2. Приведенный взгляд (семантическая концепция) на понимание преступности, в основных чертах высказанный в печати автором настоящей работы в 1981 г.,[212] имел в криминологических кругах резонанс. На него отозвались многие авторы. В одних случаях это была констатация одного из заслуживающих внимания подходов к проблеме (Я. И. Гилинский, И. И. Карпец, С. Ф. Милюков),[213] в других – неприятие (П. И. Гришаев, В. В. Орехов), в третьих – признание подхода конструктивным и дальнейшее его развитие (Ю. Е. Аврутин, В. Н. Бурлаков, Г. Н. Горшенков, В. М. Егоршин, С. М. Иншаков, П. А. Кабанов, В. Н. Никитенко, В. П. Сальников, А. Л. Сморгунова, В. С. Харламов и др.) (см. схему 4.2).
По мнению Ю. Е. Аврутина, А. П. Гуляева, В. М. Егоршина, В. П. Сальникова, С. М. Шапиева, семантическая концепция преступности имеет исключительно важное значение, поскольку она заостряет внимание не необходимости раскрытия механизма порождения преступлений, диалектики взаимосвязей между преступностью и обществом. Названные авторы полагают, что эта концепция может быть принята за основу дальнейших криминологических рассуждений.[214] Преступность предстает как воспроизводство преступлений, как единство системного множества преступлений и других социальных подсистем (семьи, политики, экономики, массовой коммуникации, религиозной деятельности и т. д.).
Неприятие понимания преступности как свойства общества может быть подразделено на две разновидности и соответственно условно названо детерминистическим и идеологическим.
Идеологическое неприятие связано с неотъемлемым от марксистских традиций в советской криминологии так называемым классовым пониманием преступности. П. И. Гришаев писал, что рассматриваемое определение преступности неприемлемо, поскольку игнорирует качественные различия преступности в государствах с различным общественным устройством (капиталистическим или социалистическим).[215] На это можно ответить, что и в самом деле нам представляется и всегда представлялось очевидным наличие свойства воспроизводить преступления у обладающих государственностью и правом общественных формаций любого типа (социалистического, капиталистического и т. д.). Сказанное, как верно было замечено по поводу нашего определения преступности С. Ф. Милюковым, не означает, будто взаимоотношения между классами не отражаются на преступности,[216] впрочем, влияют на нее, ее воспроизводство и на особенности отношений между иными социальными группами.
Детерминистическое неприятие базируется на утверждении, будто в определении преступности как свойства общества порождать преступления «отсутствуют указания на свойства определяемого предмета и речь идет не о преступности, а о ее общих причинах».[217] В связи с этим встает вопрос о соотношении преступности, преступного множества (совокупности совершаемых преступлений) и его причин. Данный вопрос – философский и важнейший для криминологии как для науки, которая в идеале, как нами сказано выше, должна была бы из социологии преступного поведения перерасти в его философию.
По нашему мнению, множество совершаемых преступлений и преступность соотносятся как явление и сущность, а причины преступлений выступают как нечто связующее второе с первым. Преступность скрыта, ее невозможно познать простым созерцанием совершаемых и тем более регистрируемых в обществе преступлений. Преступность выражает то главное, что характеризует процесс воспроизводства преступлений, его внутреннюю, глубинную закономерность, представляющую собой частный случай более общей закономерности многовариантного, конфликтного поведения людей, объективно находящихся во взаимных противоречиях друг с другом. Таким образом, преступность – это сама закономерность, в силу которой извечно совершается множество преступлений, а преступления – внешняя форма ее проявления. Вот почему нельзя в строгом смысле слова именовать преступность явлением. Осознание же закономерности преступности для любого, и особенно для развитого демократического, общества открывает новые перспективы для перемен форм противодействия ей, для критического переосмысления уголовно-правового контроля. Г. Л. Касторский связывает некоторую, как он выражается, «заторможенность» отечественных криминологов именно с тем, что они не уловили системной интерпретации преступности как единства множества преступлений и порождающих их социальных факторов.[218]
Признание конструктивности криминологического понимания преступности в качестве свойства общества воспроизводить преступления породило дальнейшую дискуссию как в направлении углубления понимания данного саморазрушительного процесса в целом, так и применительно к отдельным видам преступности: семейная, политическая, экономическая, наказательная и т. д.
