комментариях. Вот они:
"Заехали мы вдвоем в одну глухую заброшенную деревушку, чтобы согреться, отдохнуть и закусить. Продукты были свои, надо было только найти угол. Заходим в первую попавшуюся избу. На постели лежит еще молодая женщина, а по разным углам на полу — трое маленьких ребят. Ничего еще не понимая, просим хозяйку поставить самовар и затопить печь, но женщина, не вставая, даже не приподнимаясь, слабо шепчет:
— Вон самовар, ставьте сами, а мне силушки нет.
— Да ты больна? Что с тобой?
— Одиннадцатый день не было крошки во рту…
Жутко стало… Повнимательнее взглянули кругом и видим, что дети еле дышат и лежат со связанными ручонками и ногами.
— Что же хозяйка у тебя с детьми-то, больны?
— Нет, родные, здоровы, только тоже десять суток не ели…
— Да кто же их связал-тο да по углам разбросал?
— А сама я до этого дошла. Как проголодали четыре дня, стали друг у друга руки кусать, ну и связала я их да и положила друг от дружки подальше.
Как сумасшедшие, бросились мы к своей маленькой корзинке, чтобы дать погибающим детям по кусочку хлеба. Но мать не выдержала, спустилась с постели и на коленях стала упрашивать, чтобы мы поскорее убрали хлеб и не давали его ребятам. Хотелось выразить порицание этой матери, выразить свое возмущение; но слабым плачущим голосом она заговорила:
— Они больно мучились семь ден, а потом стали потише, теперь уже ничего не чувствуют. Дайте им спокойно умереть, а то покормите сейчас, отойдут они, а потом опять будут семь ден мучиться, кусаться, чтобы снова так же успокоиться… Ведь ни завтра, ни через неделю никто ничего не даст. Так не мучайте их. Христа ради, уйдите, дайте умереть спокойно…
Выскочили мы из избы, бросились в сельсовет, требуем объяснений и немедленной помощи.
Но ответ короткий и ясный:
— Хлеба нет, голодающих много, помочь не только всем, но даже немногим нет возможности".
27 января 1922 г.
В богатых степных уездах Самарской губернии, изобиловавших хлебом и мясом, творятся кошмары, наблюдается небывалое явление повального людоедства. Доведенные голодом до отчаяния и безумства, съевши все, что доступно глазу и зубу, люди решаются есть человеческий труп и тайком пожирают собственных умерших детей. Из с. Андреевки Бузулукского уезда сообщают, что "Наталья Семыкина ест мясо умершего человека — Лукерьи Логиной". Начальник милиции 4-го района Бузулукского уезда пишет, что по пути его следования в трех волостях он "встретил бывалые древние случаи людоедства древних индусов, индейцев и дикарей северного края" и что эти "бывалые случаи" выражались в следующем:
1) В селе Любимовке один из граждан вырыл из могилы мертвеца — девочку лет 14, перерубил труп на несколько частей, сложил части тела в чугуны… Когда это "преступление" обнаружилось, то оказалось, что голова девочки "разрублена надвое и опалена". Сварить же труп людоеду, очевидно, не удалось.
2) Из слов членов Волисполкома с. Любимовки видно, что "дикое людоедство" по селу принимает массовые формы и что "в глухие полночи идет варка мертвецов", но фактически "преследовал" лишь один гражданин.
3) В с. Андреевке, в складе милиции лежит в корытце голова без туловища и часть ребер шестидесятилетней старухи: туловище съедено гражданином того же села Андреем Пироговым, который сознался, что ел и не отдавал голову и мертвое тело.
4) В с. Утевке Самарского уезда гражданин Юнгов доставил в исполком некоего Тимофея Фролова, "объяснив, что в ночь на 3-е декабря он, Юнгов, пустил Фролова к себе на квартиру и, накормив его, лег спать. Ночью Фролов встал и украл один хлеб, половину его съел, а половину положил в свою сумку. Утром в этой же суме у него найдена удушенная кошка Юнгова". На вопрос, зачем удушил кошку, Фролов объяснил: для личного потребления. "Кошку он удушил ночью тихонько и положил в суму, чтобы после съесть" — так гласит акт.
Исполком постановил: задержанного Фролова отпустить, так как преступление им сделано в силу голода. Сообщая об этом, Исполком добавляет, что вообще граждане села "устраивают охоты на псов и кошек и питаются пойманной добычей"".
Глава восьмая
БАНДИТСКИЙ ПЕТРОГРАД
Все было сделано по всем процессуальным нормам и правилам и так, что никакой проверяющий не подкопается. Имелся объект, подлежавший обыску, с последующей выемкой незаконно нажитого имущества, имелись два понятых (семейная пара, испуганно жавшаяся друг к другу, но втайне счастливая, что по душу соседа-крохобора прибыли-таки чекисты!). Само собой имелись строгие люди с красными удостоверениями, где на сафьяне прописано черными буквами грозное "ГПУ", и имевшие не менее грозную бумагу с печатью. Другое дело, что удостоверения выписаны на агентов, к Петрограду отношения не имеющих (зря, что ли, Иван Николаев тащил документы из Череповца?), а "ордер", отпечатанный на машинке мамзелью Адой, заверен печатью, сооруженной Васькой Пулковским из старой подошвы. Но кто из "совбуров", с самого начала нэпа ожидавших, что за ними придут" (из милиции, из прокуратуры, из Чека — не суть важно), будет вчитываться в бумаги? А если дело происходит в то время, когда белая петроградская ночь только-только превращается в хмурое июльское утро, до вчитываний ли?
Но все по порядку. Весь вечер Пантелеев распределял и определял — кто и что должен был делать. Василию, скажем, надлежало "обеспечивать отход". Пулковский должен был заранее появиться у нужного дома, посмотреть — нет ли там чего подозрительного, а потом караулить до конца операции. Так же ему следовало покинуть место операции последним. По-простецки это называется "стоять на стреме", но стоит ли выражаться, как в бандах, если имеет место борьба с нарождающейся буржуазией?
Иван Николаев был обряжен матросом. Пантелеев выдал ему брюки-клеш, бушлат и тельняшку, посетовав, что бескозырки подходящей не отыскал, но для такого дела подойдет фуражка инженера черная, а молоточки можно заменить на пятиконечную звезду. Ивану не слишком хотелось натягивать чужие обноски, но раз признал за Пантелеевым главенство, надобно подчиняться. Дисциплина нужна хоть в армии, хоть в банде. По замыслу Леонида, матросу следовало напускать на себя грозный вид, играть бровями и без надобности рта не открывать. Молчаливый матрос, прожигающий взглядом "контру", это даже страшнее.
Сам Пантелеев напялил гимнастерку
