– Будем твоего товарища искать!
– А чего его искать? – удивился извозчик. – Вон мой товарищ, хвостом крутит!
– А ты, я смотрю, балагур! – хотя катались четвертый час, Денис только теперь удосужился разглядеть немолодого мужичка в длинном армяке, подпоясанном желтым кушаком. Шапка его, согласно правилам, когда-то тоже была желтой, но от питерской пыли и сырости давно стала серо-бурой.
– А нам без балагурства, сударь-барин, нельзя. Иной раз, кроме шутки, и согреться нечем…
– Ты номер извозчика, за которым ехали, случаем не запомнил?
Возница пристально посмотрел на Угарова, шмыгнул носом и утерся рукавицей:
– Нам, сударь-барин, это ни к чему.
Но по его глазам Денис понял: запомнил.
– Надо вспомнить, я из полиции, – соврал Угаров. – Дело государственной важности.
– Из полиции? – недоверчиво покачал головой извозчик. – А что ж города не знаете?
Угаров покраснел и опустил глаза. Как бы выкрутиться?
– А я из Москвы прислан, в помощь! Так запомнил номер?
– Не, ваше бродие. Я и циферок-то не знаю. Мое дело «тпру» кричать да кнутом хлестать.
Угаров достал из кармана листок бумаги, послюнил карандаш и спросил строгим голосом:
– Фамилия, имя, где живешь?
– Иванов, а звать Клим. Живу в Каретной части на Каретной улице, в собственном доме. А зачем записываете? – заволновался извозчик.
– Как зачем? Я же тебе толкую: дело государственной важности. Знаешь, кого мы подобрали? Камергера и тайного советника его величества князя Арсения Кирилловича Дашкина.
– Тайного советника его величества? – Клим стянул потерявшую цвет шапку и перекрестился на окна князя.
– А раз ты такой забывчивый, придется прийти тебе завтра на Большую Морскую. Учиним допрос, как полагается, живо все вспомнишь!
– Не вспомню, ваше высокоблагородие, – извозчик сложил молитвенно руки и заискивающе посмотрел на Угарова. Чересчур, конечно, молод он для полицейского, бороду только начал брить, а вдруг не врет? Глаза-то умные, цепкие. – Не вспомню!
– Вспомнишь, вспомнишь, – Денис многозначительно постучал тростью о ладонь. – В пыточной все вспомнишь!
– Клянусь! Зачем мне номер? Я тут третий десяток пылю, – заныл Клим, – всех-всех и так знаю. И погонял[39], и биржевых[40], и даже зимников[41].
– А наш приятель из каких?
– Из лихачей. Парамоном звать, а кличка Тыща[42].
– В карты играть любит? – догадался Угаров.
– Каждый божий день!
– Где живет?
– А где фатера[43] его, не знаю! – развел руками Клим. – Говорю же, из лихачей, я им не товарищ.
– Где ж мне его искать? – расстроился Денис.
– На Разъезжей в кабаках, где ж еще? Коли при деньгах, значит, где-нибудь играет. А он знамо при деньгах, задаром советников в грязь не кидают!
– Ну что ж, тогда поехали на Разъезжую, пройдемся по кабакам. Если покажешь Тыщу, так и быть, отменю завтрашний допрос.
– Смилуйтесь, ваше высокоблагородие! – бухнулся на колени Клим. – Если лихачи дознаются, что я на их товарища полицию навел, – несдобровать мне! Да вы и сами его узнаете. На правой щеке у Парамона родинка торчит. Большая такая, с ягоду!
Кабинет, где князь велел себе постелить, тускло освещался одинокой свечой в бронзовом подсвечнике (верхний свет резал Дашкину глаза), поэтому Петруху, неслышно отворившего дверь, Арсений Кириллович разглядел не сразу. Сначала учуял запах:
– Опять наклюкался?
– Так ведь мороз, – простучал зубами камердинер.
– Где шлялся?
– Где велели! Побирался Христа ради…
– Каков результат?
– С утра, не в пример вчерашнему, хорошо подавали, а потом Марфуша из дома уехала – и как отрезало.
– Болван! – Князь запустил в камердинера подушкой. – Даму в вуали видел?
– Видел, ваше сиятельство!
Дашкин, справившись с тошнотой, сел:
– Лицо видел? Кто такая, выяснил?
– Да, ваше сиятельство!
Дашкин вскочил:
– Говори!
– Сама Марфуша и есть! Уже темнеть стало, как вернулась. Я навстречу, мол, благослови. Она пальчики сложила, руку подняла, а я тут вуаль и сшиб…
– И…
– И бежать! Она как завизжит! Будто не человек, а зверь какой.
– Едем!
– Куда, ваше сиятельство?
– К Лаевским!
– Так вы ж больны!
– Ерунда! – отмахнулся князь, хотя перед глазами кружил серебряный снег.
