После расправы с Гурьевым пошли они к артельщикам, где мужики, уже готовые, с оружием, приветствовали Беньёвского радостными криками как нового правителя Камчатки и своего избавителя. Беньёвский поднятием руки ликование унял и велел Игнату всех своих людей расчесть на две команды, сам осмотрел, чем вооружен был каждый, и выбрал половину, где оружия огневого поболе оказалось. С сей командой, заявил, пойдет он арестовывать прежнего правителя, капитана Нилова. Ему возразил пожилой Батурин, считавший себя хорошим тактиком военным:
– Господин Беньёвский, что за неурочный час для акции серьезной мы выбрали? Ночью надо бы, да потихоньку...
Беньёвский резко возразил:
– Не извольте прекословить, господин полковник! Мы – не воры и не на татьбу идем! На дело законное мы вышли, и путь наш полуденным Фебом освещен должен быть! Другая же команда под предводительством господина Винблана пойдет цейхгауз занимать. Поелику предприятие сие изрядно важным считаю, господа Хрущов, Батурин и Степанов в оной партии пойдут и застрельщиками будут. Поручик Панов за мной последует. Понятна диспозиция?
– Понятна, – закивали господа, но от толпы мужиков вдруг отделился Суета Игнат, оперся на ствол длинной своей фузеи и спросил:
– Господин Беньёвский, так что же ты молчишь?
– Как молчу? – не понял предводитель.
– А не сообщаешь нам ничего о знаке, коего послушаться должны. Был он, али не поступило оного?
Беньёвский несколько секунд стоял с лицом окаменевшим, но тут же закивал, заулыбался:
– А как же, ребятушки! Неужто смог бы я решиться на дело сие без знака? Вчера, может, видел кто, приехал к дому моему посыльный на собаках и весть привез о выступленье общем.
– Видали! Видали мы! – закивал кое-кто из мужиков, и Игнат, перебрасывая ствол фузеи с руки на руку, весело как-то сказал:
– Вот и хорошо, ваша милость, вот и ладно. А то птахи, что прежде срока прилетают, морозами побиваемы бывают. Значит, выступаем, токмо не мешало б тебе, государь наш, ребятам по чарке вина поднесть, как пред всякой баталией полагается.
Беньёвский, все видели, хотел было на Игната рассердиться, но, насупившись, лишь полез под куклянку, достал из кафтана несколько серебряных монет:
– Вот деньги, токмо скорей...
– В одну минуточку обделаем, – принял деньги Игнат и крикнул; – Ей, Прошка! Хватай суму да дуй к кабатчику, разбуди, ежели дрыхнет, да на все и возьми. А ты, государь, не бойся, не упоздаем – в деле сем не спешка, а осмотрительность вящая нужна.
Пока шустрый Прошка бегал за вином, мужики готовили свои деревянные чарки, со сдержанным волнением переговаривались, но никто не смеялся – предчувствовали драку, кровь предчувствовали. Хмурый, недовольный задержкой Беньёвский менял на пистолетных полках затравку, винты на курках затягивал потуже. Господа держались в стороне, молчали. Но вот посыльный вернулся, зазвенели штофы, доставаемые из сумы, мужики оживились, загалдели, стали гладить себя по усам, бородам, подставляли чарки под щедро расплескиваемую водку. Игнат Суета подошел к господам, низко поклонился:
– Пожалуйте к нам, не побрезгуйте. Дело наше вином непременно омыть надобно, чтоб яснее было.
Беньёвский заметил неудовольствие офицеров и поспешил сказать:
– Государи, прошу к товарищам нашим подойти. Ради общего дела и величия наследника законного приглашаю поднять скромные сии бокалы, и да будет с нами Божья воля!
Господа неохотно подошли к мужикам, и все выпили, а потом широко, неторопливо перекрестились. Хрущов вытер губы рукавом и сказал азартно:
– А теперь гайда капиташку Нилова ершить!
– Гайда! Гайда! – загорланили мужики и, гремя оружием, двинулись к выходу, но громкий, взволнованный голос Устюжинова Вани всех остановил:
– Братцы... братцы, погодьте маленько. – Мужики обернулись. – Прошу вас, крови напрасной не лейте, милосердными будьте. Они ведь тоже русские, православные...
Некоторые рассмеялись:
– Вона порода поповская где наверх вылезла!
– Не печалься, Ваня, напрасной лить не будем – до самой наинужнейшей доберемся токмо! – И все стали выходить.
Уже в дверях Иван спросил у предводителя:
– Ну а мне в какой команде быть прикажешь?
Беньёвский метнул на Ваню сухой колючий взгляд и холодно сказал:
– Со мной не пойдешь. Иди с Винбланом, а то... домой ступай. Дело кровавым оказаться может, нехитро и обмараться, – и, не глядя больше на Ивана, пошел на улицу.
Иван постоял немного в дверях и тоже вышел, а в просторной избе остался лишь один седой Евтихей, который, стоя на коленях, беззвучно молился на образ Божьей Матери.
18. БУНТ БОЛЬШЕРЕЦКИЙ
С невысоким злоглазым Пановым, грызшим дорогой кедровые орехи, впереди тринадцати артельщиков, вооруженных пистолетами, фузеями и саблями, шел Беньёвский к дому капитана Нилова. Безо всяких хлопот и приключений шли. Попадавшиеся им дорогой гарнизонные инвалиды и казаки хоть и видели в идущих явных своих супротивников, но, отвыкшие в пьяной, тихой, вольготной острожской службе с редкими караулами от всяких воинских дел, узрев ретивный вид и немалое вооружение артельщиков, спешили посторониться, пропустить, прижаться к заборам, шмыгнуть в ближайший проулок. По пути Беньёвский посылал одного артельщика цеплять свои рескрипты на доски штакетников.
Не обращая внимания на караульного казака, громко застучали в дверь дома камчатского начальника. Открыли им на удивленье быстро, и мятежники ввалились в просторные сени.
– Где Нилов? – грозно спросил Беньёвский у пожилого, смертельно перепуганного челядника, что отворил им дверь.
– В спальне еще, не выходили, – вымолвил слуга.
– Наверху?
– Точно так.
– Все наверх! – скомандовал Беньёвский, и сапоги их застучали по ступеням деревянной, добела отскобленной и вымытой лестницы, оставляя черные следы. Думали, что в спальню капитана безо всякого препятствия войдут, но дверь закрытой оказалась.
– Именем цесаревича Павла приказываю дверь немедленно открыть! – забарабанил по ней Беньёвский, но никто его приказа не исполнил.
– Ломать давайте! – посоветовал Панов. – Чего с ним тютькаться?
– Постой, по закону надобно, – не согласился с помощником Беньёвский и снова застучал, но дверь не отворилась. – Ломайте! – приказал он, и два артельщика, самые плечистые и долгоростые, братья Егор и Фрол, с необходимым в этом деле уханьем со всего размаху саданули в дверь плечами, которая слетела с петель разом и упала вовнутрь комнаты. В покой тут же ввалились мужики.
Камчатский воевода без мундира, в коротком халате, из-под которого торчали белые портки с завязками, силился открыть окно, дергая за ручку рамы, надежно, со старанием законопаченной чем-то на зиму. Сморщенное, испитое его лицо перекошено было страхом, а редкие седые волосы, не связанные в косицу, падали на плечи. Но едва мятежники ворвались в спальню, капитан, словно стыдясь того, что его застали за непристойным его званию делом, бросил раму, сцепил руки за спиной и, наклонив голову к плечу, спросил у гостей незваных:
