Ирина чахла. Доктора, как водится, не могли найти причин. Родители повезли Ирину в монастырь – авось поможет. За внушительными стенами Ирина обнаружила иную жизнь, свободную от сомнений, страданий, ревности и любви. Желание остаться там было велико. Но были и сомнения.
Кто удержал ее от самоубийства? Бог? Чтобы она стала его невестой? Или дьявол, которому она проклятием открыла свою душу?
Мудрая игуменья уловила колебания девушки и посоветовала все еще раз взвесить.
И лукавый не растерялся – отрезал ей путь в монастырь. Тяжело заболел отец, следом захворала мать. Ирине пять долгих лет пришлось ухаживать за родителями, поддерживать их.
Пару раз их навещала сестра с маленьким Володей. Патриархальная усадьба в эти дни будто взрывалась, даже старики-родители начинали суетиться, забыв о хворостях. Матушка торчала на кухне, чтобы, не дай бог, кухарка Вовочкину кашу не переварила, батюшка читал внуку сказки, Ирина то разыскивала потерянный Софьей в лесу роман, то собирала по оврагам перенос-траву, которая, по мнению сестры, должна была мигом вылечить родителей.
Ненормальной Софья тогда еще не была. Взбалмошной, эгоистичной, нервной – без сомнения, но не сумасшедшей. Свихнулась она после рождения Полины.
Похоронив родителей, Ирина снова заколебалась: идти ли в монастырь? Не осквернит ли она, великая грешница, его стены? В сомнениях прошел год. А потом пришло то письмо…
Буквы на конверте, взявшись за руки, отплясывали, подпрыгивали, носились по строчкам и подмигивали. Дрожащими пальцами сломав печать, Ирина Лукинична достала исписанный бисерным почерком листок. Андрей Артемьевич, ее любимый Андрей Артемьевич, взывал о помощи. Она выехала в тот же день.
Навалившиеся заботы были непривычными и очень тяжелыми, но Ирина жила рядом с мужчиной, которого любила. А Бог ли, дьявол ее к нему направил, было не так уж важно…
Софья не поправится, это Ирина знала точно – их бабушка по отцу тоже сошла с ума после родов. С той никто не нянчился, дед ее просто запер во флигеле и никуда не выпускал. Андрей же Артемьевич верил в медицину, таскал Софью по докторам, терпел измены и насмешки, считая своим долгом сохранение освященного Богом союза.
Каждую ночь Ирина Лукинична ждала, что Андрей Артемьевич придет к ней в спальню. Однако генерал Лаевский ценил в ней друга, помощницу, домоправительницу – кого угодно, только не женщину. Ирина Лукинична маялась, каждый скрип вощеной половицы пробуждал в ней безумную надежду, и только к утру проваливалась в неспокойный сон, где ее несчастную плоть терзали бесы.
Каждый день, иногда и по два раза, она ездила в церковь, в посты даже растительного масла себе не позволяла.
Облегчение пришло сразу, как только Марфуша поселилась в соседней с ее спаленкой комнатушке. Закончились месячные истечения, с ними исчезли и бесы, но любовь к Андрею Артемьевичу ничуть не ослабла; теперь Ирина Лукинична гордилась чистотой их отношений.
Беда пришла, откуда не ждали. В щупленькой Ольге угрозу увидела сразу. Младше Полины, а смотрит на Андрея Артемьевича… Смотрит как влюбленная женщина, как она сама смотрит, да только вот ее взглядов Лаевский никогда не замечал. Теперь уже не бесы, ревность терзала старую деву!
Подумав, Ирина Лукинична решила Змееву выпихнуть замуж.
Глава четырнадцатая
Софья Лукинична вышла из комнаты, чтобы устроить слугам взбучку – почитай, полчаса, как она дома, кофий уже попила, а платье, которое поменяла со скандалом, так и валяется в прихожей!
Ах, какой она закатила скандал в лавке! Визжала, кричала, топала ногами и кидалась стульями! Модистка поначалу спорила, а затем не выдержала, согласилась обменять на любое, невзирая на цену, платье, лишь бы Лаевская побыстрей убралась. Наивная! Софья Лукинична перемерила десяток, пока не остановилось на неоспоримо розовом, cuisse de nymphe effrayée[52], как высокопарно выразилась дура Сиклер. И эта красота, вместо того чтобы дразнить Полину, пылится в коробке!
Софья Лукинична перегнулась через перила, набрала воздуха побольше, чтобы позычней гаркнуть, но, увидев в прихожей князя Дашкина, про платье вмиг забыла!
– Арсений Кириллович! Какая приятная неожиданность!
У князя кружилась голова, в глазах двоилось, ноги подкашивались, а руки тряслись. Словно из тумана он услышал свое имя, оглянулся по сторонам и только потом догадался, что окликнули его сверху. Лицевые мышцы, закаленные светской жизнью, сами собой изобразили радостную улыбку.
– Как я рада! – Софья Лукинична уже спускалась с распростертыми объятиями. – Наконец-то! Сколько лет, сколько зим!
