Впрочем, меня это не касалось. Пусть об этом призадумаются будущие классики.
* * *
Из воспоминаний Алекса–Еско фон Шееля, надиктованных на видеокамеру:
« … клюнул на наживку, которую я подбросил ему с помощью Магди».
«Дядя Людвиг сам позвонил мне, попросил немедленно подъехать к нему домой, на Бенигсенштрассе.
Я возразил, что нахожусь на службе. Тогда Майендорф посоветовал обратиться к Эмилю, после чего положил трубку. За разъяснениями я обратился к начальнику ракетного отдела, куда меня перевели из Пенемюнде. Мы были в приятельских отношениях, и тот разъяснил, что Эмиль – это генерал от артиллерии Эмиль фон Лееб, начальник Управления вооружений сухопутных сил (Waffenprufamter).
Я набрался наглости и позвонил генералу.
Тот вызвал меня и любезно согласился выполнить просьбу своего старого боевого камрада. Заодно он попросил передать Людвигу привет, а также напомнить, что неплохо было бы наладить более тесное взаимодействие между усилиями военных в области разработки новых образцов боевой техники и достижениями «Аненэрбе», о которых столько говорят в кулуарах Военного министерства.
Это был приятный сюрприз – теперь я вполне мог свободно заговорить с Майендорфом об этой таинственной организации. Удивляло другое – с какой стати армейское руководство, всегда недолюбливающее СС, вдруг воспылало добрыми чувствами к «этим оголтелым», как называли их мои коллеги по отделу.
Зачем это старому вояке Леебу? Что ему стало известно такое, что заставило его заранее предпринять превентивные меры для сближения с СС?
В этой загадке следовало тоже разобраться…»
« …Майендорф угостил меня коньяком.
Когда дядя Людвиг завел речь о том, что «в этот трудный момент нам необходимо теснее сплотить ряды», я, пригубивший замечательный напиток, поперхнулся,.
Затем он в несвойственной ему задумчиво–констатирующей манере добавил.
— К сожалению, боевой дух нации оказался не на высоте. Число сомневающихся в нашей победе увеличивается с каждым днем. Особенно усердствуют прибывающие домой отпускники. За последние несколько месяцев было арестовано более трех тысяч человек.
Он и дальше хорохорился как‑то в натяг, не без задней мысли.
— В такой момент, Алекс, особенно важны доброжелательные отношения между коллегами. Каждый из нас должен помочь соседу, товарищу, любому гражданину выполнить свой долг перед фюрером. Это должно войти в плоть и кровь каждого немца.
Следом он поставил вопрос ребром.
— Что ты имеешь против верного бойца партии?
Я предъявил ему расписки Ротте, пояснил, на какие цели штурмбанфюрер занимал деньги, и добавил, что больше не намерен оплачивать его пороки.
— Ты не прав, Алекс. Менее всего Франца можно упрекнуть в порочных наклонностях. Он не щадит себя. Он усердно трудится на пользу рейха. Ему необходима помощь.
— Помогать ему должно государство, а не отдельно взятый гражданин. Особенно в тот момент, когда я намерен сделать Магди предложение.
— Я долго ждал, когда ты отважишься на это. Счастье дочери для меня превыше всего (über alles), а теперь не знаю – радоваться или печалиться.
Таких слов я никак не ожидал услышать от генерала. Это было что‑то новенькое в лексиконе друга Генриха Гиммлера, члена его Личной комиссии, руководителя реферата «S» VI управления РСХА, верного последователя фюрера и его бредовых идей.
Неужели теперь после двух сокрушительных ударов на Востоке и на Западе до ослепленного Людвига тоже начало доходить, что в одиночку против всего мира не устоять, следовательно, пора подумать о будущем? Но почему спасительной соломинкой для Майендорфа оказался не имеющий пороков толстенный штурмбанфюрер, не щадя сил трудившийся для спасения рейха?
Как это понимать?
Неужели Людвиг еще на что‑то надеялся? Или трудно отказаться от мечты?
Это была загадка из тех, которые то и дело загадывала война.
Наконец генерал вернулся к прежнему угрожающе–бодрому тону.
— Ближайшие несколько месяцев все расставят по своим местам! Еще пара месяцев, и мы обрушим на головы продажных англичан священный огонь древних германцев. Мы превратим их жизнь в ад. Пусть эти коварные островитяне на себе почувствуют, как губительно пламя, рожденное небесами! Что касается Ротте, его работой интересуется сам рейхсминистр, правда, об этом не стоит распространяться.
— В таком случае пусть господин рейхсминистр потребует от него рассчитаться с долгами.
Майендорф пристально взглянул на меня.
