мамзели: — Мне бы Льва Карловича Вольтенкова повидать. Сообщите, что из Череповца, от Кузьмы… виноват, от Вани Сухарева. Записочка от него и посылочка.
Мамзелька молча посторонилась, пропуская гостя внутрь квартиры, повела по длинному затхлому коридору, уставленному и увешанному всякой всячиной — ведрами, детскими саночками, корзинками, мимо множества дверей. Некоторые молчали, из-за других доносились крики, пьяные вопли, детский плач.
Лев Карлович, обитавший в крайней угловой комнате, оказался носатым коротышкой. Возрастом чуть постарше Ивана, но успевший поседеть и слегка облысеть. Как и мамзель, хозяин оказался в одном халате, из-под которого торчали толстые волосатые ноги. Впрочем, носатого это нисколечко не смущало, а уж самого Ивана Афиногеновича тем более.
Иван оглядел комнату. Большая, в два широченных окна, разделенная надвое ширмой. Посередине круглый стол, покрытый клеенкой, с медным пузатым чайником, какая-то снедь, аккуратно прикрытая салфеткой. Огромный шкаф с книгами. Еще один, поменьше, со стеклянными дверцами, за которыми виднелись какие-то пузырьки и бутылки. И еще один, видимо, с одеждой, коли с закрытыми дверцами. Все прибрано, все опрятно, если не считать мужской и женской одежды, валявшейся вперемежку на диване, и скомканного постельного белья. Но это дело житейское. А еще запахи лекарств и больницы, которые не мог перебить едкий папиросный дым. Вольтенков, судя по всему, либо лекарь, либо аптекарь. Ну, кем еще может быть еврей? Если только часовщиком или ювелиром. Какие у него дела могут быть с официантом железнодорожного ресторанчика, Иван Николаев не знал, но представлял. Скорее всего, Кузька продает лекарства, полученные от питерского знакомого, а выручку делят пополам.
С таблетками и микстурами нынче беда, а больных и увечных после двух войн много. А может быть, аптекарь приторговывает еще кое-чем. Вон у Адочки зрачочки широкие. Видел Иван такие — у тех, кто в госпиталях долго лежал, лекарства особые принимал, потом без этих лекарств уже жить не мог. У ротного командира — геройский был человек, даром что оказался потом белогвардейской сволочью и генералом, такие зрачки после пятого ранения появились.
Откуда-то изнутри у Ивана Афиногеновича начал подниматься чекист восемнадцатого года — торгует контра лекарствами, что у народа украл! За такие дела можно в расход пускать, без суда и следствия. Но на дворе нынче не восемнадцатый, а двадцать второй год и торговля не преступление! Посему, засунув куда подальше праведный гнев, Иван Николаев еще раз изложил — кто он и откуда.
Лев Карлович энергично поручкался с Николаевым, выставил стул, представил мамзель.
— Это Адочка.
— Аделаида Мицкевич, — поправила барышня. Усевшись совсем не по-женски закинув одну ногу за другую, закурила очередную папиросу.
— Адочка, ты бы расстаралась насчет чайничка, — льстиво попросил подругу Лев Карлович. — Гость наш с дороги, надо его чайком напоить.
Аделаида послушно взяла медный чайник и удалилась.
— Ну-с, почтеннейший Иван… э-э?
— Афиногенович.
— Значит, Иван Афиногенович… что там у вас?
— Записочка вам, с посылочкой.
Николаев полез за пазуху, вытащил увесистый шуршащий сверток. Что было в свертке, он догадался сразу. Так и дурак догадается. Но его дело маленькое — просил Кузя передать, он передал. А брать чужое Иван Афиногенович в жизни б не стал. (Трофеи, что с боем добывались, не в счет. Это законная добыча, за которую кровь проливали!)
Записочку Лев Карлович прочитал, хмыкнул, передал Адочке, а деньги лишь полистал, но пересчитывать не стал. Не иначе пачка того не стоила.
Адочка, одевшись (за ширмой все-таки), упорхнула. Попили чайку с колбасой и свежими булками, поговорили о жизни. А вечером аптекарь повел гостя на какую-то окраину. Пока добирались на извозчике, Николаев еще понимал, где они, но потом Карлович повел его какими-то дворами, огородами, петляя и путая следы, словно заяц. Иван, если бы и хотел, все равно не сумел бы запомнить дорогу — не настолько он знал Питер. Добравшись до невзрачного домика под драночной крышей, без забора, аптекарь постучал в дверь особым стуком, изображая мелодию.
— Кто? — донеслось из-за калитки.
— Аптекарь с другом, — отозвался Вольтенков.
— Что за друг? — продолжался допрос.
— Верный, — так отрекомендовал спутника Лев, и калитка открылась.
Первым, кого увидел Николаев внутри дома, была уже знакомая мамзель. Ада Мицкевич скромненько сидела в уголочке и дымила папироской, пытаясь не попортить ярко накрашенные губки. На сей раз была одета более соответствующе — в кремовую юбку и лиловый жакетик, а голову украшала вычурная шляпка с замысловатым пером. Если у Ивана и были сомнения, кто такая Аделаида, то теперь они окончательно исчезли.
Но "ночная бабочка" интересовала Ивана меньше всего. Гораздо интереснее были трое мужчин, сидевших вокруг стола с едой. Бросилась в глаза огромная сковородка с жареным мясом, глубокая миска с вареной картошкой. Николаев, хотя и угостил его Карлович хлебом с колбасой, невольно сглотнул слюну. А выпивки всего полуштоф. На троих мужиков да под хорошую закусь — всего ничего.
— Вот, друзья мои, товарищ из города Череповца, — велеречиво произнес Лев Карлович. — Думаю, что он тот, кто нам нужен. Рекомендации самые благожелательные, а кроме того — честнейший человек. Вез с собой кучу денег, все в целости и сохранности довез. Зовут Иваном Афиногеновичем.
Решив, что миссия выполнена, аптекарь отошел в уголок, уселся рядом с мамзелькой и принялся ей что-то нашептывать на ушко.
Иван Афиногенович, без приглашения уселся на табурет, начал сворачивать, "козью ножку" исподлобья оглядывая и оценивая присутствующих. Он с самого начала подозревал, что Кузька его отправит к бандитам. А куца еще? В половые наниматься или в вышибалы?
Бандитов бывший командир взвода не уважал, но терпел. Как-никак тоже борцы с царским режимом, хотя и несознательные. Но эти мужики на бандитов не походили. Вот разве что один, если по манерам и одежде смотреть, из "блатных". Лет тридцати, морда небритая. Мясо глотает, не прожевывая, словно боится, что отнимут. На ногах щегольские сапоги, за которые, по царским временам, пятьдесят рублей брали (жалованье полковника за месяц!), а штаны устряпаны чем-то грязным. Новый пиджак напялен на грязную рубаху. Пофорсить любит, а вот следить за собой не приучен. И одежда будто бы с чужого плеча. Второй — коренастый мужчина лет сорока, бритый налысо, одетый в выцветшую от частых стирок гимнастерку, туго подпоясанную армейским ремнем. Движения выверенные, неторопливые. Встреть Иван
