Кочевник взглянул вверх. Еще немного — и М-мать опять заснет. Надо ускориться.
— Будьте здесь! — рявкнул он освобожденным пленникам, а сам метнулся мимо сендеров и повозки в глубь рощи, к источнику. Именно там во время пробуждений М-матери рождаются все медузы Донной пустыни — отпочковываются и отползают прочь, теряя хлопья защитной слизи. Если сразу собрать эту слизь, а потом ею смазать тело младенца, ребенок сможет не опасаться ожогов знойного светила.
Именно этим Така и занялся — стал собирать хлопья слизи в котомку. Сегодня М-мать исторгла из своего лона десятка три медуз, так что слизи хватало.
А кровь младенца нужна, чтобы М-мать, испробовав ее и запомнив вкус, передала своим детям — этого человека трогать нельзя, это брат. Как М-мать им это говорит, Така не знал, он никогда не слышал от медуз ни звука…
Края М-матери медленно опустились, она впадала в спячку до следующего рассвета. Теперь о том, что это не просто оазис, но огромное священное животное кочевников, говорили лишь опутанные белесыми нитями тела. Все бандиты, кроме Пупса, были еще живы, но говорить уже не могли — нити-щупальца проникли в рот, забили легкие.
Така замер. Поднялся жаркий ветер. Тут и там, далеко за пределами оазиса, танцевали смерчи над коричневыми пластами холмов.
Холмы, холмы… До самого горизонта только они. И вроде всё, как прежде, а что-то изменилось. В пустыне так бывает — еще вдох назад ничто не предвещало беду, а сейчас…
— Как вы? — Кочевник подошел к освобожденным пленникам.
— Пить… — чуть приоткрылись пересохшие губы женщины.
Красивое лицо ее не скрывала больше ткань и не портили даже заплаканные глаза и размазанная по щекам кровь из разбитого носа.
Така кивнул. Самому пора утолить жажду. Заодно он не прочь угостить мать с ребенком, ведь теперь все их арбузы принадлежат ему. Он направился к повозке.
И тут позади громко хрустнула сухая ветка.
— Стоять! Куда это ты собрался?!
Така обернулся — и встретился взглядом с Аймиром, который, хрипло дыша, направил на него винтовку. В спину направил. И был полон решимости выстрелить.
— Така ведь говорил: если хочешь жить, оставайся на месте, не ходи никуда. — Кочевник с сожалением понял, что незаметно улизнуть от чужаков не получится. Папаша не поддался на его хитрость, а М-мать уже заснула и не поможет совладать с пришлым. — Така хочет свой арбуз.
— Така подождет. Уйди с дороги! — Аймир качнул стволом, показывая, куда надо сместиться, и Така тут же исполнил требование. Пупса папаша завалил очень даже умело, не стоит ему перечить без нужды.
— Аймир, принеси нам попить… — попросила женщина, но муж ее не услышал.
Даже не взглянув на семью, он залез в повозку и вытащил оттуда большую кожаную сумку, из которой принялся торопливо доставать тряпичные свертки. Руки у него заметно дрожали. Аймир то улыбался, то хмурился, поглаживая очередной сверток так, будто тот — самое прекрасное и дорогое, что только есть на свете.
— Ах сволочи! Тут не хватает! Сволочи!.. — заскулил он.
— Аймир, мы хотим пить. И нам нельзя здесь долго оставаться. — С трудом поднявшись, женщина приблизилась к мужу и осторожно, с опаской, как показалось Таке, тронула его за плечо.
Аймир дернулся и, зло сверкнув глазами, своим телом прикрыл от женщины свертки. И зарычал, словно пес, у которого хотят отнять кость.
— Аймир, ну что же ты?! Ты же обещал, Аймир! Что никогда больше… Тебя же за это из клана оружейников изгнали… Да что ж ты делаешь, Аймир?!
Но муженек уже ничего не видел и не слышал. Причмокивая в предвкушении грядущего удовольствия, он развернул самый большой сверток, извлек из него бледно-зеленый ломоть кактуса-мамми. Затем, не заботясь более о том, что солнце сожжет его кожу, сорвал с себя куртку. На левом плече его, покрытом незаживающими язвами, добавился новый надрез. Губчатую мякоть мамми Аймир вдавил в рану, будто собираясь так остановить кровь.
Кочевник отвернулся.
Да и на что тут смотреть? На очередного глупца, променявшего настоящую жизнь на мираж счастья? Таких много, и они на всё готовы ради очередной дозы.
Вот, значит, почему Аймир был таким нервным и нетерпеливым. Не семью он спешил спасти, а торопился вернуть сумку с мамми.
По мере того как действовал наркотик, Аймир закрыл глаза и лег на бок, лицо его исказила блаженная улыбка, изо рта потекла слюна.