— Хорошо, Ротте больше не будет занимать у тебя деньги. Рассчитается он с тобой не сразу, но обязательно рассчитается. Со мной тоже.
Генерал остро почувствовал мое недоверие.
— Послушай, Алекс, ты мне как сын. Я обязан предупредить тебя. Забудь личные обиды. Да, с твоим отцом поступили несправедливо, но сейчас не время сводить счеты, тем более требовать каких‑то особых компенсаций от имперского правительства или от этой помойной ямы Канариса. Нам, как никогда, необходимо сплотить ряды или хотя бы довериться тем, кто упорно, не щадя сил, работает на победу. В конце концов мы добьемся успеха, и на головы наших врагов обрушатся не жалкие ракеты фон Брауна, не гипотетическая ядерная взрывчатка, с которой возится Гейзенберг, а сам мститель, который по призыву фюрера скоро явится на землю. Он все сметет на своем пути!
Я испугался – не сошел ли бравый генерал с ума? – однако дядя Людвиг по–своему истолковал мой испуг.
— Да, я имею в виду приход Люцифера. Ротте неустанно призывает его.
— В переносном смысле, вероятно?
— Нет, не в переносном, а в самом прямом. Хотя связь и налажена, но ответа нет. В его честь мы взгромоздили на священный алтарь гекатомбы унтерменшей, однако что‑то мешает магам–воителям Майтрейи явиться нам на помощь. Мы хотим понять, в чем причина молчания?.. Может, их не устраивают унтерменши? Может, им нужна чистая арийская кровь?.. Это все, что я хотел сказать тебе. Забудь об этом. Впрочем…
Он встал, закурил, прошелся по комнате.
— Мне понятен твой скепсис. Он вполне уместен, и только ради счастья Магди я скажу тебе то, о чем должен помалкивать всякий посвященный. Как‑то фюрер обронил фразу: «Если кто‑то видит в национал–социализме только социально–политическое явление, не понимает в нем ровным счетом ничего». Это очень верно сказано. В этом суть. Наша цель – перековать людей на орала. Твой отец свернул с пути… Ты, наверное, уже познакомился с материалами его дела…
На этом месте он запнулся, по–видимому, сообразив, что ляпнул лишнее. А может, наоборот, желая привлечь внимание к тому, что от него ничего нельзя скрыть – ни пакости, ни неверие в победу, ни попытки проникнуть в тайну прошлого, о котором следовало поскорее забыть.
Намек был прозрачен, однако меня в тот момент остро интересовало – доложил ли торгующий вразнос тайнами абвера Август Штромбах о том убойном документике, который он так неосторожно выпустил из рук?
В этот момент Майендорф, видимо, собравшись с мыслями, продолжил:
— Но я собственно хотел поговорить с тобой о другом. Об разумной предусмотрительности. Магди призналась, что ты хотел бы представить ее господину Шахту. Я не считаю эту идею своевременной. Конечно, Ялмар – фигура авторитетная, он не раз выручал тебя, однако в настоящий момент его вынесло на обочину и встреча с ним может иметь нежелательные последствия. Конечно, ты волен поступать по–своему, но что касается Магди, я решительно запрещаю ей даже близко подходить в Шахту.
Не то время.
Лучше обождать.
…Насчет установления более тесных и дружеских отношений между армией и «Аненэрбе» он выразился следующим образом.
— Этот вопрос назрел, если не перезрел, однако мы вернемся к нему позже, где‑нибудь в первых числах августа. Я имею на тебя виды в этом вопросе, Алекс, но об этом не стоит распространяться».
« …возвращаясь в пансион, я на мгновение позволил себе вообразить, куда могла завести меня дурацкая инициатива с раскопками прошлого. Я увидал бездну под ногами, разглядел себя на самом ее краю. Волосатая рука с востока ухватила меня и оттащила от пропасти. Я мысленно вытер несуществующий холодный пот со лба и не без благодарности оценил усилия Москвы.
Они своевременно предупредили меня!
Они прислали Толика!
Если бы не эти жесты во спасение, берлинские друзья и коллеги живьем бы сожрали меня. Жизни бы не лишили, Майендорф не врал насчет любви к дочери, но ободрали бы как липку.
Это правильное выражение?»
Мне хотелось крикнуть через всю Европу, пусть услышат в Дюссельдорфе – более чем!
« …в пансионе Анатолий первым высказал мысль, не все ладно в Датском королевстве. У него соображалка всегда работала быстрее, чем моя. Если бы не его перехлесты и неумеренная склонность к авантюрам, лучшего специалиста для проникновения в межпланетное пространство трудно было бы подыскать.
