Испанец начал свое выступление с извинения за недостаточно чистый английский, хотя на деле акцент почти не ощущался. Он объяснил, что свет с длинами волн, недоступными человеческому глазу, открывает совершенно новые особенности полотен. К примеру, с помощью рентгеновских лучей становится возможным обнаружить любые красочные подложки, находящиеся под верхним непрозрачным слоем. Такая методика дает нам массу новой информации. Скажем, можно выявить старые картины, закрашенные в более позднее время теми художниками, которые хотели сэкономить на стоимости холста. Далее, живописцам часто не нравятся свои первичные результаты, и они просто зарисовывают их сверху. Получается, рентген полезен при выяснении, что же исходно намеревался изобразить художник. Иногда крупный живописец мог несколько подретушировать свое полотно, чтобы оно больше понравилось покупателю или меценату. Например, он мог добавить какой-нибудь предмет к натюрморту, пририсовать медаль или иной знак отличия. Здесь Балеара упомянул об одной испанской картине начала девятнадцатого века, на которой пришлось закрасить младенца из благородной семьи. Дело в том, что ребенок умер, и художник, по-видимому, не хотел лишний раз травмировать его мать. Далее, необычные участки спектра полезны для анализа техники работы кистью.
– Мазки, – завершил свое выступление Балеара, – у некоторых мастеров настолько уникальны, что их можно сравнить с отпечатками пальцев.
Эсфирь про себя отметила, с каким вниманием все это слушал Мартин. Он иногда даже вынимал свою авторучку и делал какие-то пометки в блокноте. Сама же девушка до сих пор ощущала легкое головокружение от перелета и страстно желала упасть лицом в мягкую постель с прохладными, шелковисто-гладкими простынями.
Оставалось заслушать еще пару экспертов. Профессор Лаура Яррера из Средиземноморского университета Реджо-ди-Калабрия предлагала воспользоваться электронным микроскопом для анализа спор, пыльцы и прочих крошечных биологических объектов, которые могли прилипнуть к холсту или же застрять в трещинках краски. На микроскопической шкале такие трещинки можно уподобить гигантским каньонам, и попавшие в них пылинки могли бы рассказать целую повесть о путешествиях картины, для чего достаточно будет определить конкретную биологическую принадлежность спор или пыльцы. Далее она также планировала заняться грязью. Здесь есть шансы выявить некие несоответствия. К примеру, для имитации преклонного возраста подделки, объяснила она, фальсификаторы часто нагревают холст, чтобы создать сеточку из тончайших трещинок, то есть так называемый кракелюр, столь характерный для старой краски. Однако эти трещинки не должны выглядеть свежими, и, соответственно, фальсификаторам приходится имитировать многолетние отложения пыли, каминной или свечной сажи. С этой целью в кракелюр втирается ламповый нагар. К несчастью для мошенников, в этом случае текстура и размер частиц оказываются куда более однородными, нежели случайная грязь, пыль или дым, воздействовавшие на картину в течение многих десятилетий.
Последним выступал Юст Берген, которого публике представили как ведущего мирового эксперта по растительным волокнам. Его задачей станет анализ холста. В разные периоды ткань вырабатывалась различными методами, а их конкретный характер можно выяснить путем микроскопического исследования материала. Зачастую Берген мог определить возраст ткани или страну происхождения, изучив метод плетения или состав нитей. Очевидно, если холст был изготовлен после смерти Ван Гога, он никак не мог на нем рисовать. Если же ткань имеет надлежащий возраст, но вряд ли могла быть доступна в Южной Франции в конце 1880-х, подлинность картины также окажется под сомнением.
– А не проще ли сделать датировку по углероду-четырнадцать? – спросил какой-то репортер от британской прессы.
Жолие обернулся к экспертам.
– Не думаю, что такая проверка поможет. Или я не прав? Может быть, действительно стоит рассмотреть этот вопрос?
– Мы ведь обсуждаем не туринскую плащаницу, – сказал Балеара, отрицательно помахивая рукой, – или иной по-настоящему древний предмет. Радиоуглерод может дать лишь некий диапазон дат. К примеру, для любого современного образца, появившегося до начала ядерных испытаний, имеется определенное стандартное отклонение. Кроме того, рассчитывается и коэффициент лабораторной ошибки. Погрешность в плюс-минус пять лет может стать весьма проблематичной, когда речь идет о художнике, чья карьера продлилась около десятилетия, а в нашем случае даже меньше.
– Да, – подхватил Юст Берген. – Я тоже так считаю. Понимаете, получаемый разброс дат вряд ли поможет. Что, например, нам скажет диапазон в двадцать лет? Вряд ли что-нибудь полезное, хотя я и не спорю, что иногда такая датировка существенно важна.
– Даже и не смейте сравнивать картину с туринской плащаницей, – проворчал Турн. – Ваша плащаница не что иное, как средневековая фальшивка.
Из публики послышалось несколько изумленных вздохов, кто-то присвистнул, раздались смешки. Эксперты неловко переглянулись.
– Что ж, – сказал Жолие, – мы, к счастью, собрались здесь вовсе не для решения проблемы с плащаницей.
– Она уже давно решена, – фыркнул Турн.
– Может быть, у кого-то есть вопросы? – с надеждой в голосе обратился Антуан к залу.
Встала какая-то женщина от французского телевидения и, не обращая внимания на договоренность, что пресс-конференция проводится на английском, скороговоркой выпалила в Жолие каким-то длиннющим вопросом на своем родном языке.
– Ah, oui, – ответил тот. – Peut-etre, madame[10].
– Я полагаю, – сказал Балеара, – что предварительные выводы мы сможем дать буквально через несколько дней.
Он оглянулся на своих коллег, ожидая согласия.
Креспи одобрительно махнул рукой. Берген пожал плечами.
– Если подделка, то времени обычно уходит мало, – сказал Люц.
– А если подлинник? – спросил Турн насмешливо. – Времени уйдет много?
– Мои собственные изыскания довольно продолжительны, так как они требуют работы в архивах, – ответил Люц, – однако технические методы могут сразу выявить противоречия.
– Да, конечно, – сказал Балеара. – Причем отсутствие противоречий вовсе не означает доказательство подлинности.
– О, если вы начнете противоречить мне, то окажетесь не правы, – надменно заявил Турн. – Здесь нет никаких сомнений: данный автопортрет принадлежит собранию «Де Грут».
Британский репортер снова вскочил на ноги.
– Предположим, доктор Турн прав и это действительно настоящий Ван Гог. Сколько за него дадут на аукционе?
Эксперты молча переглянулись.
– Вполне приличную сумму, – наконец сказал Балеара, и все рассмеялись, исключая Турна.
– Да, но конкретно сколько? – продолжал настаивать репортер. – Миллион евро? Десять миллионов евро? Двадцать?
– Вы должны понимать, – вмешался Жолие, – что мы не можем говорить о настроении рынка. Если у нас подлинник, то сначала требуется установить законного владельца. И именно от него или, скажем, от организации-владельца будет зависеть, продается ли эта картина или нет. А здесь наша работа не играет никакой роли.
– О, пожалуйста, не делайте вид, будто сами об этом не задумывались! Есть люди, которые очень даже заинтересованы в результатах вашей экспертизы. – Репортер показал на адвокатов Минского. – Кое-кого вы можете сделать весьма богатым человеком.
– «Подсолнухи» Ван Гога в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году были проданы за сумму более тридцати девяти миллионов долларов, – признал Жолие. – При этом, кстати, разгорелся спор о подлинности картины. Причем чуть позднее, в том же самом году, «Ирисы» Винсента принесли почти пятьдесят четыре миллиона, а в девяностом портрет доктора Гаше был продан уже за восемьдесят два с половиной миллиона долларов.
Турн вскочил на ноги.
– Искусство – не предмет для торга! – зашипел он. – Искусство гораздо важнее денег! Только идиот способен вообразить, будто его можно мерить деньгами! Вы спрашиваете, чем я могу доказать подлинность? Мне не нужно смотреть на собственную руку и задаваться вопросом, подлинная ли она! Я просто знаю! Это портрет из коллекции «Де Грут»! Он бесценен!
Его убежденность, подчеркнутая свистящей тростью, которой он размахивал как эспадроном, вызвала к жизни фейерверк фотовспышек. «Ага, пресса наконец-то получила желаемое», – подумала Эсфирь.
Хенсон обернулся к девушке и закатил глаза. Негодующий Турн уже собрался было покинуть зал, однако его остановила овация публики. Люди повскакивали с мест, и пресс-конференцию поспешили закрыть.
Хенсон с Эсфирью пересекли Паулус-Поттерстрат и пошли вдоль улицы Ван-дер-Вельдстрат в направлении гостиницы «Акка интернейшнл».
– Ну что ж, – сказал Хенсон, – похоже, у нас есть пара деньков на осмотр города.
