Она сказала, что будет проводить время с несколькими ребятами после пивной. Мне интересно? Я ответил, что нет. И подался домой. Точнее, не прямо домой. Сперва нужно было еще кое-что сделать. Кое-что, о чем я не мог рассказать остальным.
Есть в наших местах участок, куда не ходят. По крайней мере в одиночестве. И уж всяко — когда стемнеет. Если тебя туда не послали. И если чего-нибудь не нужно. А мне было кое-что нужно.
Ну и темнотища там была. Ни просвета. А из открытых окон хип-хоп да регги. На площади ни души. Я шагал себе, хрустел гравием да битым стеклом. И чувствовал, как на меня кто-то пялится. Невидимый. Жалел, что лезвия не прихватил. И все же мускулы-то мои при мне. Я работаю над своим телом с тех пор, как вступил в партию. И стал здоровым и крепким. В школе я таким никогда не был. А был жалким слабаком. Теперь это не вернется. Так что более-менее я был в безопасности. Я это знал. До тех пор, пока я делаю здесь то, что мне нужно, никто на меня не нападет. Потому что именно здесь поселились черномазые.
Я подобрался к знакомому углу и затаился. И услышал этого типа еще до того, как увидел. Он двигался из темноты по переулочку, довольный собой и жизнью, мешковатые джинсы болтаются на бедрах, так что уже видна ложбинка между ягодицами. Куртка на плечах, точно на вешалке. Тело ободранное и смуглое, как у буйвола.
Аарон. Черный Воин.
Аарон. Наркоторговец.
Я еще отдышался.
Он подошел совсем близко. Взглянул на меня. Обычный взгляд. Улыбочка, как будто он знает что-то такое, чего я не знаю. Глаза в глаза. Я чувствовал его теплое дыхание у себя на щеке. И меня охватило беспокойство.
Он всегда на меня так действует. «Джез, — медленно тянет он и простирает руки, — я могу чем-то помочь?» Я опять едва отдышался. В горле пересохло, как в пустыне.
Сам знаешь, что мне нужно. Мой голос прозвучал до отвратного сбивчиво. Он рассмеялся, будто невинный мальчик. Разумеется, знаю. И помедлил. Дыхание его было сладким от снадобий и алкоголя. Он не сводил с меня взгляда. Я сунул руку в карман куртки. Вытащил денежку. Практически последнюю, что осталась. Но он не знал. Он покачал головой, достал из заднего кармана липкую упаковку. И говорит: лови кайф. Это не для меня, сам знаешь. Он опять улыбается. А не хочешь попробовать? Может, в долг? Сейчас? Со мной?
Я не пробую наркоты. И почти не пью. И он это знает. Просто дразнится. И знает, что я отвечу. Как угодно, говорит он. Тогда ступай. Иди обратно в свой затхлый гитлеровский мирок. Я ничего не сказал. Я не могу ничего сказать, когда он со мной говорит. А затем он сделал кое-что, чего не делал никогда прежде. Коснулся моей руки. И говорит: не стоит никого ненавидеть. Жизнь слишком коротка для ненависти. Понимаешь?
Я взглянул на его пальцы. Первые черные пальцы, которые когда-либо ко мне прикасались. Мне бы следовало их отпихнуть. Сказать ему, чтобы не трогал меня. Назвать его грязным ниггером. Ударить.
Но я ничего такого не сделал. Пальцы его были теплыми. И крепкими.
Что же мне тогда делать? Я едва ли слышал собственный голос.
Любить, отвечает.
Я повернулся и пошел прочь. И услышал, как он смеется мне в спину.
Дома папаня дрых на диванчике. Храпя и урча. Я ткнулся в комнатенку Тома. Пусто. Оставил пачку у его постели и вышел.
Я не лгал Куртни. То были почти последние мои денежки. Мне не нравилось покупать отраву для Тома, но что поделаешь? Либо покупаешь, либо он выйдет на улицу что-нибудь продать. Даже себя. Лишь бы раздобыть денег на отраву. Мне выбирать не приходилось.
Я улегся, но спать не мог. В голове всякое крутилось, а что именно, я не понимал. Не иначе как о выборах. Ну да. Я лежал, таращился в потолок, Затем понял, что мой детородный орган стал тугим. Взял его в ладонь. Это поможет уснуть, подумал я. Отчетливо подумал о Куртни. И обо всех тех ребятах. Это помогло.
Следующие несколько дней прошли сумбурно. Ничего особенного не случалось. Сплошное ожидание. Выборов. Беза, который подкинет какую-нибудь работенку. Того, что у Тома опять выйдет героин, и понадобится еще порция.
Наконец прикатил четверг, самый день голосования. Я с гордостью двинулся на избирательный участок в школе, где когда-то учился. Оглядел имена малышни на стенах. Едва ли кто из них чертов англичанин. И это еще больше замкнуло меня в моей суровой гордости. Я весь вечер там торчал, наблюдая за выборами. Том где-то пропадал, папаня дрых. Заявился Стив. На душе стало тошно.