Князь склонился над ее ручкой, от сладковатых духов у него перехватило дыхание и закололо в груди.
– Я тоже рад! – пролепетал Дашкин, с трудом разогнувшись. – Андрей Артемьевич у себя?
Князь, конечно же, приехал к Марфуше, но считал своим долгом засвидетельствовать почтение хозяину дома.
– Вы разве к нему? – томно спросила Лаевская.
– Нет! То есть…
– Не лукавьте, сколько можно притворяться, скрывать свои чувства! Мы и так потеряли немало лет…
Слова Софьи Лукиничны, как хрустальные бокалы, сталкивались в голове Дашкина и бессмысленно, дисгармонично звенели.
– Андрей Артемьевич дома? – обратился он к швейцару, но Софья Лукинична ответить тому не дала.
– Дома, дома. Я вас сама провожу.
На ступеньках Дашкин едва не упал – Софья Лукинична тянула его вверх с такой силой, что он еле успевал переставлять непослушные ноги. А Лаевскую между тем мучили сомнения.
Дашкин следит за ней, значит, влюблен. Привести его в спальню? Но князь еле ноги волочит. А вдруг испустит дух прямо в объятиях? Неспроста ему Юлия изменяет!
Лаевская остановилась как вкопанная прямо у дверей спальни. Какая же она дура! Дашкин не за ней следил! За собственной женой! Обидно, конечно…
– Так вы к Андрею Артемьевичу, князь? – протянула она.
– Да! – прохрипел Дашкин.
Софья Лукинична круто развернулась и поволокла князя в другую сторону.
– Медленней, медленней, умоляю вас! – задыхаясь, произнес он.
Внезапно Лаевская вспомнила: по словам баронессы Беттигер, князь недавно назвал ее полоумной. Молодец племянник, что ему рога наставил!
Софья Лукинична к вящей радости князя опять остановилась. «Интересно, Тучин еще милуется с Юлией?»
Мозг князя отказывался соображать. Куда его ведут? Как добраться до Марфуши? Один он точно не дойдет: коридор в его глазах то наклонялся вверх, то устремлялся вниз.
Красавец племянник встал перед глазами Софьи Лукиничны как живой. А не устранить ли соперницу?
– Как дела в Сенате, дорогой Арсений Кириллович? – Лаевская снова изменила курс – решила отвести рогоносца прямиком в мастерскую его удачливого соперника.
– Куда мы идем?
– Сюрприз! Как поживает Юленька? Собираетесь ли завтра на маскарад? Правда ли, что там будет император? Давно пора, сколько можно носить траур! Какая глупость, целый год оплакивать матушку! Неужели не понятно, что не всем идет черный? Вот меня он полнит!
Дашкин покорно плелся за нею. Перевел дыхание, пока Софья Лукинична стучалась в какую-то дверь.
– Черт! – выругалась Лаевская, так и не дождавшись ответа. Видно, голубки уже улетели. Ишь, рисовать они учатся! Живые картины изображают!.. Картины! Ах, как хорошо! Еще и лучше! Обойдемся без семейных сцен!
Открыв дверь, Лаевская затолкала Дашкина в комнату с эркером.
– Глядите! – она подошла со свечой к мольбертам.
Дашкину было нехорошо. Перед ним кружились красочные пятна, меняя форму и цвет. В глубине комнаты плескалось море, до князя донесся его соленый запах, он услышал крики чаек, кружащих над прибрежной деревушкой. Нет, не деревушкой – селом, на площади белела церковь. Неужели сбылась мечта и он наконец в Италии? Ой! И Юлия здесь, стоит на вершине холма, такая прекрасная. Как он мог подозревать ее в шантаже? Обвинять в измене?
Лаевская переместила свечу левее. О чудо! Из темноты выплыла еще одна Юлия, еще более красивая и соблазнительная, чем первая. Посмотрела ласково и махнула рукой, словно позвала. Дашкин шагнул.
– Разглядели наконец? – злобно спросила Лаевская.
Почему при виде Юлии он так взволновался? Дашкин зажмурился, затем открыл глаза, снова зажмурился и опять посмотрел на картину. Да ведь она нагая! Такая стыдливая в супружеской спальне, здесь Юлия упивалась своей первозданной красотой и, словно Даная, радовалась золотому дождю. Да она и есть Даная! И Зевс уже тут! Да, тут, за спиной Дашкина, князю видна только сломанная ложем тень. Князь обернулся. Сзади никого, лишь полоска света из коридора пробивается сквозь щелку.
– Что вы там забыли? – раздался резкий голос Лаевской.
Приятные видения вдруг исчезли. Князь вернулся к неприглядной реальности: перед ним стояла Софья Лукинична со свечой, освещавшей картину на мольберте, на которой – о боже! – действительно была изображена голая Юлия! Сомнений никаких, пикантную родинку меж грудей князь любил целовать. Рядом другая картина: тоже Юлия, но одетая, стоит на прибрежном холме.
