миру.
Однажды мне приснилось, что мы с братьями делим персик. Им досталось по половинке, а мне только косточка.
Я по умолчанию считала себя не заслуживающей того, что есть у братьев.
Инге и Герхард были очень нацелены на результат. Они с раннего возраста приучали нас прилежно учиться, получать хорошие отметки. В четвертом классе Маттиас прошел тест на уровень умственных способностей. Результаты были превосходны, Инге и Герхард гордились сыном.
Мануэль, мой одноклассник, тоже был одним из лучших учеников и все работы писал на отлично.
А вот мои достижения можно назвать скромными. Я вообще долго считала себя довольно глупой.
Лет в десять или одиннадцать я залезла в шкаф в спальне родителей. Инге и Герхарда не было дома, а мне хотелось найти подарки на Рождество.
Я нашла открытку и золотую цепочку с подвеской. Открытка была подписана «С любовью, Моника и малышка Шарлотта». Малышка Шарлотта, судя по всему, — моя младшая сестра. Она родилась после того, как мать дала согласие на удочерение.
Родителям я ничего не сказала. Мне было слишком стыдно за то, что я рылась у них в шкафу.
Но зато я узнала, что мать все-таки обо мне помнила.
Когда мне было двенадцать, я поссорилась с приемными родителями и потребовала, чтобы они связались с моей матерью. Дрожа от гнева, я заявила, что хочу ее увидеть. Инге и Герхард сказали, что мне придется ждать своего шестнадцатилетия: только тогда я получу законное право узнать ее адрес и встретиться с ней.
* * *
В 1970-е годы приемные родители обычно пресекали общение ребенка с его биологической семьей, так было принято.
Переход к тому, чтобы подробно рассказывать детям об их семейной истории, осуществлялся постепенно. Каждый ребенок имеет право знать, каково его происхождение, — об этом гласит и Конвенция ООН.
В наше время рекомендуют с самого раннего возраста объяснять ребенку причины его усыновления и, например, хранить альбом с фотографиями его биологических родственников. Приемным родителям следует узнать как можно больше деталей о семейной истории ребенка. Многие дети не осмеливаются задавать об этом вопросы, поэтому инициатива должна исходить от взрослых.
Сегодня сотрудники консультационных центров четко указывают на проблемы, с которыми, скорее всего, столкнется ребенок после усыновления. Согласно исследованиям, приемным детям часто кажется, что их не любят. Они очень не уверены в себе, им сложно учиться и удерживать внимание, они испытывают большую потребность в одобрении. Страх испытать привязанность, а потом снова остаться в одиночестве может приводить к тяжелой депрессии. Часто приемные дети нуждаются в психиатрической помощи.
Нередко дети устраивают приемным родителям суровые проверки. А вы продолжите меня любить, если я буду себя вести отвратительно? Подростковый возраст становится испытанием на прочность в отношениях между усыновленным ребенком и его новыми родителями.
* * *
Я никогда не говорила Инге и Герхарду то, что часто можно услышать от приемных детей. Мол, вы мне не настоящие родители, и нечего мне указывать. У меня такого даже в мыслях не было, я была им очень благодарна. Они приняли меня в семью, подарили новую жизнь и будущее.
Потом, в подростковом возрасте, благодарной мне быть, судя по всему, надоело.
В основе наших ссор всегда лежал вопрос о моей матери. Вопрос, а кто я на самом деле.
За обеденным столом у Зиберов каждый занимал свое место. Даже роли в семье были четко разграничены. Мануэль, высокий и светловолосый, считался лучшим, самым умным и приветливым. С ним никогда не возникало проблем. За ним шел Маттиас, он тоже неплохо учился, был спокойным и рассудительным, но гораздо более своенравным, чем Мануэль с его дипломатичностью.
У меня же была роль жизнелюбивой простачки. Когда за столом заходил разговор о политике или культуре, я демонстративно отворачивалась или зевала.
В 1980-е годы обсуждали Чернобыль и холодную войну. Инге и Герхард принимали деятельное участие в политической жизни. Инге входила в партию «Женщины за мир». На демонстрации против перевооружения мы выходили всей семьей. Герхард, прежде состоявший в Социал-демократической партии Германии, впервые проголосовал за «зеленых». Все вокруг с упоением экономили электроэнергию и сортировали мусор. Одна я отказывалась мыть стаканчики из-под йогурта.
Маттиаса выбрали председателем школьного совета в гимназии, где мы вместе учились. Он был гораздо активнее меня: раздавал самодельные листовки, рисовал транспаранты с перечеркнутыми ракетами «Першинг».
Мануэля интересовала охрана окружающей среды, он занялся ландшафтной экологией. На дверь нашей общей спальни он наклеил плакат «Атомная энергия? Нет, спасибо!».
У каждого из нас по прошествии времени появилась отдельная комната. Моя была в мансарде. Окно выходило на небо. Я положила матрас под окно и наблюдала за облаками. Часами читала книги, уходила в собственный мир.
Иногда моя комната превращалась в зал для чаепитий, где мы собирались с братьями. Мы даже повесили на дверь табличку с надписью «ДНП» — то есть «дискуссия о насущных проблемах». Эти темы мы с Инге и Герхардом не обсуждали: любовные переживания, друзей, мечты и страхи.
Думая о матери, я тогда находила только хорошие стороны, а неприятные воспоминания отгоняла. По вечерам, лежа в постели, пыталась вспомнить, как она выглядела, ее длинные темные волосы. Представляла, как однажды она возникнет в дверях, возьмет меня на руки и приласкает. Она обязательно меня заберет, подарит дорогие красивые вещи и разрешит то, что приемные родители запрещали: краситься, играть с куклами Барби, надевать шелковые чулки.
Мне рано захотелось покинуть родительский дом, уехать из Германии. Обычной семьи у нас так и не получилось, но со стороны это не было заметно. В шестнадцать лет я впервые отправилась на летние каникулы одна, с подружкой. Мы путешествовали на поезде и корабле, были в Париже, Риме, на острове Форментера.
Моя юность была гораздо беззаботнее, чем детство. Я редко вспоминала о матери и в размышления не углублялась. У нас с Маттиасом был девиз — carpe diem, то есть «лови мгновение». Я почти каждый вечер куда-то ходила с друзьями, очень любила вечеринки. По выходным работала на дискотеке Wolkenkratzer[16] в Швабинге. Внизу, у входа, посетителей встречал вышибала. Они поднимались на лифте на верхний этаж. Оттуда открывался потрясающий вид на Леопольдштрассе. Еще был выход на крышу, где летом гости танцевали под открытым небом. В восемнадцать лет я устроилась барменом и считала себя и друзей ужасно крутыми. Выпивать в рабочее время нам не разрешали, но можно было курить. Я дымила как паровоз.
Мне было двадцать, и я сдавала экзамены, когда
