«Собачьи» стихи лепились из того, что под руку попалось, скажем, из гимназических каламбуров, как в пьесе, написанной к юбилею войны 1812 года:
Сфинкс
Случись где битва иль сраженье,Будь город то или селенье,Оканчиваяся на О,И роду среднего он будь, —Ты о победе позабудь.Тебя постигнет пораженье.Бородино и Ватерло —Фонтенебло. <…>Не будешь видеть ты измены,Но бойся имени Елены —Елена будет роковой —На ней найдешь себе покой. <…>
Жозефина
Кто Елена?
Наполеон
Я не знаю.
Жозефина
Заклинаю, умоляю, отвечай.
Наполеон
Я имени ее не знаю <…>
Сфинкс
Чтоб тайна вам была открытаИ чтоб утешились скорей,От головы и до ногтейЕлена будет из гранита.
(Пауза удивленья)38.
Превращение речевой рутины в стихоряд захватывало почти всех посетителей, даже и совершенно не предназначенных для таких занятий. Приведем, нарочно не пряча его в сносках, образец бесхитростного сиюминутно-локального сочинения, принадлежащего перу неумелого и неведомого нам автора – Е. Малашлиевой:
Из настроений «Привала комедиантов»
Ты играешь моим чувством, как пугливым, белым кроликом.Я сижу такая тихая, я сижу такая дикая за смешным цветистым столиком.Все мне странно: эти люди, эта роспись эротичная.Я забавная, нелепая, я забавная-приличная.Дамы пестрые в брильянтах, разношерстные, как птица,Звонкий говор, сигаретки, раскрасневшиеся лица.Эти стены… Эти столики и в тюрбанах пестрых мальчики…Все так странно! – Что так смотришь ты и целуешь мои пальчики…Знаю, средь толпы веселой, между пестрых дам и франтовЯ, смешная – всех счастливее, всех богаче и красивее здесь в «Привале комедьянтов».
18 ноября 191639
Остиховление и всеприятие окружащего составило основу экспромта Садовского, в котором трижды по-разному поименован завсегдатай (до момента своего отлучения) и автор пародируемого стихотворения «Прелести земли» (1912) Александр Тиняков. Стихотворение это, вероятно прозвучавшее в подвале, было, может быть, одним из поводов для Гумилева приглядываться к столь похожему декларациями на акмеизм-адамизм поэту на предмет введения его в Цех поэтов:
Прекрасен лес весною на рассвете,Когда в росе зеленая трава,Когда березы шепчутся, как дети,И – зайца растерзав, летит в гнездо сова.
Прекрасно поле с золотистой рожьюПод огневым полуденным лучомИ миг, когда с девическою дрожьюКолосья падают под режущим серпом.
Прекрасен город вечером дождливым,Когда слезятся стекла фонарейИ в темноте, в предместье молчаливомБродяги пробуют клинки своих ножей.
Прекрасна степь, когда, вверху мерцая,Льют звезды свет на тихие снега,И обезумевшая волчья стаяТерзает с воем труп двуногого врага40.
Борис Садовской выкроил из гимна антигармонии в природе мадригал песьему крову, изложенный александрийским стихом («дитя гармонии» назвал этот размер один поэт из «Бродячей собаки»):
Прекрасен поздний час в собачьем душном крове,Когда весь в фонарях чертог сиять готов,Когда пред зеркалом Кузмин подводит бровиИ семенит рысцой к буфету Тиняков.
Прекрасен песий кров, когда шагнуло за ночь,Когда Ахматова богиней входит в зал,Потемкин пьет коньяк, и Александр ИванычО махайродусах Нагродской рассказал41.
Но вот уж близок день, уж месяц бледноокий,Как Конге щурится под петушиный крик,И, шубы разроняв, склоняет ОдинокийШвейцару на плечо свой помертвелый лик42.
Видения ада капризно возникали в мозгу посетителей и навсегда запечатлелись в написанных здесь стихах о бражниках и блудницах. Не мог этот мотив не возникнуть прежде всего в силу элементарных законов стиховой антитетики – подвал мыслил себя миниатюрным раем, меблированным судейкинскими цветами и птицами на стенах и сладостными русскими стихами, раем, по самому протосюжету предполагающим грядущее изгнанье, которым «на языке трамвайных перебранок» завершается пьеса про «день ангела Архангела Михаила», сочиненная четырьмя замечательными русскими поэтами и разыгранная в день ангела Михаила Кузмина 8 ноября 1912 года в «Бродячей собаке»:
Змей
На этом древеУвидеть ЕвеВесьма легкоЯблоко!А приподнявши каблучки,И все увидеть яблочки…
Ева
Я одна…Голодна…Ну их совсем:Съем!Ай да рай!
