— Итак, сын мой, уступая вашему желанию, я завершу свой рассказ. Сестра вашей матери имела мужество жить ради своего ребенка. Она до конца исполнила высокую обязанность, которую возложила на себя; но когда ее дочь достигла двенадцатилетнего возраста и могла обходиться без ее постоянных забот, силы и твердость духа покинули бедную женщину. Она решила сбросить иго жизни, она хотела умереть. Я был ее единственным поверенным, единственным другом; она созналась мне в своем решении. Долго боролся я против него, но под конец сделал вид, будто мало-помалу уступаю ее убеждению. Я обманул ее, чтобы не дать ей совершить страшное преступление, посягнув на свою жизнь.
— Боже мой! — прошептал флибустьер.
— Однажды, в отсутствие ее мужа, я дал ей выпить стакан темной жидкости, — продолжал монах, — она поверила, что это яд, и выпила залпом. Когда она очнулась, то была мертвой для всех, кроме дочери и меня. С той поры она живет, скрываясь от всех, в подземельях этого дома, и единственная ее отрада — поцелуй дочери.
— О, моя благородная тетушка! — с чувством вскричал молодой человек. — Какое геройское самоотвержение! Продолжайте, святой отец.
— Мне нечего больше сказать, сын мой.
— Как! А имя презренного похитителя?
— Разве вы еще не догадались?
— Боюсь, что угадал это проклятое имя, но, пока не убедился наверняка, продолжаю надеяться, что ошибся.
— Для вас, сын мой, лучше не знать его никогда.
— Отец Санчес, ведь вы же призвали меня к себе? Вы же снабдили меня сведениями, чтобы вернее достигнуть мести.
— Увы! Да простится мне, сын мой, я безумствовал. Не требуйте от меня, чтобы я открыл вам это имя.
Капитан покачал головой.
— Нет, — возразил он, — этого я так не оставлю. Я откликнулся на ваш призыв, преодолел величайшие опасности, чтобы прибыть сюда; теперь я здесь и требую, чтобы вы назвали его мне.
— Боже мой!
— Скорее назовите мне это имя!
— Вы непременно хотите знать?
— Требую этого.
— Увы!
— Берегитесь, отец Санчес: если вы откажетесь, я пойду и спрошу это имя у самого дона Хесуса Ордоньеса.
— Сын мой!
— Ведь это он? Отвечайте же!
— Да, он, — прошептал монах в отчаянии.
— Хорошо же!
— Что вы хотите сделать?
— Я?! Убью его! — губы флибустьер скривились в страшной усмешке.
— И тем же ударом прикончите ту, которая вас любит!
— О, я проклят! — с яростью вскричал Лоран. — Пойдем, Хосе, мне надо окунуться в кровь, чтобы забыть эту роковую ночь!
— Так это правда, сын мой, — в голосе монаха звучала глубокая скорбь, — что вы замышляете новую страшную экспедицию?
— Вы ведь помните Гранаду, отец Санчес? — капитан пристально посмотрел на монаха.
— Увы! Как не помнить!
— Разгром Гранады — ничто в сравнении с тем, что произойдет через неделю!.. До свидания, отец Санчес, до свидания, тетушка. Вы, избранники Господа, молитесь за тех, кто скоро будет лежать в кровавой могиле.
Повелительным жестом он приказал Хосе открыть тайный проход и вышел, оставив капеллана и донью Лусию в глубоком молчании.
ГЛАВА X. О том, как Прекрасный Лоран посетил Монбара и что за этим последовало
Лоран вошел в свою комнату и в изнеможении опустился на стул.
— Какая ночь! — пробормотал он. Поникнув головой, он на несколько мгновений погрузился в мрачные раздумья; вдруг его слуха коснулось глухое шипение часов перед боем. Он вздрогнул и очнулся.
— Который час, Хосе? — спросил он.
— Половина пятого, капитан. Вам бы следовало заснуть.
— Я сейчас так и поступлю; меня сломили душевные потрясения… В котором часу надо отправляться в путь?
— Не раньше восьми.
— Времени на отдых даже больше чем нужно. Достаточно двух часов сна, чтобы я опять стал самим собой… Кстати, Хосе, а что в это время будете делать вы?
— Пойду приготовлю все необходимое для нашей небольшой разведки.
— Надо договориться о встрече. Где я вас найду?
— Не беспокойтесь, я появлюсь, когда настанет пора. Только не забывайте, что для всех здесь вы едете в Чагрес; важно, чтобы видели, как вы отправляетесь по той дороге.
— Трудно было бы поступить иначе, ведь другой я не знаю.
— Действительно, с чего это я вдруг понес такую чушь.
— А я понимаю, Хосе, — ласково возразил Лоран, — вы меня любите, и мое горе вас совсем расстроило.
— Когда плачет мужчина, особенно такой сильный, как вы, капитан, он должен выносить жестокую пытку. Мне тяжело, что я не в состоянии облегчить ее.
Капитан встал.
— Спасибо, Хосе! — сказал он, подавая краснокожему руку.
— Теперь вы владеете собой, и потому я ухожу со спокойной душой.
— Да, — с горечью сказал Лоран, — я стараюсь убить страдание.
Индеец пожал протянутую руку и направился к подвижной створке двери, скрывавшей тайный проход.
— Постойте! — встрепенулся вдруг Лоран. Хосе вернулся.
— Чего вы хотите от меня, друг мой? — спросил он.
— Вы, наверное, отправитесь отсюда к вашим разведчикам?
— Да, прямо отсюда.
— Вас призывает к ним важная причина?
— Видите ли, я уже говорил вам, что глубоко уважаю отца Санчеса и благоговею перед ним, как перед истинным проповедником слова Божьего.
— А причем тут отец Санчес?
— Сейчас поймете. Я сделал для него и доньи Лусии исключение из общего предписания не пропускать никого, кто хотел бы покинуть асиенду по дороге в Панаму или Чагрес.
— Ну так что же?
— Никогда я не мог предположить, чтобы нам пришлось выслушивать их упреки. Но после того, что произошло между вами, я поступил бы как последний осел, если бы не изменил своего распоряжения; это грозит нам не только большими затруднениями, но и крахом всех наших планов. Напротив, теперь я отдам приказание не спускать глаз с отца Санчеса, если он захочет пробраться в город.
Флибустьер покачал головой.
— Друг мой, — сказал он с грустной улыбкой, — не отменяйте ничего из ваших первоначальных распоряжений.
— Как! Вы не хотите? — изумился индеец.
— Тебя удивляют мои слова и подобная просьба с моей стороны? — с горечью заметил молодой человек.
— Признаться, — пробормотал Хосе, — я совсем не понимаю такого странного решения.
— Действительно, оно странно, и даже очень. Но послушай меня, друг. Монбару дали прозвище Губителя, меня называют бичом Америки. Мы оба стремимся к одной цели — неумолимому мщению испанцам, хоть и по разным причинам: Монбар — из безграничной жалости к несчастным индейцам, беспощадно приносимым в жертву свирепыми тиранами, я — из ненависти ко всему испанскому народу, причина которой тебе известна. Но признаюсь, слова святого мужа, словно огненная стрела, проникли мне в сердце; оно дрогнуло, голова пошла кругом от роя мыслей, сомнение закралось в мою душу.
