Участковый инспектор, служака дисциплинированный и дотошный, повторно обследовав местность в районе подъезда, ничего не обнаружил, кроме разве некоей отрывистой короткой меловой черты-росчерка на входной двери…
Мелок мы нашли в оперативной машине, на полу. Ваня, упрятавший его поначалу в рукав, согласно отработанной методике, затем бросил мелок под ноги. Таким образом, фокус не удался. Однако ни предъявленный мелок, ни следы его на обшлаге рукава, ни разговоры вокруг Монина и Ярославцева ничего по-прежнему не изменили — Лямзин замкнулся наглухо.
— Молчит, — говорил Лузгин, поглядывая на экран одного из конфискованных телевизоров и дуя на горячий чай. — Пусть молчит! Его право избрать такой метод защиты. А мне лично все ясно без пояснений. Подселил Ярославцев подручного своего к нему с прицелом: мол, когда придут люди в серых шинелях к Матерому, естественно, тут-то Ваня — стук-стук: люди, будьте бдительны. Или мелком по двери — азы конспирации… Аппаратура для подслушивания — тому подтверждение. Матерый, конечно же, не марионетка, к самодеятельности тяготел, как такого помощничка не контролировать? Ну, а Ванюша получал свой агентурный гонорарчик и попивал самогончик, хорошо очищенный, — чем не жизнь?
— Ваню, конечно, есть за что подержать в угрюмых стенах, — сказал я. — И подержим. Соседи насчет каких-либо расспросов о нем проинструктированы, но, боюсь, провалили мы квартиру…
— Едва не провалили, — уточнил Лузгин. — Но Матерый, помяни мое слово, там объявится. И там, думаю, будем его брать. Выносящего коробки. Жаль, основного его лежбища не знаем, за городом оно у него где-то, а отрывается он туда грамотно… Хотел я пустить хвостик — не вышло: по-особенному он туда уходит, к логову, — через объезды лесные, со сменой номеров…
— И техпаспортов, значит, — заметил я. — В чем вижу приложение высокохудожественного таланта маэстро Прогонова.
— Не без того. — Лузгин посмотрел на часы. — У него он, кстати, сейчас… Второй час пошел, как беседу ведут, засиделись. Так вот, — вернулся он к теме, — а узрел бы Матерый знак меловой и — как пуганный пескарь — ф-фить в темную заводь… Объявляй тогда розыск. Почему и не хотел я Ваню тревожить.
— Начальство, — поплакался я, — давит. Народа по делу полк работает, а кто в камере? Воронов? Коржиков? Указание в письменном виде пришло. Сам Сорокин подписал!
— Ха… — отозвался Лузгин. — Ты еще скажи — начальник Сорокина.
— А что… начальник?
— А ничего. Им подписать — как за ухом почесать, а там сами разбирайтесь. Начальник же… тот еще, когда у нас командовал, лепил подпись, не глядя. Он себе постановление об аресте однажды завизировал. Ребята схохмили. Так что, подписал или нет, у тебя у самого башка на плечах. Не согласен — иди к руководству, объясняй лично. В частности про необходимость крайне деликатной следственной тактики в данном вопросе. Мелок сегодняшний — тому пример наглядный. Это дело сперва как бы в общем раскрутить надо, а не от одного к другому брести. Глянь на Матерого: вон как заметался и сколько точек указал, и каких! На каждую следственную бригаду высылать надо. Дачи, отделка квартир, производства всякие: алкоголя, пакетов, часов «под фирму»… да это еще мелочь! А благодаря чему все выявлено? Терпеливость и… тактичные мероприятия, безо всяких «руки вверх». А свинти мы объект с горизонта, сколько бы за кадром осталось?
— То есть будем искать себе работы? — подытожил я, наливая себе очередную кружку.
— А у меня, кроме нее… и нет ничего, — отрезал Лузгин. — Да выключи ты ящик! — Он махнул рукой в сторону телевизора. — Вкусы Лямзина не выяснил? Секс и полицейские похождения.
— Ну, насчет похождений — интересно, — возразил я. — И познавательно с профессиональной точки зрения.
— Все, как у нас, — сказал Лузгин. — В основном уголовные сказочки. А методы… чего познавательного? Агентурная работа, вербовка «на горячем», шантаж… Нагрузки у них, судя по всему, больше, отсюда приемы жестче.
— Юриспруденция у них потоньше, — вставил я, выключая магнитофон.
— Зато сроки больше, — сказал Лузгин. — Юриспруденция!
— Кстати… А как вам… Ярославцев? — спросил я.
— Как… Жулик.
