Пролог Евангелия от Луки
Евангелие от Луки — единственное из всех Евангелий — имеет пролог, где автор обращается к человеку, которому посвящает свою работу:
Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова (kathôs paredosan hêmin hoi ар' arches autoptai kai hupêretai genomenoi tou logou), то рассудилось и мне, по тщательном исследовании (parëkolouthêkoti) всего сначала (anôthen)[310], по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен
(Лк 1:1–4).
Этот пролог уже многие годы является объектом пристального внимания и обширных дискуссий среди ученых–новозаветников. Мы здесь ограничимся вопросами, важными для нашего исследования — об очевидцах, чьи свидетельства служили источниками преданий Луки, и о нашем отношении к этим очевидцам.
Стоит отметить, что греческое слово, используемое в 1:2 в значении «очевидцы» (autoptai), не имеет судебно–криминалистического значения, характерного для этого слова в английском языке; поэтому не стоит воспринимать его как метафору суда. Autoptai — это просто люди, непосредственно наблюдавшие то или иное событие, знающие о нем из первых рук. (Лавдей Александер предлагает перевод: «те, кто имеет личный опыт в этой области; те, кто знает обсуждаемый предмет из первых рук»[311].) Однако в словах «бывшие с самого начала очевидцами» ясно выражена та же мысль, что в Деян 1:21–22 и в Ин 15:27; даже выражение ap` arches у Луки и Иоанна общее. Более того: появление этого выражения в прологе Луки позволяет нам разглядеть исторический бэкграунд его труда, который мы обсудим далее.
Большинство ученых полагают, что пролог Луки в целом принадлежит к традиции греческой историографии: для первых читателей он служил указателем на то, что им предстоит прочесть своего рода историческое сочинение. Однако Лавдей Александер бросила этой гипотезе серьезный вызов: тщательно изучив прологи в древнегреческой литературе, она пришла к выводу, что по своей форме и риторике пролог Луки гораздо больше напоминает предисловия к техническим и профессиональным трактатам[312] (например, к учебникам по медицине, математике, инженерному делу или риторике), чем к историческим трудам. (Она не отрицает, что по содержанию Евангелие от Луки и Деяния следует классифицировать как своего рода историографию, но утверждает, что сами по себе прологи к Луке и Деяниям на это не указывают[313].) Другие ученые, отвечая Александер, признают, что приведенные ею свидетельства и аргументы сообщают нам нечто новое о социо–культурном уровне и контексте трудов Луки, однако не считают, что ее аргументы опровергают параллели с терминологией и концепциями греческой историографии[314].
Дэвид Луни верно отмечает, что «лишь малая доля греческих исторических трудов дошла до наших дней», и «из тех, что дошли до нас, большинство написано авторами такого социального положения, к какому Лука не мог даже приблизиться — поэтому нельзя ожидать, что он стал бы подражать их изысканному стилю»[315]. Он приводит некоторые, хотя и немногочисленные, свидетельства того, что в своем прологе Лука мог ориентироваться не на лучшие образцы эллинистической историографии (единственные, дошедшие до наших дней), а на «сотни посредственных исторических сочинений, ныне утерянных»[316]. Кроме того, замечает он, «представляется все более вероятным, что различие между историческими и научными [техническими или профессиональными] рrооiтiа [прологами] — в сущности, ложная дихотомия»[317]. Дэрил Шмидт, в очередной раз пересматривая риторику эллинистической историографии, отмечает, что «рамки эллинистической историографии включали в себя широкий круг повествований, отличавшихся и уровнем достоверности, и стилем», и приходит к выводу, что пролог Луки носит в себе явные следы влияния риторических условностей эллинистической историографии. Это делает Луку автором «исторического» сочинения, хотя и не обязательно историком в точном смысле слова. Евангелие от Луки и Деяния входят в широкий спектр «эллинистической историографии»[318].
