Тот кто становится осознает жизнь, в то время как тот кто просто существует - никогда, так как он в середине жизни. Ему нужны высоты и одиночество чтобы осознать жизнь. Но в жизни он становится осознающим смерть. И это хорошо что вы осознаете коллективную смерть, так как потом вы знаете почему ваши высоты и одиночество хороши. Ваши высоты как луна которая одиноко ярко странствует и через ночь смотрит вечно и чисто. Иногда она покрывает себя и вы полностью в темноте земли, но через время она снова заполняет себя светом
Смерть земли чужда этому. Неподвижна и чиста, она смотрит на жизнь земли издалека, без обволакивающего тумана и текущих океанов. Ее неизменная форма была вечно тверда. Это одинокий чистый свет ночи, одинокое существо и ближний фрагмент вечности.
Оттуда вы выглядываете, холодный, неподвижный и сияющий. С серебряным светом другого мира и зеленым полумраком, вы льетесь в далекий ужас. Вы видите это, но ваш взгляд чист и прохладен. Ваши руки красные от крови, но лунный свет вашего взгляда неподижен. Это живая кровь твоего брата, да, это твоя собственная кровь, но твой взгляд остается светящимся и охватывает весь ужас и всю землю вокруг. Ваш взгляд остается на серебряных морях, на снежных пиках, на голубых долинах, и вы не слышите стоны и вой человеческого животного.
Луна мертва. Ваша душа ушла на луну, хранителю душ.40 Таким образом душа двинулась навстречу смерти.41 Я пошел во внутреннюю смерть и увидел что внешнее умирание лучше чем внутренняя смерть. И я решил умереть снаружи и жить внутри. Из-за этого я развернулся42 и искал место для внутренней жизни.
Глава 4 Отшельник.
(43)
На следующую ночь(44) я оказался на новом пути; потоки горячего воздуха обвевали меня, и я увидел пустыню - барханы желтого песка cо всех сторон, беспощадно палящее солнце, небо цвета потускневшей стали, воздух, мерцающий над землей. Справа от меня раскинулась глубоко изрезанная долина с иссохшим руслом, бедной растительностью и мелкой ежевикой. На песке я увидел следы от босых ног, ведущие от каменистой долины до плато. Я иду по ним вдоль высокой дюны. Там, где она осыпается, следы сдвигаются в сторону. Они кажутся свежими, а рядом с ними – старые, полустертые. Я внимательно иду за ними: они снова следуют склону дюны, потом вливаются в другие следы - но это те же, поднимающиеся с долины, по которым я уже шел.
Изумленный, я иду вниз по следу. Вскоре я прихожу к раскаленным выветренным скалам. На камнях след исчезает, но я вижу, где слой породы проседает и слезаю. Воздух накаляется, и каменистая почва обжигает мои ступни. Я добираюсь до дна; опять следы. Они проходят неподалеку по извилинам долины. И здесь я оказываюсь у небольшой хижины с тростниковой крышей, построенной из глиняных кирпичей. Расшатанная деревянная планка образует дверь, на которой нарисован красный крест. Я осторожно открываю ее. Там, опершись о стену, сидит аскетического вида человек в льняной накидке. На его коленях - книга из желтого пергамента с красивой черной рукописью – несомненно, Греческое евангелие. Я у отшельника Ливийской пустыни. (45)
Я: «Я помешал вам, отец?»
Аммоний: «Ты мне не мешаешь. Но не называй меня отцом. Я такой же человек, как и ты. Чего ты хочешь?»
Я: « Ничего, я случайно пришел сюда, в пустыню, и обнаружил на песке следы, которые и привели мне к тебе.»
А: «Ты обнаружил следы от моих ежедневных прогулок на рассвете и на закате»
Я: «Извини, если я прерываю твою молитву, быть с тобой для меня редкая возможность. Я раньше никогда не встречал отшельника».
А: «Здесь ты можешь увидеть много других отшельников, если спустишься дальше в долину. У некоторых хижина, как у меня, другие живут в пещерах, что древние выдолбили в скалах. Я живу наверху долины, потому что это самое уединенное и спокойное место, и здесь я ближе всего к тишине пустыни»
Я: «Ты здесь уже давно?»
А: «Пожалуй, лет десять, но на самом деле, я не помню точно. Может, немного больше. Время так быстро идет.»
Я: « Время идет быстро? Как такое возможно? Твоя жизнь, должно быть, очень монотонна»
А: «Ну конечно, время для меня проходит быстро. Даже слишком. Ты, похоже, язычник?»
