— Оленька… — произнес наконец князь. — Дело для меня несколько неожиданное, а для тебя, сдается, и подавно… Но что уж тут… Как говорится, житейский сюрприз… Одним словом, господин граф только что просил у меня твоей руки. Я, как человек передовых взглядов, не могу, разумеется, навязывать свое мнение, но, думаю, ты все же должна выслушать господина Биллевича… Житейское дело…
Ольга испытала безмернейшее удивление. Вскинула глаза на графа — тот, словно только этого и ждал, шагнул вперед, остановился перед ее стулом и грациозно склонил голову.
— Именно так и обстоит, Ольга Ивановна. Андрей Дмитриевич — ваш опекун, и потому естественным было обратиться к нему согласно правилам… Я прошу вашей руки. Честно признаться, я не мастер говорить красивые слова, придется прибегнуть к избитым фразам, но что поделать, если они крайне точно выражают мои чувства… Только вы можете составить мое счастье. Я не самый лучший человек на свете, но, льщу себя надеждою, и не самый худший, и я сделаю все, чтобы вы были счастливы…
Ольга чувствовала, что краснеет, жарко и обильно. Можно носиться по лесам на полудиком жеребце наподобие легендарных амазонок, палить из пистолета в разбойников, пускаться ночной порой на рискованные гаданья к колдуновой мельнице и совершать еще множество шальных поступков — однако бывают ситуации, когда любая девушка, какая бы она ни была отчаянная, пунцовеет в смущении…
Генерал, чуть растерянно улыбаясь, произнес:
— От себя могу добавить, Олюшка, что господина графа самым превосходным образом аттестовал мой родной брат, а это, согласись, кое-что да значит… Скажу по совести, я и Татьяне не желал бы лучшего жениха… Говоря попросту, мне представляется, что это превосходная партия — я человек военный и дипломатничать не приучен. Ты, конечно же, вправе решать сама, взвесь хорошенько и подумай…
Ольга наконец-то справилась со смущением. Шуткой здесь, разумеется, и не пахло, но настолько все это неожиданно…
Она подняла глаза и спросила почти обычным голосом:
— Господин граф, неужели за те короткие минуты, что вы меня здесь видели, я успела внушить вам такие чувства?
Биллевич ответил без малейшей запинки:
— Ольга Ивановна, вы изволите ошибаться. Я, конечно, человек чуточку легкомысленный, но все же не такой вертопрах, чтобы терять голову после мимолетного знакомства. В прошлом году в Санкт-Петербурге я имел счастье наблюдать вас трижды: на балах у Воротынских и Шпильгагенов и на обеде у Путятина. Выражаясь высокопарно, вы ранили мне сердце еще у Воротынских. Вы, конечно же, меня не помните, не обращали внимания — мудрено ли такой красавице, пользовавшейся большим успехом и окруженной самыми блестящими кавалерами… Мы даже не были друг другу представлены, но вы остались в моем сердце. Я наводил о вас справки, искал встречи, и вот представился случай… Вы вольны, конечно, меня отвергнуть…
Он говорил что-то еще, гладко, убедительно и горячо, но Ольга не слушала, вновь охваченная нешуточным изумлением, но уже по совершенно другому поводу…
От лица графа, от его шевелящихся губ, от рук, когда он делал мягкие, плавные жесты, исходило нечто странное — синие полупрозрачные ленты наподобие тумана или цветного фейерверочного дыма. Сохраняя постоянные очертания, эти туманные цветные струи сплетались причудливыми гирляндами наподобие тех, что мастерски вырезал из бумаги на Рождество лакей Филипп, складывались в обширные фестоны, тянулись к Ольге, прямо к ней, смыкались вокруг уже почти непроницаемым синим куполом, заслоняя от взора кабинет и обоих мужчин. Касались обнаженных рук, плеч, лица, висков, лба — и всякий раз следовал легонький укол, не болезненный, но досадный. Сама не в силах объяснить, что она делает, Ольга каким-то непостижимым образом напряглась — и острые кончики загадочных лент отшатнулись, словно под порывом ветра, уже не прикасались к коже, беспомощно повисали на некотором отдалении, а потом вся окружившая ее синяя паутина стала истаивать, истончаться, проглянули лица князя и его гостя, обстановка кабинета. Ольга тем же непонятным ей самой образом наперла — и воздух совершенно очистился от синих полупрозрачных струй.
Судя по безмятежному лицу князя, для него это зрелище так и осталось незамеченным. А вот на лице графа проглянуло неприкрытое удивление, словно он ожидал чего-то другого. Он произнес еще несколько высокопарных, банальных, гладких фраз — а потом замолчал.
— Убедительно звучит, право! — воскликнул князь преувеличенно бодрым тоном, пытаясь снять возникшую неловкость. — Сразу видно, Олюшка, что сердце ты растревожила нашему гостю всерьез… Что скажешь, душа моя?
Ольга улыбнулась почти спокойно:
— Граф, я отвечу банальностью же: все это слишком неожиданно, и мне следует подумать… Безответственно было бы решать такие дела, пользуясь военными терминами, с налету…
На лице графа по-прежнему отражалось крайнее изумление. Явно события развивались не так, как было им намечено. Однако он ответил с невозмутимостью истинно светского человека:
— Ольга Ивановна, я ни за что на свете не желал бы вас принуждать и выказывать нетерпение. Разумеется, подумайте, я буду ждать вашего ответа…
Хорошо еще, что не добавил «с трепетом», мысленно фыркнула Ольга, это было бы уж чересчур. Но каковы ухватки! Поневоле начинаешь верить, что за словами Бригадирши что-то есть. Трудно признать, что старушка во всем права, но что-то тут определенно нечисто…
Она опомнилась, видя, что графа уже нет в кабинете и они с князем остались наедине.
— Оля, подумай, — серьезно сказал князь. — Это не забава, жених настроен серьезно. Кто бы стал так шутить… Ты только, боже упаси, не подумай, что я хочу от тебя избавиться. Клянусь тебе чем угодно: ты для меня как родная дочка, я себя не опекуном, а отцом чувствую. Это твой дом. — Он сделал обеими руками широкий жест. — Живи хоть до скончания веков. Но послушай… Отцовский долг в том и заключается, чтобы дочерей пристроить со всей надежностью и, пардон, выгодой для них же самих. Честью клянусь, я и для Тани лучшего жениха бы не желал: молод, недурен, богат несказанно, принят при дворе… Мишенька заверяет, что человек весьма и весьма неплохой — не мот, не пьяница, не картежник, доброго нрава. Графиня Ольга Ивановна Биллевич, — произнес он с некоторой мечтательностью. — Чем плохо? Будущее твое будет устроено раз и навсегда. Прости старого рубаку за прямоту, но ведь, насколько мне известно, нет у тебя пока сердечного друга, ведь верно? Ни от чего тебе не надо отказываться и никакую прежнюю любовь попирать не придется… Прав я?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