Навеселе был только Парамон. Остальные игроки, хоть и пили наравне, почему-то не хмелели, в отличие от Тыщи не балагурили, не вскакивали после каждой сдачи, не швыряли карты. Может быть, потому, что не проигрывали. Проигрывал Парамон, который во хмелю не замечал, что противники обмениваются знаками: подмигивают, скрещивают пальцы, потирают то левую, то правую бровь. Тыща злился на свое невезение и лишь приговаривал:
– Сейчас, сейчас я вас сделаю!
Но сделали его. После окончательного расчета Парамон, отойдя в сторону, еще раз вывернул карманы для проверки. Денег у него больше не было.
– Давай на колымагу твою сыграем! – крикнул недавний соперник, беззубый детина со скошенным лбом. – Зима скоро! На кой ляд она тебе? Будешь в санях седоков катать!
– Не, – махнул рукой Тыща. – На струмент[44] не играю.
– Ну, как знаешь. Передумаешь, приходи.
Тыща постоял еще минуту, оглядел пустыми глазами кабак, сплюнул, натянул шапку и побрел к выходу. Угаров, кинув на стол мелочь за стакан чая, ринулся за ним.
– Эй, Тыща! – окликнул Денис извозчика, когда оба вышли на улицу.
Парамон повернулся, снова сплюнул:
– Чего тебе, студент?
– Червонец хочешь? – Угаров рассудил, что продувшийся игрок за десятку продаст родную мать.
– А кто не хочет.
– Получишь червончик, если расскажешь мне кое-что.
– А что? – сразу напрягся Парамон. – Я ничего…
– Дамочку в вуали сегодня возил?
Парамон молчал. Жизнь приучила его держать язык за зубами. Лихачи оттого и зовутся лихачами, что частенько лихих людей по их делам катают. А те болтливые языки живо укорачивают.
– Чего молчишь? Я сзади ехал, тебя запомнил.
– Не знаю, о чем ты, студент, толкуешь.
– Да ты не бойся! Говори! Скажу по секрету, я той дамочке законный супруг! Ты мне скажи только, где ты ее посадил и где высадил. А что полюбовника в лужу бросил, так я даже рад! Поделом ему!
Дама в вуали Парамону заплатила хорошо, даже очень хорошо, только вот деньги уже кончились. Что быстро пришло, быстро и ушло. Эх, не шла под конец карта, еще чуть-чуть бы – и отыгрался…
– Муж, говоришь? – Парамон потер бороду.
– Муж! И червонец получишь! – заметив в глазах извозчика загоревшийся огонек, напомнил Угаров.
– Эх, была не была! – Парамон хлопнул шапкой об землю. Уж больно хотелось ему вернуться к картам!
– Так где моя супружница к тебе села?
– У Гостиного. Я там завсегда около пяти караулю. Приказчики, как только лавки свои закроют, сразу идут на Угол. Присмотрятся, приценятся, девку выберут – и прыг с нею ко мне. Прокатиться им сперва надо, кровь разогнать.
– Выходит, князь на Углу снял шлюху… – стал вслух размышлять Денис.
– Какой князь? – удивился Парамон. – Какую шлюху? Ты ж говорил, супружница!
Денис покраснел. Не умеет он врать, вот беда!
– Я когда злюсь на нее, всегда шлюхой зову. Так, значит, на Углу они сели?
– Твоя – на Углу.
– А князь?
– Ты про господина в шубе? Его на Садовой подсадили, дожидался он там, у них, верно, уговор был.
– Куда поехали?
– Супруга твоя попросила по городу покатать. «Только обязательно, – сказала, – на Малую Конюшенную заверни и там, братец, не гони, езжай медленно».
– Так, так, так… – Денис от радости чуть не подпрыгнул. Не зря он разыскал этого незадачливого картежника. Значит, дама в экипаже с Дашкиным – та самая, что вчера назначила встречу Баумгартену. Вымогательница хотела убедиться, что барон пришел на встречу один!
Парамон между тем продолжал:
– … А как на Невский вернулись, господин в шубе пожелал сойти. Я коням: «Тпру!», а твоя жена взяла да и по башке его и стукнула! Сильно стукнула! Он из ума вон…
– А где ты ее высадил?
– Не помню, – отрезал Парамон, внезапно помрачнев. Дурак он дурак, зачем стал трепаться? И ради чего? Ради какого-то червонца! Дамочка была серьезная – пистолетом его ткнула, когда он не хотел князя в лужу кидать. И потом еще раз, когда прощались, чтоб не болтал.
– Как не помнишь? – оторопел Угаров.
– А вот так! – сплюнул Парамон. – Давай червонец и проваливай.
– Сперва скажи!
– Я и говорю – не помню! А ну гони червонец! – Парамон схватил Угарова за грудки. Тот, не задумываясь, двинул ему между глаз.
От короткого и сильного удара Парамон рухнул как подкошенный. Угаров тут же сел сверху и правой рукой схватил его за кадык.
– А теперь вспомнил?
Парамон лишь скрипел зубами, и Угаров немножко кадык сдавил. Тыща в испуге засучил ногами:
– Отпусти! – прохрипел он.
