардейцами, в наш полк воспитанником. Мы, революционеры, строящие новое общество, не имеем права оставить на улице этого парня. Тем более, у него, кроме нас с вами и советской власти, нет больше никого.
– Согласен! Определите его в третий батальон. Распорядитесь, чтобы поставили воспитанника нашего стрелкового полка Некрасова Юрия на довольствие! – распорядился командир полка.
– Спасибо! – радостно подскочил с лавки Некрасов.
Юрий с ужасом осмотрел закопчённую теплушку, которую занимал взвод Ивана Саленко. Высокие трёхъярусные нары из неструганных досок были чуть присыпаны соломой. Вокруг раскалённой до малинового цвета чугунной печки‑буржуйки сгрудился весь взвод.
– Ну что, Некрасов Юрий, полковой воспитанник, кидай свой "сидор" на нары и сядай к нам! – сказал Саленко.
– Тебя как, хлопчик, зовут? Не услышал я, – спросил высокий худющий красноармеец с рябым лицом и огромными оттопыренными ушами.
– С такими ухами, как у тебя, Рябовол, и не услыхать… – раздался чей‑то издевательский голос.
– Цыц, сопля! – взвился рябой.
– Меня зовут Юрий, – представился Некрасов.
– Кажи мне, Юрок, чё тебе дома не сидится? – поинтересовался Рябовол.
– Нет у меня дома, дяденька красноармеец, – печально ответил Некрасов и, добавляя новые подробности, принялся рассказывать о "матери, умершей от сыпного тифа и отце‑герое, повешенном на вокзале беляками". Когда он замолчал, в теплушке царила полная тишина. Было очевидно, что его рассказ потряс всех слушавших.
– Во…во…во, оно то же самое и с нами будет! Поубивают всех нас на этой войне, лихоманка бы её взяла, наши жёны поумирают. Детишки же наши с протянутой рукой по свету мыкаться будут, – с болью выдохнул, едва не плача, невысокий белобрысый красноармеец лет двадцати двух.
– Евсюков, цыц, щучий сын! – резко оборвал его Саленко. – Вечно ты скулишь, как пёс поганый! Тоску на всех наводишь.
– Наступила тишина. Все думали о чём‑то своём. Только в буржуйке громко потрескивали поленья.
Рябовол достал из кармана шинели тощий кисет:
– Вот дела! Табачку совсем не осталось. Курить, ох как хочется! Аж ухи пухнут.
– Не приведи господи, если они у тебя опухнут! Тогда дверь в теплушке придётся распиливать, чтобы тебя наружу вытащить! – ехидно заметил кто‑то.
Вагон затрясло от дружного смеха.
– Дяденьки, у меня табак есть, – предложил Юра и полез в свой вещмешок.
– Что, сурьёзно? – не поверил Рябовол.
Некрасов вручил Саленко три пачки табака в фабричной упаковке.
– Мать честная! – удивился комвзвода. – Настоящий‑то табачок, не самосад. А пахнет то как! Чуете, братцы?
Действительно, по теплушке поплыл вкусно‑пряный аромат дорогого табака.
– Хлопчик, а где такого табачку‑то добыл? – поинтересовался красноармеец лет тридцати в новой форме.
– С Асмоловской фабрики. Когда из Ростова бежать все начали, то фабрику кто‑то поджёг. Кто‑то ворота вышиб, ну и люди побежали туда. Я рядом тогда находился, ну и тоже схватил кое‑что, – объяснил, несколько смущаясь, Юрий.
– Ну ты и хваткий, паренёк! – похвалил его совсем молодой красноармеец лет девятнадцати.
– Некрасов, а у тебя может и какава или чаёк сыщется? – в шутку сказал Саленко.
– Да, чай у меня тоже есть. Хороший. Да и сахар найдётся, – скромно сообщил Юрий.
– Вот это хлопчик! Во, молодец! Нам теперь хочь кажный день таких воспитанников пущай посылают! – раздались восторженные голоса.
Некрасов достал из вещмешка плитку чёрного чаю и четверть головки сахара и отдал всё это комвзвода. Саленко тут же распорядился поставить на печку котелки с водой. После чего принялся делить сахар.
Каждому бойцу досталось по кусочку, а Юре он вручил целых два.
Эшелон три дня простоял в Ростове. За это время Некрасову выдали форму. Когда он её надел, то весь взвод чуть не умер со смеху. Рукава гимнастёрки у Юры свисали до самых колен, а шинели – почти до пола.
– Не беда! Снимай мундировку‑то свою! – распорядился Черновол, едва отдышавшись от смеха.
Забрав с собой всю красноармейскую форму, он вместе с двумя коренастыми мужиками, братьями Залесовыми, принялись отрезать, а потом шить вручную. Через несколько часов Юра уже надел прекрасно подогнанную под него красноармейскую форму. Вскоре к ним в теплушку пришёл комиссар полка:
– Воспитанник Некрасов, завтра будешь принимать присягу! – объявил он.
– Есть! – чётко, как его уже научили, ответил Юра.
Эшелон медленно двигался. Час ехали, двадцать стояли.
– Куда это нас везут? – недоумевали красноармейцы взвода Саленко, поминутно выглядывая в щель двери.
– Взводный, не томи душу, скажи… – просили они.
Но Саленко молчал. Он и сам не знал пункта их назначения.
– Военная тайна! – загадочно отвечал он, напуская на себя очень важный вид.
Вскоре стало ясно, что эшелон движется на восток.
– Странно, а почему не на юг? Почему не на Кубань? – спрашивали друг друга вполголоса бойцы.
Эшелон уже четвёртый день стоял на каком‑то полузаброшенном разъезде в открытой степи. Было так холодно, что стены теплушки и нары покрылись толстым слоем инея. А рядом с печкой было невыносимо жарко. Некрасов вынул из вещмешка книги.
