сам я чувствовал, что становлюсь другим: крепким, быстрым, чутким, отзывчивым. Я даже не заметил, в какой момент маршировка сменилась бегом трусцой, а потом и вовсе перешла в этакий марш-бросок по пересеченной местности.
Вот тут-то и произошло нечто совершенно необычное. Иван Иванович подошел к роялю и совсем рядом с нами окунул в клавиши свои жуткие щупальца, которые, вопреки всем ожиданиям, проворно и изящно заскользили по всей клавиатуре, и я сразу почувствовал, какой же я все-таки неуклюжий, неловкий. Конечно же, я невольно стал подстраиваться под его упругую иноходь и вскоре запорхал рядом с ним, жутко боясь того, что в спешке возьму и забегу на четверть ноты вперед и тогда пиши-пропало: исчезнет, пропадет это удивительное согласие в нашем обоюдном движении. В то время, я еще не знал, что впервые прикасаюсь к Гармонии, стремление обрести которую, станет смыслом моей жизни, да и смыслом жизни всех моих братьев.
И что же вы думаете? Где мы очутились, в конце концов? Ну, так правильно же! В саду! В моем замечательном, в моем прекрасном саду!
Вскоре, Авенари безнадежно отстал, предоставив нам возможность побыть наедине с садом, окунуться в его тенистую прохладу, пронизанную благоуханием цветочных ароматов, тихим шорохом листвы, которую, как бы невзначай взъерошивал забредший вместе с нами озорной ветерок, вслушиваться в звонкое птичье многоголосье, кататься кубарем по мягкой траве, а потом опрокинуться навзничь и рассматривать, безмятежно проплывающие по небу, облака.
«На сегодня достаточно. Отдыхайте, юноша», – голос Авенари, доносящийся из какого-то другого мира, застал нас врасплох. Мы вдруг снова очутились в учебном классе.
– Иван Иванович, миленький! Ну, давайте еще хоть совсем-совсем немного погуляем по саду! Пожалуйста!
Авенари притворно вздохнул («куда ж от вас денешься, юноша») и вновь окунул свои замечательные щупальца в прозрачный ручей, шутливо обдав нас брызгами какой-то удивительной мелодии. В ответ, мы тут же подхватили ее и окатили Авенари целым каскадом прекрасных звуков, рождающихся из тишины прямо у нас на глазах. В те минуты, я впервые осознал, что мы с Феликсом, в наших прогулках по саду в поисках таинственной Гармонии, можем из разрозненных звуков сплетать мелодию. Это было удивительным открытием. Это было счастьем, настоящим счастьем.
Теперь, я часто просыпался по ночам оттого, что Феликс во сне перебирал нами воображаемую клавиатуру и счастливо улыбался. Во сне он сплетал очередную Мелодию. Вот только жаль, что, проснувшись, он не вспоминал о ней.
Кстати – о щупальцах. Но, прежде надо сказать о том, что в наших упоительных прогулках по саду, время не то, чтобы переставало существовать, просто в саду оно измерялось уже не просто мгновениями, а сонатами Бетховена, Шуберта, Листа, а это уже совершенно другая категория измерений. Поэтому, мне трудно сказать, в какой момент щупальца Авенари перестали быть щупальцами. Знаю только, что к тому времени Феликс был влюблен в Моцарта по самые запястья, а мне недостойному уже довелось осязать благородную тяжесть лауреатской медали за победу в конкурсе молодых исполнителей. Конечно же, и прогулки с Моцартом, и медаль лауреата, и знакомство с другими пальцами, восторженно тискающих нас в трогательных рукопожатиях – все это вселяло в нас уверенность в том, что уж теперь-то мы с полным основанием можем причислить себя к немногочисленному союзу избранных, тех, у кого на ладони лежит великая Гармония.
Какая детская наивность! Какая непростительная самонадеянность!
Благо, Авенари умел не только открывать Феликсу необозримые горизонты, но, при необходимости, спускать его с зыбких и призрачных высот на грешную землю.
«Ай-яй-яй-яй! Вы совершенно теряете форму! Нельзя же так расслабляться, дорогой Феликс! Это абсолютно недопустимо! Я бы даже сказал, что это преступно! Вам должно помнить, молодой человек, что почивание на лаврах, есть прямой путь к деградации творческой личности! Забудьте про то, что вы какой-то там лауреат и соберитесь! Соберитесь! Соберитесь! Тем более, что я собираюсь пригласить вас на разговор с Богом! Не желаете ли полюбопытствовать?», – провозгласив эту разгромную тираду, Авенари бухнул на стол увесистую папку с нотами. Феликс раскрыл ее и позволил нам пробежаться по хитросплетениям нотной вязи.
Ах, какой это был узор! Он был просто сказочен – ничего подобного я не встречал ранее. Ноты кружились в какой-то фантастической пляске, то, устремляясь к какому-то, им одним известному центру, то вдруг взрывались и разлетались, роняя паузы, то вновь устремлялись к призрачному центру. А паузы?! Они не были пустотой. Они тоже были полны какого-то смысла. За их тишиной можно было услышать невыплаканные слезы, невысказанную грусть, едва сдерживаемый гнев, скрытое негодование, горечь какой-то непоправимой утраты!
Рахманинов!!! Это был он!
И тут, я почувствовал, что замерзаю, холод буквально пронизывал меня. Нет-нет: нам не знаком мороз, боль от ушибов, досадные занозы или что-либо подобное, так часто сопровождающее наших собратьев. Холод я ощущал только тогда, когда Феликс испытывал страх. Сейчас Феликсу было страшно. И я начал понимать причину его страха: партитура открывала ему какие-то новые, совершенно недосягаемые высоты. Там, в это недосягаемости и была обитель великой Гармонии, а нам, порхающим над грешной землей, был доступен лишь ее слабый отблеск. Такое открытие способно кого угодно повергнуть в шок.
«А я и не говорил, что это будет легко», – сказав это, Авенари пошел к роялю.
И с чего вдруг, я решил, что его руки – это щупальца! Прямо бред какой-то! Не было ни каких щупалец. Были крылья, пара мощных, прекрасных крыльев, двух взмахов которых было достаточно для того, чтобы Авенари взмыл к захватывающим дух, заоблачным высотам. Как мы ему завидовали! Её Величество, Гармония благоволила ему!
Так вот ты какое, Седьмое Небо! Прекрасное и пугающее, зазывно мерцающее и отталкивающее свое недостижимостью, рождающее в нас непреодолимое желание достичь высот совершенства и, в тоже время, заставляющее осознавать свою косность и приземленность. В эти минуты, Феликс был близок к отчаянию.
«Я вовсе не собираюсь вас утешать, юноша. Напротив – я хочу, чтобы вы разозлились. А, ну-ка, топните ножкой, да посильней и давайте начнем работать, работать, работать. А начнем мы с вами с пятого прелюда си-минор, опус двадцать три.
Уж в чем не откажешь Авенари, так это в склонности к тирании. И я, почему-то сразу вспомнил пальцееда, чуть не пожравшего нас в первые минуты нашего знакомства. Хотя, в глубине души, я и осознавал, что Авенари, этот жестокий и бесчувственный тиран, равно или поздно, приведет Феликса к Гармонии, так же, как однажды он привел его в наш сад. И мы были готовы к новым испытаниям.
Прелюд… Он не подпускал