Адам
Ева! Дай!
Ева
Нет, Адам,Я не дам.
Змей
Полно врать.Надо дать.
Ева (манит яблоком Адама за сцену)
Viens ici.
Адам
Гран мерси.
Михаил
Айда, айда, га-га-га-га,Вот попались прямо черту на рога.Осади теперь которые назад.Закрывается для публики наш сад!
(Гонит Адама и Еву)
Ева
Ты всегда так, Адам,Говорила, не дам.Вот какой ты супруг,Прямо вырвал из рук…
Адам
Послушайте, нельзя ли нам остаться?
Михаил
Не прохлаждаться!Функционируя летом,Осенью сад закрывает засов.Станция желтым билетам.Нету местов!43
* * *
Автор нижеследующего мемуара – Бэла Моисеевна Прилежаева-Барская (1887, Переяслав [ныне – Переяслав-Хмельницкий] – 1960, Ленинград), вольнослушательница Петербургского университета и студентка Высших женских (Бестужевских) курсов, в советское время – автор исторической прозы о Древней Руси44.
Мемуар был написан осенью 1949 года по настоянию библиофила М.С.Лесмана, в чьем собрании и сохранился экземпляр, легший в основу данной публикации. К этому времени муж мемуаристки Виктор Феофилович Крушинский уже двенадцать лет как был расстрелян. Он, один из вдохновителей «Бродячей собаки», некогда заплатил долги Пронина, когда кабаре было закрыто городскими властями45. После революции В.Ф.Крушинский служил инженером в проектном институте. Арестован 23 июля 1937 года, расстрелян в Ленинграде 5 сентября того же года.
Брат его Михаил Феофилович был в 1912 году членом правления «Подвала “Бродячей собаки” – Собрания исключительно интеллигентных людей» и ее казначеем. По своей личностной фактуре всецело вписывался в тип истого «собачника». Эсер, он впоследствии был одним из руководителей Викжеля (Всероссийского исполнительного комитета железнодорожного профсоюза). «Инженер Крушинский подписывал даже приказы о всеобщей забастовке рабочих всей сети российских железных дорог. Уже в 1918-ом году он решил искать причину крушения русской революции. Крушинский, человек как будто трезвый, любил посмеяться над самим собой. Тот факт, что он – Крушинский, железнодорожник, а русской революции грозит крушение, казался ему знаменательным. Именно на железных дорогах больше всего опасаются и борются с крушениями, именно он – носит фамилию – Крушинский, и значит, именно ему, члену ВИКЖЕЛя, предназначается роль спасителя русской революции от крушения. Но как это сделать? Крушинский занялся созданием новой экономической теории. <…> Одним из положений его теории было отменить железные дороги в России»46. Михаил Крушинский был расстрелян в Уфе в 1938 году.
Воспоминания Б.М. Прилежаевой-Барской отличаются от иных тем обстоятельством, что она была в самом эпицентре создания «Собаки».
Она может не знать чего-то о событиях, непосредственно предшествовавших открытию подвала. В частности, по-видимому, в самый первоначальный период участвовал в разработке планов будущего кабаре Юрий Ракитин47, но, принятый только что перед этим на работу в императорский Александринский театр, вынужден был публично опровергнуть газетные сообщения об участии в кабаре как в частном театральном предприятии48.
Она может умалчивать о чем-то – как, например, лишний раз не упоминает имя исчезнувшего за десять лет до того и за это десятилетие вытравлявшегося из истории русского театра Мейерхольда (впрочем, дважды в тексте названного) как одной из главных закулисных фигур «Собаки»49, – но зато ей и не привиделось присутствие Андрея Белого50, Максимилиана Волошина51 или Владислава Ходасевича, не говоря уже о мерещившемся многим былым посетителям сквозь туман утраченного времени никогда не спускавшемся в подвал Александре Блоке52.
Сам тон ее воспоминаний заслуживает быть отмеченным, ибо к 1949 году немало было сделано для того, чтобы представить пронинские подвалы филиалами реакционного и контрреволюционного ада. Остановлюсь лишь на одном примере, и остановлюсь подробнее, потому что с ним, возможно, связано происхождение одного из знаменитых русских стихотворений XX века.
