– Переведи мне скорее, что он сказал.
– Мутцикам, есть обороты, которые нельзя перевести на венгерский: как раз то, что важно, при этом теряется. Что тебе сказать – он был в восхищении.
После этого мы переходим в крипту, где Бессмертные спят своим вечным сном. Правда, это показывают уже не бесплатно. Даже Бессмертным приходилось раскошеливаться, чтобы попасть сюда; мы тоже должны платить, чтобы получить право немного вдохнуть воздуха на первой ступени вечности. По темным, извилистым коридорам мы тянемся за сторожем. Англичане нюхают, как взбудораженные собаки, каждый камень, в потемках иной раз даже друг друга.
В небольших, похожих на загончики помещениях – могилы Бессмертных, доступные для обозрения. Даже здесь реноме посильнее, чем само дело.
– Дамы и господа, здесь покоится Виктор Гюго, величайший французский поэт. Родился в 1802 году в Безансоне, умер в 1885 году в Париже. Член Французской академии…
Следует полное жизнеописание. Гид даже называет его важнейшие произведения.
Некоторые нервно делают записи, другие в приятной задумчивости лишь рассматривают рот, усы, нос, уши сторожа, ибо не понимают ни слова.
– Здесь покоится Франсуа-Северин Марсо, французский генерал. Родился в 1769 году в Шартре, скончался в 1796 году в Альтенкирхене. Он был умерщвлен.
Все съеживаются. Один даже бледнеет и проводит рукой по лбу. Этот из породы нервных людей, которые всегда опасаются, что при обстоятельствах их сразу же арестуют.
Предводитель командует:
– Снимите шляпы, господа!
Один немец даже хочет, чтобы его жена тоже сняла шляпу.
– Примирись, дитя мое. Французы очень чувствительны.
Жена смотрит на него с удивлением и слегка отодвигается в сторону.
– Лазар Карно, организатор победы, – (видимо, был умелый парень), – родился в 1753 году в Нолаи, умер в 1823 году в Магдебурге. Exile par la Restauration, – строго говорит сторож. – Снимите шляпы, господа.
Здесь, в крипте, женщины не задерживаются, их не приходится то и дело звать, чтобы группа могла идти дальше. Тут они усердно идут вместе со всеми, они следуют по пятам друг за дружкой. Впечатление такое, будто они боятся, что один из Бессмертных может потянуться за ними, потому что одно лишь бессмертие слишком скучно. Милые, сбитые с толку зверюшки жизни!
Лихая американка, из-за которой я пришел в Пантеон, говорит своему соотечественнику типа «олд бой»:
– Слушай, что говорит гид. Эдна лопнула бы, будь она на моем месте!
Ни один из них не понимает по-французски. Парень скучает от незнакомого языка, женщина наслаждается им. То, чего женщины не могут понять, они могут тут же оценить и сразу жалеют тех, кто лишен этого наслаждения.
– Эдна умерла бы от счастья, если бы могла быть на моем месте!
– Зачем ты это говоришь?
– Потому что я терпеть ее не могу.
– Прости, я не понимаю этого.
– Марселей Вертело, химик и политик. Родился в 1827 году, умер в 1907 году в Париже. Господа, снимите, пожалуйста, шляпы.
– Чего ты не понимаешь?
– Связи. Эдна хотела бы оказаться на твоем месте, потому что ты ее терпеть не можешь?
– Я не возьму в толк, ты же в принципе сообразительный, как это ты не понимаешь?
– Ну хорошо, объясни мне – почему.
– Потому что нет никакой связи.
– Сади Карно, – (ага, родственники), – президент Республики, родился в Лиможе в 1837 году. Он был убит в 1894 году в Лионе одним итальянским анархистом. Снимите, пожалуйста, шляпы, господа.
Он это произносит таким тоном, словно выискивает среди нас итальянца.
Неприятно, уже второе убийство. А как у них в этом плане идут дела сегодня?
Когда называются более известные Бессмертные, например Золя, раздается всеобщее «ах!» – в остальных случаях Бессмертные всем порядком наскучили.
– Здесь покоится Жан-Жак Руссо…
– Ах!..
– …философ и писатель. Господа, пожалуйста, наденьте шляпы.
В первый момент я не понимаю, почему именно Руссо должен получить пощечину. Позднее выясняется, что именно в этом месте в коридоре сильно сквозит; значит, только поэтому.
Как можно помещать философа и поэта на сквозняке?
Правильно. Только философ и поэт стерпит такое.
Так, хватит бессмертия!
Гид стоит перед лестницей, ведущей в крипту; выйти может только тот, кто уплатил чаевую пошлину. Для французов акцию, видимо, аранжировали бы потактичнее, но с иностранными туристами тонкости неуместны. Они не поняли ни слова, их можно просто схватить за грудки и указать на вытянутую пустую ладонь. Чужестранцы все кретины (независимо от одежды). Некоторые так напуганы, что по первому же слову отдали бы свои шляпы.
Наверху новая группа ждет, когда она сможет пойти вниз, и осматривает лица выходящих из подземелья. Что там внизу с ними сделали?
Пятнадцатая глава
Вот уже несколько дней как я страшно нервничаю.
Стоит кому-нибудь в метро громко обратиться ко мне: «Vous descendez a la prochaine? Вы выходите на следующей остановке?» – или сложить с шуршанием газету под моим носом, как я чувствую, что способен размозжить о стену голову невинного, распахивающего двери вагона кондуктора. Как раз в том месте, где висит небольшая дощечка: «Не забывайте, дамы и господа, что у кондуктора тоже есть нервы».
Раздражительность во мне все растет, и временами она прорывается по какому-нибудь совершенно безобидному поводу.
Пожилой мсье идет навстречу по улице Сен-Жакоб и роняет свою трость перед лавкой итальянских деликатесов.
– Дурак! – громко говорю я.
Старик не произносит ни слова. Он весьма тщательно оттирает носовым платком палку, затем очищает нос и идет дальше.
Нельзя оскорблять пожилых людей безо всякой причины. Особенно тех, кто переносит это с христианским терпением. Я тотчас же иду за ним и хочу извиниться. Я догоняю его как раз перед гостиницей «Ривьера».
– Мсье, я только что оскорбил вас. Я был взвинчен, я не хотел вас задевать.
Он останавливается и смотрит на меня с изумлением.
– Что случилось?
– Я обозвал вас дураком и поэтому прошу прощения.
– Как так?
– Я только что сказал вам «дурак»!
Он делает из пальцев воронку и прикладывает ее к уху.
– Что сказали?
– «Дурак»!
Он беззвучно бьет меня своей палкой.
Я тут же поднимаюсь в гостиницу, чтобы приготовить свой какао-обед.
Надо обязательно начать новую жизнь. Надо углубиться в суть вещей. В Бытии до Существования что-то есть. Даже этот старик с тростью… Человек добр. Конечно…
После обеда я иду в сад Обсерватории, на место наших свиданий. После такого нервного утра, как сегодня, ни на что хорошее я не могу уже надеяться.
Аллея пуста.
Анн-Клер здесь нет.
Этого можно было ожидать. Теперь наступает пора мучений.