Я: «Я? Нет – не совсем. Меня воспитывали как христианина»
А: «Тогда как ты можешь спрашивать, тянется ли для меня время? Ты должен знать, что занимает скорбящего человека. Только бездельники вырастают в скуке»
Я: «Но, прости мое любопытство, чем ты тогда занимаешься?»
А: «Ты что, ребенок? Во-первых, ты же видишь, я читаю, а потом у меня время для работы»
Я: «Но я не вижу здесь ничего, чем бы ты мог занять себя. Ты, должно быть, прочитал эту книгу от корочки до корочки. И если это проповеди, как я предполагаю, тогда я уверен, что ты уже знаешь их наизусть»
А: «Как по-детски ты говоришь! Конечно же, ты знаешь, что книгу можно читать по многу раз – возможно, ты практически выучил ее, но, тем не менее, может быть и так, что когда ты снова смотришь на строки, некоторые вещи кажутся тебе новыми или даже приходят новые мысли. Каждое слово может активно действовать в твоем уме. И, в конечном счете, если ты однажды оставляешь книгу на неделю, а потом снова возвращаешься к ней, после того, как в твоем уме произошли различные перемены, многие вещи становятся для тебя ясными»
Я: «Мне трудно это понять. Книга ведь одна и та же, естественно, очень глубокая, да, пускай даже духовного плана, но, уверен, не настолько неисчерпаема, чтоб занимать несчетные годы»
А: «Ты меня удивляешь. Как тогда ты читаешь эту святую книгу? Ты действительно видишь в ней только один смысл? Откуда ты? Ты поистине язычник»
Я: «Прошу, не вини меня за то, что я читаю, как язычник. Дай мне поговорить с тобой. Я здесь, чтоб учиться. Считай меня невежественным учеником, каким я являюсь в этих вопросах»
А: «Если я называю тебя язычником, не стоит принимать это как оскорбление. Я раньше тоже был язычником, насколько я помню. Как же я могу порицать тебя за невежество?»
Я: «Спасибо за твое терпение. Но мне очень важно знать, как ты читаешь и что берешь из этой книги»
А: «На твой вопрос нелегко ответить. Легче слепому объяснить цвета. Прежде всего, ты должен понять одну вещь: последовательность слов имеет не один смысл. Но люди пытаются приписать словесному порядку единственное значение, чтоб их язык не был двусмысленным. Это стремление мирское и ограниченное и принадлежит самым низким слоям божественного созидательного плана. На более высоких уровнях проникновения в божественные мысли ты осознаешь, что порядок слов имеет больше, чем одно действительное значение. Только всезнающим дано понимать их все. Мы же все время пытаемся постигнуть еще несколько смыслов»
Я: «Если я правильно тебя понимаю, ты считаешь, что святые писания Нового Завета тоже имеют двойственный, общедоступный и эзотерический смысл, как утверждают некоторые еврейские ученые относительно своих священных книг»
А: «Эти плохие предрассудки далеки от меня. Вижу, ты совершенно неопытен в священных делах»
Я: « Здесь я должен признать свое глубокое невежество. Но я очень хочу испытать и понять, что ты думаешь о многозначительности словесного порядка»
А: «К сожалению, я не в состоянии рассказать тебе все, что знаю об этом. Но, по крайней мере, попытаюсь прояснить некоторые элементы. Поскольку ты несведущ, я сейчас начну с другого. Что тебе нужно знать, так это то, что до знакомства с христианством я был ритором и философом в городе Александрия. У меня было огромное количество студентов, включая многих римлян, нескольких варваров, а также галлов и британцев. Я преподавал у них не только историю и греческую философию, но также новые системы, среди которых система Фило, которого мы называли Иудеем. Он мыслил ясно, но поразительно абстрактно, как по обыкновению делают евреи, когда разрабатывают свои системы; более того, он был невольником собственных слов. Я добавил к ним свои и сплел ужасную сеть слов, в которую поймал не только своих слушателей, но и самого себя. Да, мы даже поверили в их реальность, поверили, что мы владеем божественным, и запечатлели его в словах»
Я: «Но Фило Иудей, если ты его имеешь в виду, был серьезным философом и великим мыслителем. Даже Иоанн Богослов включил некоторые его размышления в евангелие»
А: « Ты прав. Заслуга Фило в том, что он обогатил язык, как и многие другие философы. Он относится к мастерам языка. Но слова не должны становится Богами» (47)
Я: «Здесь я не понимаю. Разве в евангелие от Иоанна не говорится: И Слово было Бог. Похоже, это очень четко выражает идею, которую ты только что отверг»
А: «Берегись, чтобы не стать рабом слов. Вот, прочитай, начиная с отрывка, в котором говорится: В нем была Жизнь. Что Иоанн говорит здесь?» (48)
