но я поднял руку: мол, не закончил еще.
— Но у меня есть пленные. Тащить их с собой лень. Я предлагаю вам выменять их: за каждого пленного — копье с наконечником из камня крови гор.
На таком выкупе настоял Глыба. Очень уж ценился такой камень у воинов.
Горцы пошушукались. Я махнул рукой, и мои стражи вывели вперед пленных.
«Оне верно сменуют! — шептал мне на ухо губастый оцколи. — Он тая бабица — жонка вождя! Сменуют».
«Бабицу» выставили вперед всех — оцкольские воины внизу сразу зашумели, заволновались. Горские парламентеры обернулись на возню своих и поняли, что пленных надо выкупать.
— Мы дадим тебе по копью за каждого пленного, — кивнул дед.
— И еще! — я поднял руку. — Возьмите из священного дупла вашу гваку и передайте мне ее в знак добрых намерений.
Мертвая тишина разлилась над горами.
— Ты не возьмешь в руки нашу святыню, — холодно отрезал старик, забыв про вежливое «владыка».
Я кивнул.
— Гваку будет нести один пленный оцколи. Когда мы уйдем из гор, я отпущу его домой.
Оцколи смотрели на меня зло. Они не могли принять решение.
— Если мы не договоримся, я куплю победу у моего бога кровью пленников, — кинул я на весы последний аргумент.
…Мы получили 16 отличных копий с наконечниками из камня крови гор (похоже, это был обсидиан, наверное, оцколи имеют доступ к какому-то месторождению этого минерала). Сейчас довольные стражники несли их в связках на плечах. А еще больше был доволен Глыба. Я понял, что плата за пленников была не слишком высокой, скорее, наоборот. Но генерал радовался, что добыча пойдет не на корм желтому червяку, не в закрома дворца, то бишь, в лапы моим ушлым дядюшкам — а его воинам. Больше-то копья девать некуда. Он радовался, как пацан: ведь именно главком предложил менять пленников на обсидиан. Вот ведь облапошил Недоноска!
Но я еще не решил, как поступить с добычей. Может быть, генерал рано радуется. Пока же я был счастлив, что просто жив. И все мои люди живы: только двое ранены, да еще один ногу сильно подвернул. Теперь не только я на паланкине тормозил движение.
Первое время, отступая, мы озирались с опаской на нависающие скалы. Ждали удара из каждых зарослей. Но обошлось. Видимо, оцколи очень переживали за свою святыню, которая покоилась сейчас в руках губастого «глупоеда». Мой спаситель шел спокойно справа от паланкина. Он был предельно доволен жизнью и улыбался каким-то своим мыслям.
— Оцколи! — окликнул я горца. — Какое твое имя?
— Мой проименован Ннака… прост Ннака.
Он любил недоговаривать — это я понял уже за несколько часов знакомства. Не стал объяснять, почему помог нам, отмолчался по поводу прически. Дело в том, что у Ннаки была выстрижена почти вся голова — только слева оставались спутанные волосы до плеч. Черный Хвост объяснил, что у горцев срезают часть волос в наказание за нарушение обычаев. Ему вообще этот оцколи не понравился сразу. Парня можно было понять — Ннака был ну совсем не красавец. Губастый, широколицый с заплывшими раскосыми глазами. Он не был толстым, но казался таким из-за одутловатого лица. Еще и «криминальная прическа». Когда мужичка развязали, вручили ему камень-гваку и позволили идти подле меня — Хвост пристроился чуть позади и глаз с горца не спускал.
— Ннака, а почему ты так странно говоришь?
— Володыко не спознават говорище оцколей? — прищурился пленник. — Людства все такомо говорлют.
Он прошел несколько шагов.
— Володыко, не забижнись. Но ты знават, что четланцы и оцколи — однородовы? Вашу пожитку удонизу, нашу — споверьху. Всея ражничь и есть. И говорище схоже. Токож у вашу есть всё, у нашу — пустень.
Ясно. Униженные и оскорбленные. Злые чужие забрали себе все кисельные берега, а они, хорошие страдают на голом каменище. Знакомая лексика. Опять же, удобно оправдать набеги на мои мирные села.
«Твои? — хихикнули из-за двери. — Вы уже на полном серьезе считаете эти земли своими, вашество?»
«Ну, а кто оспорит?» — хмыкнул я, да осекся, вспомнив, чего тут стоит моя власть. Вспомнил, алчных дядюшек, хмыкающих стражей, вспомнил, как «слушается» моих указаний Глыба… Похоже, вся моя «империя» пока: нянька, Соловушка, да Хвост. И то нянька еще под вопросом: кто кого больше слушается.
Стараясь отвлечься, я вовсю болтал с Ннакой — только с ним мне было совсем нестрашно говорить неправильно. Вот уж на ком я попрактикую свою речь! Горец был не против, отвечал криво, но вежливо. Так, за беседой мы и дошли до относительных низин, где было гораздо меньше опасных мест. Да и по виду моих воинов ясно — мы уже в четланских землях. Я остановил отряд и обратился к нашему стриженому спасителю:
— Пришла пора отпускать тебя, Ннака. Пойдешь обратно. Пора тебе сказать свое желание.
Горец, не смущаясь направленных на него взглядов, встал передо мной, поклонился (подсмотрел, как это делают остальные). А потом заявил:
— Нетко, не похожу, — он театрально швырнул священную гваку через плечо, прямо в кусты. — А пожалунье мье тако: бри мне в служитство до себе! Буду всешно сполнять от тобе, володыко! Но будует порешу отийти — так поухожу. По мойней воле.
Глава 10
Кровь бога
Семь дней не было меня в Крыле, во дворце, в уютной спаленке — а словно год прошел. Горизонты расширились, мой новый мир стал огромным. Стал более сложным. И над этим нужно будет подумать… Но потом! Потом! Потому что, едва я уединился с Соловушкой, как она кинулась мне на шею… Не потому, что «император» приказал. А сама! И это… это было очень сильно. Особенно, после того, как ты реально смотрел смерти в лицо. Нет, надо мной не заносили дубомеч-маку. Но я был совсем рядом: с войной, с убийствами, с едва не начавшимся сражением, где все готовы были убивать ради того, чтобы выжить. Знаете? Мне хватило! Я привык ходить на работу к девяти, потом ехать за покупками в теплый уютный универсам. А не предотвращать массовые выпускания кишок!
Окунуться после всего в тепло женского тела, в тепло ее улыбки — дорогого стоило. Я выпал на несколько часов, успев только отдать распоряжение Хвосту пристроить Ннаку. Даже обессилев в сексуальном плане, просто лежал с моей маленькой наложницей, шептал ей нежности, играл в называния слов… Теперь лишь играл, Соловушка уже вряд ли могла обогатить мой словарный запас.
Вечером я отменил тайные тренировки на крыше. Просто лежал и размышлял. Прежде всего, о своем новом приобретении — диком