Для наших целей важно, прежде всего, историографическое значение выражения «очевидцы от начала» (ар` arches autoptai). Александер, без сомнения, удалось показать, что термин autoptês употреблялся отнюдь не только в историографии; среди историографов, чьи труды сохранились до наших дней, лишь Полибий (3.4.3) и Иосиф Флавий (Против Апиона, 1.55) используют его в предисловии или иных методологических пассажах[319] в связи с личным наблюдением событий, описанных в повествовании. Далее она заявляет, что «нам вообще нет нужды обращаться к историкам», поскольку в предисловиях к сочинениям технического или профессионального характера можно найти куда более близкие параллели с использованием этого термина в прологе Луки[320]. Однако это утверждение убедительно лишь в общем контексте ее рассуждений, предлагающих «развести» пролог Луки с его историографическими параллелями; если же взглянуть на пролог в целом по–другому — напротив, наиболее уместными параллелями могут стать Полибий и Иосиф. Самуэль Бирског критикует Александер за узкую сосредоточенность на группе слов, однокоренных к autoptein, настаивая, что само понятие, о котором говорят Полибий и Иосиф, было намного более распространено в античной историографии, чем термин autoptein для его описания[321] Более того: если Иосиф Флавий мог (как предполагает Александер[322] в использовании слова autoptës подражать Полибию — то же самое могли делать и другие историки. Полибий пользовался широкой популярностью и большим уважением, в его труде видели наивысшее воплощение принципов эллинистической историографии — так что для позднейших авторов, желавших написать историческое сочинение, вполне естественно было бы подражать его терминологии, независимо от того, удавалось ли им приблизиться к Полибию во всех прочих отношениях. В любом случае: независимо от того, считать ли autoptai в прологе Евангелия от Луки техническим или историографическим термином — из всего контекста Евангелия от Луки и Деяний не приходится сомневаться, что он имеет историографическое значение: речь идет о людях, видевших события евангельской истории, рассказанной Лукой, своими глазами.
Особый интерес, однако, представляет то, что выражение «от начала» (αρ' arches) теперь тоже может рассматриваться в контексте того же комплекса историографических понятий. Это не отзвук (как иногда полагают) свойственного эллинистической культуре уважения к древности и не отсылка к авторитетным древним источникам устной традиции[323] — это утверждение, гласящее, что очевидцы были свидетелями событий на всем протяжении рассказанной автором истории.
Существует еще один пример использования этого выражения в общем значении в историографическом труде, современном Евангелию от Луки; Филон Библосский пишет: «Санхуниатон, человек поистине великой учености и любознательности, стремившийся у всех узнавать о том, что происходило, с самого начала (ex arches)… весьма внимательно изучил труды Тааута»[324]. Однако ближе к Луке стоит пример, приведенный Дэвидом Ауни. Это пролог к сочинению Плутарха «Пир семи мудрецов», подписанному псевдонимом. Автор его якобы присутствовал на знаменитом собрании семи мудрецов в VI веке до н. э. и теперь предлагает своему адресату правдивый отчет об этом событии. Разумеется, этот отчет — вымысел от начала до конца: однако это не умаляет его ценности для наших целей, поскольку, составляя этот пролог, Плутарх, несомненно, руководствовался правилами историографии своего времени. Ауни отмечает серию параллелей как с прологом Луки, так и с прологами к техническим трактатам[325], и на этом основывает предположение, что предисловия к популярным историческим сочинениям могли больше напоминать предисловия к техническим трактатам, чем предисловия к историческим трудам более высокого уровня, которые единственно и дошли до нас[326]. В этом псевдэпиграфическом прологе нас интересует последняя фраза. В ней автор сообщает своему адресату, что все остальные отчеты об этом событии недостоверны, поскольку их авторы, в отличие от него самого, на собрании не присутствовали. Далее он заключает: «Поскольку времени у меня теперь достаточно, а преклонный возраст не позволяет надолго откладывать мой рассказ, поведаю все с самого начала (αρ' arches hapanta diëgësomai), раз уж тебе не терпится послушать»[327]. Выражение «с самого начала» здесь говорит о том, что автор, будучи очевидцем, способен дать о событии полный отчет — в отличие от других рассказчиков, которые лишь что–то слышали о происшедшем, и потому их сведения неизбежно неполны.
