Об изощренном изуверстве инквизиторов в мундирах. («Я легко отделался — не трогали: помогли ссылки на тебя, Фрэнк, и твоих знакомцев из генералитета. Но чего только не пришлось насмотреться и наслушаться! Лужи крови в коридорах... Пытки электрическим током в подвалах стадиона... А в кабинете начальника лагеря что делается! В этом бывшем медпункте ломают кости, загоняют иглы от шприцев под ногти, полосуют скальпелями кожу. И знаешь, кто там вчера «ассистировал»? Эстебан Кастельяно, наш с тобой сердечный дружок».)
О казнях на заре. («Расстреливают на футбольном поле. Из установленных на трибунах крупнокалиберных пулеметов. Их здесь называют «гитлеровскими пилами»: говорят, они разрезают тела пополам».)
Надолго умолк и вдруг выпалил:
— Как ни редко встречается настоящая любовь, настоящая дружба, Фрэнк, встречается еще реже. Это не я сказал, а Ларошфуко. Теперь — после всего, что ты сделал для меня — его слова я прочувствовал по-новому... Кстати, мой друг, — оживился Жак, — тебе известно, что мятежный герцог Франсуа де Ларошфуко — мой прародитель? Да, да! Так гласит наше семейное предание. Правда, родство отдаленное, по женской линии, через мадам де Шеврез, с которой он состоял в интимной связи, печально для него кончившейся, — упекли в Бастилию. Зато в результате этой тайной куртуазной любви появился первый на свете Леспер-Медок.
«Ну, понесло, — отметил про себя О’Тул. — Кажется, мой ветреный друг постепенно приходит в себя!»
Жак и впрямь приходил в себя.
Бахвалился.
Что непременно и в самые сжатые сроки изольет свою израненную душу в эссе о злодействах хунты. («Завтра же уезжаю в Топокальму. Засяду за работу. Бунгало тебе больше не понадобится?»)
Что эту сенсационную обличительную книгу издаст в Монреале, Торонто, Париже, Нью-Йорке. («Повсюду... повсюду. Представляешь, как ее будут рвать из рук? — свидетельства очевидца! Не исключено, что и премию какую-никакую дадут. То-то Люси будет поражена».)
Что отхлещет по щекам Марка Шефнера. («Дерьмо! Кто бы мог предположить? Эта прыщавая жердь — провокатор! Гужевался у меня днями и ночами. Ел, пил, прикидывался другом. — На секунду Жак задумался: — Дурак к тому же, не разобрался. За важную политическую фигуру счел».)
Что сегодня вечером закатит грандиозную попойку в честь своих избавителей. («Созову дипломатов из посольства, иностранных журналистов».)
О’Тул рассеянно слушал повеселевшего приятеля, а думал о другом — о Глории.
А с Глорией и ее друзьями-подпольщиками приключилось вот что.
Накануне, оповещенные Фрэнком об аресте хозяина бунгало и возможном полицейском налете, они, не мешкая, покинули Топокальму. И вовремя! — на окраине курортного поселка, у бензозаправочной станции с подсвеченной ракушкой компании «Шелл» над плоской крышей, им навстречу выскочил грузовичок с карабинерами.
— Чуть не накрыли нас, — прошептала девушка, когда машины разминулись.
Томас де Леон-и-Гонзага с автоматом на коленях, в лейтенантском мундире, вычищенном и отутюженном Глорией, молодцевато поправил фуражку с высокой тульей. И уверил, слегка рисуясь:
— Не бойся, не пропадем!
Обернувшись к ним, Хуан улыбнулся раскосыми индейскими глазами.
— Следи-ка лучше за дорогой, парень, а то недолго и в кювет угодить, — подал голос Исидоро Итурраран.
До утра, пока в столице действовал комендантский час, нечего было и пытаться проникнуть в Сантьяго. Решили заночевать в горах и за Талаганте свернули с шоссе на ухабистый, круто забиравший вверх проселок. Загнали «джип» в придорожные кусты, под остро пахнувшие свежей хвоей мохнатые лапы гигантской араукарии.
Спали сидя в машине, укутавшись в пледы, прихваченные из хозяйства запасливого Леспер-Медока. Исидоро вызвался покараулить.
В тиши дремотного леса далеко разносился картавый крик какой-то ночной птицы. Какой — Исидоро не знал. Вырос он и всю жизнь, может, и не очень долгую, но трудную, прожил в Сантьяго. Десятый ребенок в семье, он рано пошел работать — учиться почти не пришлось. Учила жизнь. Торговал газетами на Аламеде, служил рассыльным в редакции буржуазной «Меркурио», потом стал типографским наборщиком. Забастовки и стычки с полицией, хозяйский произвол и увольнения, аресты и тюрьма — всего хлебнул. С шестьдесят пятого года коммунист Итурраран — метранпаж в «Эль Сигло», в органе Центрального Комитета партии. На мартовских выборах по списку Народного единства его избрали в столичный муниципалитет.
Вслушиваясь в лесные шорохи, всматриваясь в лунные, затененные ветвями заросли, Исидоро вновь и вновь возвращался мыслями к событиям последних трех лет:
«Была победа... Настала пора перемен... Была борьба с противниками нового... Нелегко приходилось, но будущее — в четкой светлой перспективе — виделось уже близким, досягаемым. И вот развязка, трагическая, неожиданная... Неожиданная?.. В общем, да... Знали о подрывной деятельности правых... Знали: мумии[14] есть и среди военных... Знали — возможна гражданская война... Но что армия выступит против народа — не верилось до самого последнего момента... Всегда звучало как аксиома: чилийские вооруженные силы «традиционно нейтральны и верны Конституции»... Не учли, что солдат в основном набирали из самых темных и отсталых крестьян. Не учли и того, что солдат и офицеров воспитывали в духе бездумного, безоговорочного послушания — по прусскому образцу: ведь у колыбели чилийской армии когда-то стояли инструкторы вермахта кайзеровской Германии... Да, сейчас мы отступаем — силы слишком неравны... Отступаем с боем... Перестроим ряды, создадим крепкое подполье. Единое — всех левых партий, всех антифашистов и демократов... И тогда поглядим, чья возьмет...»
Забрезжил неяркий рассвет — горные вершины проступали в утреннем тумане. Пора было трогаться в путь.
Исидоро достал из сумки жестяную банку галет, термос с кофе. Разделил на равные части кусок козьего сыра. Разбудил своих товарищей. За торопливым завтраком вернулся ко вчерашней, беспокоившей его теме:
— Ты, значит, на все сто процентов уверен в своем отце, Томас, уверен, что он приютит нас, пока Хуан не свяжется с руководством подполья и не договорится о конспиративной квартире для нас?
— Само собой. Отец мой, конечно, реакционер, настоящая мумия, — лейтенант покраснел. — Но в элементарной человечности и благородстве ему отказать нельзя.
В машине заняли свои прежние места: Итурраран сел рядом с Хуаном, Глория и Томас — на заднем сиденье (дескать, вооруженный офицер присматривает за арестованными, которых везут куда-то на армейском «джипе» с солдатом за рулем). Расчет себя оправдал. Они без помех миновали пригороды, добрались до улицы Уэрфанос, проскочили торговый центр, мост через реку Мапочо и въехали на безлюдную спокойную улицу, обсаженную кряжистыми акациями.