Я приберег кое-какие жестянки, чтобы отпраздновать. Хотелось бы посидеть в «Святом Георгии» с остальными. Но я знал, что мы, пехота, не можем там быть. И все-таки, Боже, как мне туда хотелось. Вот где мне следовало бы находиться. И вот с кем. С теми, кто мне свои. Но я ждал. Мое время еще настанет.
Весь следующий день я сидел дома. Потерял счет времени. Включил ящик. Местные новости. Сообщали, что случилось. Выдали интервью одного паки. Он назвал себя главой общины. Сказал, что не может брать на себя ответственность, если члены его общины вооружаются и расхаживают по улицам, высматривая членов БНП. Его люди имеют право защищаться. Переключились на студию. Там был Дерек. Собачился с каким-то хмырем из Кембриджа. По крайней мере примерно так выглядел. Забавно. Я думал, по ящику люди должны выглядеть значительней. А Дерек выглядел меньше. Жирные волосы. Надутая рожа. Крупный нос. Почти как еврей, подумалось мне. И тут же нахлынуло чувство вины за такие мысли.
Это то, чего хотят люди, сказал он. Люди высказались. Они устали терпеть правительство, которое оставляет без внимания взгляды обычного мужчины и женщины. Мы не экстремисты. Мы представляем то, что средний достойный человек в этой стране думает, но не смеет сказать из-за политической корректности. Потому что боятся того, что с ними случится. Мне стало легче, когда я это услышал. Затем они обратились к хмырю из Кембриджа. Это был то ли психолог, то ли психиатр, то ли социолог, то ли еще что-то такое. Ну, так я и думал. Он принялся отвечать, затем Дерек принялся отвечать ему. Но он отвечать не стал. Социолог сидел со спокойным лицом. Почти улыбаясь.
Печально, говорит, печально, что так мало людей что-то понимает. Как общество, кажется, мы основываем свои отклики либо на любви, либо на ненависти, думая, будто это две противоположности. Но ничего подобного. Это одно и то же. Противоположность любви не есть ненависть. Это безразличие. Все уставились на него.
Люди ненавидят только тогда, когда испытывают внутренний страх. Страх того, чем они становятся. Того, что втайне любят. Фашист, и он указал на Дерека, ненавидит демократию. Плюрализм. Все прочее, он пожал плечами, безразличие.
Мне бы впору рассмеяться во всю глотку, будь что-либо из прочего при мне. Но его не было. И я ничего не сказал.
Неделя, как мы затаились. Трудно, но приходится. Не предоставляйте им мишень, сказал Дерек. Не давайте им повода. К понедельнику я порой выходил на улицу. И даже предвкушал, как приступлю к работе.
Сперва я подался в торговый центр. В лучшем скинхедовском прикиде. Не знаю, чего я ожидал. Что весь мир изменится или еще чего-то такого. Но все вокруг было таким же. Как прежде. Я гордо расхаживал и чувствовал, что люди на меня пялятся. Я улыбался. А, знают. Кто я. За что я. Это те люди, которые голосовали.
Любовь была в их глазах. Я был в этом уверен. По меньшей мере чувствовал нечто подобное. Все еще в хорошем настроении я пошел проведать Беза. Готовый взяться за работу. А он бросил бомбу. Прости, приятель, не могу больше иметь с тобой дело. Почему? Он лишь поглядел на меня так, словно ответ очевиден. Догадавшись по моему виду, что я не понимаю, он мне это нехотя объяснил. Из-за того, что случилось. Из-за того, во что ты веришь. Нет, не пойми меня неправильно, сказал он, ты меня знаешь. Согласен, здесь у нас слишком много паки и тех, кто ищет убежища. Но многие из этих паки мои клиенты. А ты взгляни на себя. Едва ли я могу привести тебя к дому какого-нибудь паки и позволить тебе на него работать, понимаешь? Так что прости, приятель, ничего не попишешь.
Выдворили. Я подался прочь, зная, что остался без денег. Зная, что опять паки перебежали мне дорогу. Я оглядел торговый центр. И не увидел больше никакой любви. А увидел заголовки в газетах.
СОВЕТНИК РАСИСТ ПРОШЕЛ НА ВЫБОРАХ В ДЕГЕНХЕМЕ
И ниже:
ИЗБАВИМСЯ ОТ ЭТОГО СБРОДА
Я не верил своим глазам. Ведь нас должны были принять с распростертыми объятиями. Считалось, что с этого начнется революция. Вместо этого шла обычная подлянка. Я знал, что за этим стоят паки. И евреи. Они владеют всеми газетами.
Податься было некуда. Я сунулся к «Святому Георгию», но было раннее утро, и там никого не оказалось. Никого из своих. Так что я просто болтался день-деньской. И думал. И так ни к чему и не пришел. Все только еще больше запуталось.
Я подумывал, а не вернуться ли к «Святому Георгию». Они поди теперь там. Празднуют. А затем, уже совсем поздно, намечался марш по улицам. Пусть местные жители, озабоченное население, знают, что они в безопасности в своих домах.
