— А я вот не курю.
— Ну, тебе же хуже, — говорит мальчик и достает нож.
— Ты чего это задумал? — удивляется актер.
— Зарежу тебя сейчас.
— Мальчик, отдай нож и иди домой. Тебе разве не говорили, что убивать нельзя?
— Мало ли чего говорят. А сами убивают. Вон везде плакаты висят про убийство.
— Это кино, мальчик. Больше того, я в этом кино играю. На самом деле этой истории в жизни не было.
— Ага, рассказывай. Я лучше знаю, что в жизни было. Все убивают, а мне нельзя?
— Спасибо, рассмешил, — говорит актер и хочет идти дальше.
Но мальчик делает шаг и вонзает ему нож в живот.
Зажав живот руками, актер сползает по стене.
Мальчик садится перед ним на корточки.
— Больно? — спрашивает он с любопытством.
— Очень!
— Еще раз воткнуть или сам помрешь?
— Вызови «скорую», мальчик, я все прощу.
— Простит он. За что? Что я такого сделал? — удивляется мальчик. — Ты только не ори громко, у меня бабка больная, шума не выносит. Вон окно на втором этаже. В милицию позвонит — тебе же будет хуже. Приедут и ребра тебе переломают, они не любят, когда их вызывают по пустякам.
И мудрый мальчик уходит.
Актер смотрит на свет фонаря. Свет расплывается в его глазах, потухает.
— Ну вот… Доигрались… — говорит актер и падает у стены.
Конец фильма.
Капли на донышке
Ковальджи Кирилл Владимирович родился в 1930 году в Южной Бессарабии. Поэт, переводчик, прозаик, критик, педагог. Живет в Москве.
* *
*
Спасались у Ноя
все твари по паре,
а мир мой со мною
в одном экземпляре!
Особый, отдельный,
единственный, штучный,
с тоской неподдельной
развилки разлучной…
В пространстве Евклида
острее, чем тело,
душа индивида
боится предела.
Авось при попутном
космическом ветре
ключи подадут нам
иных геометрий!
Слишком
Одинокая светит свеча,
содрогаясь от ветра нездешнего…
Слишком много больных у врача,
слишком много у Бога грешников,
слишком много теней у любви,
раскаленных ножей у прошлого,
слишком много вишневой крови
у железных людей под подошвами;
слишком много слов у ослов,
слишком много отцов у отечества,
половодье свобод нанесло
— к удивлению! — столько нечисти;
слишком тупо наморщены лбы,
слишком много у музыки грохота,
слишком много слепых у толпы
и великой власти у крохотных;
слишком много стволов у виска,
черных пятен у ясного солнышка;
слишком много в пустыне песка.
Слишком мало капель на донышке.
Цифры
100 поэтов:
перевешивает
Единица!
100 солдат:
перевешивают
нули.
* *
*
Свет вечерний и тих и неярок,
я у церкви присел, я устал,
снегопадом на плечи
лег крутой перевал...
Каждый день для меня — как подарок,
я зажгу, благодарствуя, свечи.
До свиданья, до встречи!
От троллейбусов, от иномарок
заразительной жизнью разит,
словно всем поголовно
обеспечен транзит
в мир иной, где бессмертье — приварок:
вечность можно делить полюбовно, —
вся достанется ровно.
Каждый день для меня — как подарок.
Улыбнувшись кому-то, я встал.
День угас, — между прочим,
я его проморгал.
Звезды искрами электросварок
сообщают, что путь стал короче
к одиночеству ночи.
* *
*
Я люблю эту девочку, эту девушку,
я замираю, когда ее вижу,
но мне семь лет,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту женщину,
я замираю, когда ее вижу,
но это ее портрет, она умерла давно,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту женщину,
я замираю, когда ее вижу,
но мне семьдесят семь,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту красавицу,
я замираю, когда ее слышу,
но я уже умер давно,
мне нельзя.
* *
*
Неотъемлема времени примесь,
уникальный предметный фон.
Ты спроси у сегодняшних: примус —
это что? Или что — патефон?
Если нет керосина — свечка,
а опасная бритва — не тронь.
Добавляю поленья в печку,
я люблю смотреть на огонь.
На булыжной — лепешки навоза,
ностальгия ребяческих снов.
Но откуда мамины слезы,
бомбовозы, глубокий ров,
паровозы в степи.
Потерпи.
Стены без крыш,
мертвецы без гробов.
Это жизни и смерти соседство.
В середине — и солнце, и детство,
незажившего времени шов.
Учитель входит в класс...
Павлов Олег Олегович родился в 1970 году в Москве. Первая публикация в “Новом мире” состоялась в 1994 году. Автор романов “Казенная сказка”, “Дело Матюшина”, “В безбожных переулках”. Проза выходит в издательстве “Время”. Последнее издание, увидевшее свет в 2008 году, — “Степная книга”.
Он похож на верблюда.
Долговязый, сгорбившейся под своим грузом — это классный журнал.
Он все помнит — не зло, но очень зорко и чутко запоминает. “Здравствуйте”, — обращение ко всем и каждому. На его уроках не звучало ни имен, ни фамилий. И никого не вызывал к доске. Это чем-то претило. Подходил к ученику — и только с ним говорил. С кем-то говорил — кого-то переставал замечать. Его оценки: “отлично”, “хорошо”, “посредственно”... Как бы реплики. Он доволен, удовлетворен — или он разочарован, ему скучно.
Поведение этого человека не могло остаться незамеченным. Оно удивляло и возмущало учителей истории, литературы, математики, химии, биологии... Вслух звучало: “Это непедагогично”. Казалось, новичок хотел выделиться, поэтому и к нему, чтобы дать это понять, но уже в учительской — в царстве нервных, обидчивых женщин — обращались на “вы”, пользуясь только этим личным местоимением. И если учителю рисования приходилось что-то выслушивать, он смущался и молча кланялся в ответ, с медлительной грациозностью и высоко поднятой головой чуть подаваясь вперед, как будто благодарил, что воспринималось даже обидней. Только учитель музыки, еще один мужчина, боязливо сочувствовал собрату и делился, наверное с надеждой на взаимность, мыслями о сокровенном: об искусстве. Он гордился, что преподавал свой предмет, музыку, по методике Кабалевского. Но когда произносил благоговейно: “Музыка покоится на трех китах…” — раздавался смех, стоило вообразить себе это. Учитель рисования нисколько не презирал бесед с этим одновременно серым и светлым, искренним и трусливым, униженным и возвышенным человеком, чье прозвище было Смычок.
Дети безжалостно, почти изощренно казнили обнаруженное уродство или хотя бы нелепость. И новый школьный учитель — он был откровенно нелеп, некрасив. Сутулая худоба с плетущейся походкой. Строение черепа, большие оттопыренные уши, отвисшая нижняя губа. Остатки волос, остриженные коротко. Такая же седоватая куцая бородка.