— И всего-то? А я, между прочим, с людьми встречался, беседовал и… не давал бы столь категоричных характеристик. Он ведь тоже… горел работой. И ничего никогда за ним такого…
— Ты, Сашка, давай… без мистики, — оборвал меня Лузгин неожиданно резко. — Горел-то горел, да прогорел. Почему? Шел против установленного. И точка. Ну… хорошо. Прогорел. А ты бы, к примеру, прогорел, ему бы уподобился? Той же стежкой пошел? Молчишь? Вот! А когда на пепелище он свои замки стал возводить, кого в подручные взял? Воров. Или, может, он среди них просветительно-воспитательную работу вел?
— К авантюрам: железнодорожным, рыбным; к убийствам — нет, наверняка непричастен он! — сказал я. — Не верю!
— Все равно, — заявил Лузгин. — Все равно он всех опаснее. Он зло насадил и взрастил. И в белые рясы ты его не ряди! Для таких, как он, и статьи соответственные, и сроки до упора. Подонок что? Нахулиганил, набузил, все на виду, и пошел в зону тихо-мирно на годик-два. Отсидел, затем погулял месячишко, снова или кому-то тарелку с супом в ресторане на голову одел, или три рубля в троллейбусе спер и после отпуска обратно в зону. А такие… Он один страшнее всей шпаны. Он государственные принципы искажает, понял? И что же выходит по этим его принципам? Ты вот вкалываешь, с бандюгами каждый день, сон для тебя — высшее благо. Сплошные допросы, решетки, бумаги, а в месяц столько зарабатываешь, сколько он — за день.
— Да и пусть. Не жалею, не плачу, — сказал я. — Мне хватает. Зависть не гложет. Пусть зарабатывает, лишь бы с пользой для других и законно. Все равно деньги в какое-то дело пустит; социально активные миллионы в чулках не хранят.
— Ты, Сашка, переутомился, — рек Иван Семенович сурово. — Чушь несешь. Мой тебе совет: делай дело, а анализ другим оставь. Идет человек против правил — бери его и применяй меры… Изменятся правила — значит, такова общественная закономерность, признанная законодателями. А покуда не признана — никакого ты права на люфты не имеешь. Иначе… до Ярославцева скатишься.
— Но правила меняет именно частота нарушений…
— Опять глупость сказал! Она их ужесточать обязана. Слушай меня: я всю жизнь прожил слугой закона. Слушай. Не нужна тебе вся эта беллетристика, а только кодекс, комментарии к нему и прочая сопутствующая литература. Потому как ты себе сам такое дело выбрал — жесткое. И еще добавлю… В плане теории. Не надстройка базис меняет, а наоборот. Закончили! Теперь о Ярославцеве. Трогать его сейчас никак нельзя. В ОБХСС на полную мощь заработали, факты потоком прут, а он их нам добровольно, можно сказать, подбрасывает. Только бы в бега не подался! Ни он, ни Матерый. А подадутся — припомнит нам начальство всю деликатность и выдержку… Вот о чем думать следует! Привет! — Лузгин встал. — По домам. Завтра опять… попытки объять необъятное. Где людей брать? А насчет принципиального жука Лямзина не переживай. Пусть посидит, поскучает на топчане. Многого он не выложит, разве детали какие… В общем, у нас он, никуда не денется. В жерновах.
Когда я заглянул в свой кабинет — проверить, заперт ли сейф, у меня невроз по данному поводу! — звонил телефон. Сообщение оперативной группы обескуражило: Матерый скрылся. Ушел красиво, оставив приманкой «Волгу»; по пожарной, очевидно, лестнице…
ЯРОСЛАВЦЕВ
В комнате за номером шесть, куда, руководствуясь повесткой из отделения, Ярославцев зашел, сидел молодой человек в спортивной куртке и джинсах и оживленно разговаривал по телефону. Узрев посетителя, человек столь же оживленно и спешно разговор завершил и представился оперативным уполномоченным Курылевым.
— Тэк-с, — начал он, скорбно изучив протянутую повестку. — Ярославцев… Неприятности у вас, товарищ… — И устремил скучающий взгляд куда-то в окно. Продолжил: — Навещали ли вы три дня назад известного вам гражданина Докукина?
— То есть? — не понял Ярославцев.
— Заходили ли вы три дня назад к гражданину Докукину домой? — внятно и медленно, будто диктант диктовал, произнес Курылев.
Ярославцев вспомнил… Действительно существовал среди его окружения работник мясокомбината Докукин, с ним связывали деловые отношения по мелочам, в основном быта. И три дня назад действительно заехал он к этому Докукину за своим компьютерным дисководом, одолженным тем на время. Дверь в квартире оказалась незапертой, Ярославцев вошел кликнул хозяина, но тот не отозвался. Дисковод между тем стоял на виду, в нише «стенки». Поскучав минут пять, Ярославцев написал записку хозяину: мол, все в порядке, технику я забрал, а дверь зря открытой держишь, и отправился восвояси.