Развивая данный подход, С. М. Иншаков иллюстрирует его с помощью магнитной модели. Он пишет, что если под стол поместить магнит, то лежащие на столе металлические опилки из кучки порошка превратятся в металлические столбики. Магнит будет аналогом причин преступности, «стоящие» опилки – совокупности преступлений. Аналогом преступности – магнитное поле. Своеобразное поле социальной напряженности порождает отклоняющееся, в том числе преступное поведение… Далее С. М. Иншаков определяет преступность как такое состояние общества, при котором регулярно совершается значительное количество преступлений – такое количество, что граждане воспринимают совершение преступлений как закономерность (преступления совершались вчера, они совершаются сегодня и будут совершаться завтра).[219]
Г. Н. Горшенков пишет: «Преступность воспринимается именно как некое свойство или качество, отличительный (опасностьсодержащий) признак». Далее этот автор называет бесполезными споры о генезисе преступности как явления, ибо преступность составляет конкретное существование общества. Эта конкретность выражена в преступлениях…[220]
П. А. Кабанов и А. Л. Сморгунова развивают понятие о политической преступности, а В. Н. Никитенко о корыстной преступности как о свойствах общества порождать соответственно политические и корыстные преступления.[221] Аналогичным образом конструируется понятие организованной преступности, в отличие от организованной преступной деятельности, складывающейся из суммы организованных преступлений.[222] В. Н. Бурлаков предлагает ввести в криминологический оборот термин «преступность средств массовой информации» для обозначения системы различных механизмов, связывающих массовую коммуникацию и множество преступлений.[223] В. С. Харламов формулирует определение семейной преступности как свойство социального института семьи, находящегося на той или иной стадии развития, порождать определенное количество преступлений, в том числе совершаемых внутри семьи. Феномен семейной преступности в трактовке этого автора включает в себя семейные причины преступного поведения и внутрисемейные преступления.[224]
3. Критика понятия преступности в России и за рубежом (теория клеймения) идет разными путями, но и здесь, и там в конечном итоге она приводит к критике реакции государства на преступность. Если видеть в преступности только явление совершения преступлений, то может возникнуть иллюзорная надежда справиться с конкретными преступниками и положить конец преступлениям. Связанный с таким представлением наивный период в отечественной криминологии тянулся, как известно, не одно десятилетие. Если же приблизиться к сущности и познать в преступности свойство закономерно воспроизводить преступления, то представления о должной реакции на нее принципиально изменятся.
Из осознания преступности в качестве неотъемлемого свойства, непременной спутницы человеческой истории вытекает концепция сосуществования с ней и цивилизации государственной реакции на нее. Принцип «начни с себя» в совершенствовании отношений между государством и лицами, нарушающими уголовный закон, быть может, приведет не только к повышению престижа власти и общества в целом, но и к уменьшению злостности преступников, к понижению опасности преступного мира.
4. Преступность опосредуется сложной иерархией причин массового преступного поведения (социальных противоречий, негативных социальных процессов), в основе которых лежит невозможность согласования интересов членов общества, всегда стремящихся не только и не столько к равенству, сколько к утверждению своего превосходства. Содержание причин преступного поведения исторически меняется и варьируется в зависимости от конкретных обстоятельств: противоречие между чрезмерно богатыми и недостаточно обеспеченными в условиях рыночной демократии, противоречие между творческим началом и жестким контролем в условиях тоталитаризма и т. д. Неизменно меняются, как хорошо известно, и формы преступности. Сама же преступность как свойство общества воспроизводить преступления остается неизменной, она удивительно живуча и как бы находит в новых условиях новые причины для новых преступлений.
