почти ничего.
По ее взгляду Эфрат сразу поняла, что она не хочет говорить в присутствии людей. Еще какое-то время они провели за разговорами ни о чем, просто наслаждаясь компанией друг друга, а затем гостей проводили в приготовленные для них комнаты.
— Мы подготовили для вас разные покои, — Шири поднималась по лестнице, не оборачиваясь, ее накидка скользила по полу, заметая за ней следы, — но мы оставляем выбор за вами. Девятнадцатый век все же наконец закончился.
— Да, и это было нелегко принять, — добавила Эфрат.
— Зато теперь мы знаем, что тебе идет мужской костюм.
— Откуда?
— Твое присутствие, как и присутствие твоих друзей, ощущается во многих европейских домах, как будто объединяя их в единое целое. От одного твоего живописного взгляда к другому. Кто знает, — Шири обернулась, — может в этом и состоит залог твоего успеха. Прошу. Со временем ты превратилась в архетип.
Она распахнула перед гостями первую по коридору дверь, за ней оказалась просторная комната, в центре которой стояла большая убранная шелком кровать под балдахином.
— Будете смотреть вторую? — поинтересовалась Шири.
— Пожалуй, нет, — ответила Эфрат. Стоявший за ней Рахмиэль улыбнулся и опустил голову.
— Тогда отдыхайте, — Шири вернулась в коридор и взяла за руку Гедалью, — нам всем нужно отдохнуть.
— Что у тебя на шее? — вдруг спросила Эфрат.
— Ничего особенного, — Гедалья не удивился ее вопросу, — или необычного.
— Все должно было уже зажить, — Эфрат подошла к нему, чтобы посмотреть ближе. Раны от укуса были будто свежие, — ты давала ему свою кровь?
— Конечно, — спокойно ответила Шири, — не помогает.
— Но ведь в первый раз…
— Да, в первый раз все было как всегда, раны затянулись почти сразу же, — Шири сохраняла спокойствие, — я понятия не имею, что это.
— Ты принимал что-нибудь, пока был в моем доме? Брал что-то у гостей?
— Нет, — ответил Гедалья.
— Может быть, — задумалась Эфрат, — нет, я не знаю. Черт, я никогда не держала людей при себе так долго.
Рахмиэль поднял на нее взгляд, но не сказал ни слова. На мгновение его взгляд встретился со взглядом Шири, но он предпочел отвернуться.
— Да, ты права, — Эфрат взяла Шири за руку, — нам всем нужно отдохнуть, а завтра мы решим, что делать. Если вообще можно что-то сделать.
— Поговорим обо всем завтра, — подытожила Шири.
Пожелав друг другу приятных сновидений, пары разошлись по своим спальням. Но Эфрат могла с уверенностью сказать, что приятными эти сны не будут. Какое-то странное предчувствие преследовала ее с самого начала этого пути. И ни видимое благополучие немецкого пригорода, ни нежная улыбка Рахмиэля не могли отвлечь ее от этих мыслей. Все было как-то иначе. Снова этот запах, как будто отступающий в присутствии других и возвращающийся, стоит ей остаться наедине со своими мыслями. По началу легкий и едва заметный, но с каждым вдохом все сильнее сжимающий тебя, дурманящий цветочный шлейф, который тащит все глубже и глубже, назад во влажную от твоей собственной крови землю, назад под деревянную крышку, заколоченную над твоей головой пока ты еще была жива.
Эфрат не знала, удалось ли кому-то из ее храма выжить в ту ночь. Она вообще мало что помнила с того времени, кроме постоянной ноющей боли во всем теле и жажды. Буквальной жажды, горло постоянно пересыхало, от чего боль только усиливалась, и постоянно хотелось есть, постоянный голод. Он не прекращался до тех пор, пока она не решила, что с нее хватит. И тогда она впервые увидела свое отражение в поверхности ночного озера. Любого другого это зрелище заставило бы закричать, но ей не впервой было видеть чудовищ по ту сторону зеркальной поверхности. Да и не было в ее бледном худом лице ничего чудовищного. И даже засохшая на коже кровь не внушала ей страха, этот вид открывался ей не в первый раз. Она заглянула в собственные глаза и отражение начало растворяться, теряя очертания, и вот уже перед ней была не озерная гладь, а мерцающее звездами ночное небо, манящее и холодное. Тогда она закрыла глаза, чтобы через какое-то время снова их открыть. Перед ней снова было ее отражение. Она зачерпнула воды, чтобы умыть лицо. Теперь ей надо было вернуться в опустошенное поселение, чтобы забрать то ценное, что там еще осталось. Ей предстояло найти новый дом, а для этого даже ей потребуются деньги, по крайней мере, если она хочет спрятаться без лишнего шума.
— Где ты? — голос Рахмиэля вернул ее в момент настоящего. Как раз вовремя.
— Я здесь.
— Если бы ты видела себя со стороны, ты бы тоже поняла, что это не так.
Она повернулась к нему.
— Послушай, — Эфрат прижала ладонь к его лицу, — все в порядке.
— Но тебя ведь беспокоит происходящее с Гедальей?
— Это так. Но, во-первых, это не моя проблема, во-вторых, тут мы и правда ничего пока не можем сделать. И наконец, он не понравился мне в самом начала, а сейчас нравится еще меньше.
— С чего вдруг?
— Все подобные ему в абсолютном большинстве случаев ублюдки, и он, похоже, не исключение.
— Откуда такие мысли?
— Как я понимаю, он с Шири ради денег и бессмертия.
— Мой милый смертный мальчик, — рассмеялась Эфрат, — посмотри на меня. Каждый, кто со мной заговаривает, делает это чтобы залезть ко мне в трусы. А лучше и в трусы, и в кошелек.
— Я сейчас в другую комнату спать пойду …
— Я к тому, что сам посуди, когда люди относились нормально к тем, у кого что-то есть? Я переодевалась в мужчину не только для развлечения, но и для того чтобы меня банально оставили в покое, — Эфрат грустно усмехнулась, — какое-то время у меня даже были друзья. Но ты прав, абсолютное большинство таких как они — ублюдки. А конкретно с этим происходит что-то такое, чего ни я, ни Шири пока не понимаем.
— Мне кажется, с тобой тоже что-то происходит, — он прижал ее ладонь к своим губам и посмотрел на нее.
— Ты слишком мало времени провел рядом со мной, чтобы понимать, что и когда со мной происходит.
— Я просто стараюсь о тебе заботиться.
— Заботиться? — рассмеялась она, — я едва не убила тебя, забыл?
— Я сам к тебе пришел, забыла? — он поцеловал ее руку, — Эфрат…
— Что?
— Я люблю тебя.
— До конца это недели — точно, — она закатила глаза и отвернулась от него, — спи, человече.
— Я даже не знаю, считать ли себя отвергнутым. При том, что мы все еще в одной постели.
— Считай себя недоеденным.
— И ведь не поспоришь, —