Прогулявшись к повозке за двумя арбузами, Така протянул один женщине и сказал:
— Така уходит. Если хочешь, ты и мальчик идите с Такой. — Он кивнул на забалдевшего мужчину. — С ним вам не выжить. У него мамми в сердце. И мамми в голове. И сам он — мамми.
Женщина испуганно мотнула головой, потом прижала ладони к лицу и зарыдала.
У мальчишки тоже из глаз брызнуло. Вскочив с такыра, он подбежал к Таке и принялся молотить крохотными кулачками ему в бедро:
— Это мой папа, а не мамми! Мой папа! Мой!..
Детей Така не любил.
Ни своих — шумных, веселых, не знающих страха. Ни чужих — отпрысков тех безумцев, что посмели сунуться в Донную пустыню без проводника.
От детей одни неприятности.
— Скоро начнется песчаная буря. — Он развернулся и пошел обратно, ведь его ждали дома, а дом кочевника там, где его семья. — Прощайте.
Шаг за шагом, прочь от священного оазиса. Не оглядываясь.
Зная, что смотрят в спину.
* * *
Они догнали его, когда воздух уже напитался пылью.
Така стоял, раскинув руки в ожидании небесных скатов.
— Что ты делаешь? — спросил мальчик.
Шепча единственно верные слова, кочевник указал вверх.
Там, высоко-высоко над Донной пустыней, парили широкие ромбы с длинными шипастыми хвостами, источающими бледно-голубое сияние. Их было столько, этих ромбов, сколько людей в клане Таки. И были они сильны и прекрасны. Да что там, они — сама свобода!..
Ветер напоследок взвыл и затих, утащив с собой бурю и небесных скатов.
— Они очень красивые. — Мальчик тронул Таку за жилетку. — Я хочу как они. Улететь хочу. Ты мне поможешь, правда? Научишь?
От детей одни неприятности, но без них никак.
В тот день у Таки появилась новая жена и одним сыном стало больше.
Роман Куликов
ЦВЕТОК ПУСТЫНИ
— Идти!
Окрик Костолома прозвучал как удар плетью, принудив Самира подняться, накинуть драный балахон, взять кривую палку-посох и зашагать в сторону пыльного тракта.
Как же он не любил то, чем вынужден был заниматься!
Самир оглянулся. С тоской и сожалением посмотрел на оставленные у костра мешок и шкуры. Вряд ли он когда-нибудь увидит свои скудные пожитки — соплеменники разворуют их, едва он скроется за ближайшим барханом. И Самир их понимал: мертвецу вещи ни к чему. Сейчас ему предстояло в седьмой раз стать «приманкой». Прикинувшись усталым, изможденным бродягой, взывая к людской жалости и моля о помощи, остановить караван, чтобы братья могли напасть и без лишних потерь, неизбежных при погоне, захватить добычу.
«Приманки» обычно погибали, едва начинался набег и люди понимали, что попались в ловушку. То, что Самиру удавалось выживать до сих пор, уже само по себе было чудом. Прошлые разы оставили в память о себе три шрама от ударов саблей и два от пуль.
Духи Донной пустыни словно берегли его неизвестно для чего. Но Самир не испытывал к ним ни малейшей благодарности. Ведь это по их странной воле он родился не таким, как другие его соплеменники. С самого детства он завидовал своим братьям с их длинными мускулистыми руками, крепкими когтями, которыми можно разорвать врага или добычу. Ничего этого у него не было. Почему-то духи решили, что он должен быть похожим на людей. И пусть Самир лишь немного уступал соплеменникам в силе и ловкости, он знал, что настоящим воином ему никогда не стать. Быть «приманкой» — вот его удел.
Серый песок скрипел под ногами. Спрятанный под тряпками самострел больно упирался рукояткой в ребра, но Самир не подавал виду. Если бы Костолом заподозрил, что у него с собой оружие — непременно отобрал бы, да еще хорошенько наподдал. «Приманка» должна быть беззащитной и не вызывать у людей опасений.
Самир посмотрел на тракт. Далекое облако пыли в стороне горы Крым возвещало о приближении каравана.
Нужно было приготовиться — занять такую позицию, чтобы караванщики издалека заметили его, присмотрелись и поняли, что заблудившийся в пустыне бедолага не представляет для них угрозы.
Лучше всего идти в том же направлении, что и караван. Пошатываться, иногда падать, с трудом подниматься. Всячески показывать, что обессилен, но еще не при смерти.
За ближайшим барханом готовились к атаке соплеменники — воины клана Грозного Рыка. Самир снова почувствовал укол сожаления, что он не один из них. Как же хочется променять никому не нужную способность связно и понятно говорить на силу и ловкость, какой обладают братья. Но жизнь распорядилась по-своему: они — там, он — здесь.
