института, завсектором, начальника обсерватории Саркисова В. Л. временно и. о. завсектором назначался кто-то, фамилия которого Вадиму ничего не говорила, и. о. начальника обсерватории и ее Джусалинского отделения назначался Сева Алексеев, в Ганче и. о. начальника становился Эдик.
— Я кое-что уже слышал об этом, — сказал Вадим. — Чем же он заболел, бедняга?
Эдик и Женя были заметно разочарованы тем, что сюрприза не получилось. Тем не менее Эдик, видимо уже не в первый сегодня раз, размахивая руками, стал рассказывать про сегодняшний утренний свой звонок в Джусалы, Севе Алексееву, который поведал подробности. Проект приказа составлялся в обстановке прямо-таки трагедийной. Бледный шеф, сидя в постели, с лихорадочно сверкающими, выражающими всепрощение и боль расставания глазами, «толпой любимцев окруженный», диктовал текст. При этом он прерывал себя жалобами на самочувствие и приступами кашля, после которого он сам и все окружающие с минуту, остолбенев, с молчаливым ужасом разглядывали не виданную до сих пор никем, знакомую лишь по чтению классики картину: розовые пятна на носовом платке. Это была чахотка, туберкулез, обнаружившийся сразу в открытой форме и требующий немедленных радикальных мер. Врачи требовали госпитализации и предупреждали, что возможно даже хирургическое вмешательство.
— Да-а, такова, голубчик ты мой Вадим, селяви, — проговорил Женя, не без удовлетворения потирая руки. — Это — крах! Жил-жил человек, греб, греб к себе — и сильно, заметь, греб, хапал, ближнего, да и не очень ближнего, топтал без малейших колебаний. И везло ему, прямо-таки перло, на зависть… И вот — на тебе! Звоночек! Оттуда! — Женя поднял палец вверх. — Впрочем, в данном случае, вернее, оттуда. — И палец показал противоположное направление. — Это ему, голубчику, за то, что хотел нас надуть. Нет, я не то чтобы… В другой раз и пожалею. Но по делу… Позвал, все обещал. А сам в кусты. Так тебе, болезному, чтоб неповадно… Бог или кто там вместо него? И. о. бога? Хе, хе, правильно, голубчик Эдик, вот именно. И. о. бога — он сейчас с нами. А кто не с нами…
— Тому амбец! — блеснув очками, сказал Эдик. Он излучал довольство.
Вадим внутренне поразился. Он почти не знал Саркисова, возможно, тот был не подарочек. Но ведь это ближайшие, доверенные, можно сказать, люди, кое-чем Саркисову обязанные — и такое ликование… Все же больной. Все же и правда звоночек, то ли оттуда, то ли оттуда. Нет, это все ненормально. Всеобщий психоз зашел слишком далеко. Ну что ж, приступим к лечению. Вадим торопливо перебил Женю:
— У меня тоже есть новости…
И все рассказал — и про разговор с Хухлиным, и про ранний свой звонок приятелю-обозревателю, с которым Женя, кстати, был знаком.
— Газетчик?! — у Эдика жалко оттопырилась губа. — Да ты что, шеф ни под каким видом…
— Заткнись, Эдик, дружочек, яви божескую милость, — бледно-голубые, почти белые глаза Жени даже потемнели от презрения к Эдиковой тупости и еще от какого-то шального вдохновения. — И не вякай более пока, будь другом! А слушай, внимай, благоговея, когда слышишь голос самой судьбы, и. о. которой в данном случае назначен Орешкин. Какой еще, к черту, шеф? Ты шеф. Понял? Ты — шеф! То есть пока, конечно, и. о. шефа. Но в момент, когда приезжает корреспондент центральной газеты, этого достаточно. А шефом ты станешь именно благодаря корреспонденту. То есть нам, мне и Орешкину. И доктором станешь, и член-кором. Ведь ты не прочь стать член-кором, правда? Ну вот, я же знаю, чего тебе надо, ночей не сплю, чтобы всякому свое… Не будь только жопой, голубчик Эдик, и все будет хорошо. Я имею в виду: смотри, если ты когда-нибудь забудешь, как и кто тебя…
Эдик, казалось, наконец осознал всю глупость своего испуга и даже кое-что понял из шквала вразумлений, обрушенного на него Женей, приободрился, порозовел и приосанился, но Женя уже потерял к нему интерес, он обращался к Вадиму:
— Ты — гений, дружочек Вадим, это самое малое, что можно сказать. Уникальный случай, и только идиоты могли бы им не воспользоваться. Эффектный эксперимент! Пусть и муровый, по сути, здесь меня не собьешь, но эффектный — для газеты — что ты! Это я понимаю. Ну, а под сурдинку пойдет все, чем мы его тут нашпигуем.
— Прогноз наконец сдвинется с мертвой точки! — с нажимом произнес Вадим. Но раскрывать полностью свой замысел не стал.
Они со Светой согласно уже решили, что Женя и Эдик заражены «манией склоки» не меньше, чем «та шайка». И исцелять их следовало деликатно — незаметно для них самих обратить их помыслы к общему, овеянному газетной славой делу.
— Точно, — ответствовал Женя. И добавил: — Но главное не это, а то, что сдвинется он туда, куда нам нужно. Когда он приедет?
— Обещал послезавтра, в понедельник, быть. Впрочем, это спросонья и сгоряча. Он и командировочные взять не успеет. Так что хорошо, если во вторник. Но я его дожидаться не буду. Вы уж тут сами встретьте и приезжайте с ним, если хотите. Я Коту обещал завтра утром вернуться — у нас еще три дня там.
— Усек? — строго обратился Женя к Эдику. — Не упустить! А то начнет здесь ходить, мало ли на кого напорется.
— Да брось ты, Жень, — рассвирепел наконец Вадим, — что за ерунда! Приедет он, конечно, ко мне, сюда, на эту веранду. Ты и встретишь. Света встретит. И Эдика он никак не минет. И вообще — о деле так о деле. Это смешно, в конце концов…
Вадим осекся. Пол незнакомо задрожал под ногами, в пустых пиалах согласно звякнули ложечки. Пиунь — пропело окно. Самое большое стекло в раме по диагонали пересекла трещина.
Женя и Эдик переглянулись.
— Местное, — сказал Эдик. — Где-то близко. Класс одиннадцатый, не больше двенадцатого. Пойти на станцию, что ль, уточнить, где и сколько.
Встал и вышел. Вадим тоже вышел. На веранде стояла Света. Она показывала соседке, Рите Волыновой, на облачко пыли, клубящееся над обрывом противоположного берега Рыжей реки, — небольшой обвал от несильного толчка. Обе смеялись.
— На два дня всего-то и ошиблась, — радовалась Света.
Вадим произвел в уме небольшой подсчет — уж он-то знал теперь ганчские каталоги. Даже таких — ощутимых, но неопасных — толчков в Ганче должно случаться не более одного в год.
— Да, точность в два дня — совсем неплохо, — милостиво похвалил Женя. Он стоял рядом с Вадимом — в шлепанцах и в халате, руки назад, широко расставив голые волосатые ноги, и смотрел на вершины Соленого хребта. — Но вообще-то… — он снизил голос. — Ведь десятого у нашего доблестного шефа как раз и открылось это дело, с чахоткой. А сны напрямую и нельзя толковать. Шеф заболел! Газетчик едет! Вот это и есть для нас настоящее землетрясение! Молодец, Света!
