На крыльце Павел вдохнул прохладу полной грудью. Небесный купол утыкан мерцающими звездами, над домами зависла апельсиновая долька луны. Павел сошел с крыльца, ощупал сухую, шершавую кору тополя, растущего под окнами его кабинета, постоял, прислушался: за корпусами общежития звенела гитара, беспечно смеялись девушки. Неторопливо пересек площадь, размышляя, что положение главного инженера отдаляет его от людей, сковывает… Домой идти не хотелось: жена с дочкой возвратятся через неделю… В гости пойти к кому-нибудь? Представил Соню и плюнул себе под ноги. Завернул за угол дома, чтобы пройти к своему подъезду, но грудной женский голос привлек внимание — вроде бы знакомый… Сквозь листву кустов увидел на скамейке, освещенной фонарем, Дашу и широкозадую толстуху — коменданта общежития. Силуэт Даши картинно прописывался, она жестикулировала, объясняя что-то про вязанье.
Закурил и побрел по колдобистой дороге в другую сторону, вспоминая, как его критиковали на сессии горсовета за то, что не может замостить эту дорогу. А денег на проулок возле управления нет, потому что все деньги целевого назначения — для строительства железной дороги, а не городских проездов. «Не дам, ни рубля не дам!» — мысленно ответил депутатам и подумал: «А вот если заставят, то придется идти на нарушение…»
В голову пришло: посоветоваться по этому делу с Фокиным. Тихон Ефимович с утра занимает стол в кабинете начальника управления, а Павел вынужден сидеть за столом в старом своем кабинете, хотя и считается исполняющим обязанности начальника стройки. Осторожный и забывчивый Фокин поминутно черкает что-то в толстой тетради, требует от служащих документы. Сегодня пригрозил Павлу: «Если наверху не изменят решения, не дадут санкции на то, чтобы вкладывать средства во вторую очередь магистрали, то за Шестаковский мостик придется отвечать…» Впрочем, министерство и обком партии об этом мостике уже знают и хорошо понимают, что дорогу строят к Нефтяным Юртам, что Искер — промежуточная станция, но… без приказа свыше маневрировать средствами все-таки непозволительно.
В облисполкоме Фокин беседовал с председателем, не скрыл от него самочинной мальчишеской прогулки Стрелецкого на катере по реке, попытки угостить его, Фокина, ухой из карасей… О чем там еще был разговор, Павлу неизвестно.
От выпавшей на траву росы отсырели носки на лодыжках. За кустами под берегом реки перекликались гудками катера. Павел шел и шел по тропинке пустыря, удаляясь от здания управления. На противоположном берегу еще гудела работа: ворочался тяжелый невидимый маховик, скрежетала лебедка. Где-то вскрикивал, вплетая торопливый голос в шум пробегающих одиночных грузовиков по автостраде, дергач. А в деревянно-каменных квартирах города, загородивших темными тенями горизонт, уже гасли огни.
И вдруг Павлу почудилось, что сзади него по тропинке кто-то идет. Можно было дождаться и поздороваться, но не хотелось ночной встречи и ненужного разговора. Он сошел с тропинки и остановился за высоким кустом. Потрескивая, гудели над головой провода, поднятые решетчатыми рогатинами металлических опор. Поправив очки, чтобы уличные фонари не ослепляли, вгляделся в пространство пустыря и заметил, что по тропинке одна за другой движутся две тени. Он узнал гуляющих: впереди шла маленькая Даша, а следом высокий физинструктор. Затаившись, Павел вслушался в голоса. Ничего не поняв, почувствовал, что все его существо взбудоражилось, что Даша никогда не будет принадлежать ему и он упустил ее, как и Сонечку… Он был ослеплен ревностью, гневом, яростью против физинструктора, перехватившего у него эту прелестную и свободную от семьи женщину…
Замерев, Павел переждал, пока двое удалятся за куст и уйдут подальше, но не хотел упускать их совсем, осторожно сделал шаг из-за куста, чтобы не сломать веточку и не зашуршать травой; присел, вглядываясь. Игривый, насмешливый тон Дашиных вопросов волновал Павла, хотя он не понял ничего из ее слов. Глаза привыкли к темноте, и он отчетливее увидел, что гуляющие приблизились к берегу и уселись там на ствол дерева или на скамейку; они сидели рядом, но не обнимались — это было видно по их головам, которые высвечивались. Безотчетное, преступное желание, безоглядное любопытство толкали Павла приблизиться к уединившимся собеседникам и послушать, о чем они толкуют. «А возможно, Зот все-таки и поджигает хутора», — напомнил себе Павел и осторожно двинулся в сторону берега; ему удалось неслышно подойти шагов за двадцать к сидящим и, укрывшись за кустом, остановиться, прислушаться.
То, что до него донеслось, не было беседой или любовной игрой. Это был удивительный монолог физинструктора. Зот говорил о том, что человек — клубок страстей, желаний, что несуразное, противоречивое существо подчиняется то одной своей прихоти, то другой. Тут Павел, услышав слова о третьем глазе, чуть не расхохотался. Есть, оказывается, приготовление организма к открытию третьего глаза, это долгий путь тренировок для пробуждения себя, потому что обычные люди живут, как во сне.
— Ой, Зот, тебя наслушаешься, так и ночь не будешь спать, — донесся до Павла голос Даши. — Что же, по-твоему, мы все друг друга обманываем?
— Из профессиональной необходимости люди привыкают скрывать что-либо, умалчивать; не желая обидеть или желая польстить, говорят комплименты… Приучившись к обману, навязывают ложь другим. Притворство очень трудно преодолеть. Если ты сегодня ночью не увидишься с Павлом Стрелецким, то ты впервые в жизни переступишь диктат судьбы!..
— Не болтай, Зот! — крикнула Даша.
Павлу показалось, что эти двое знают о его присутствии и сейчас будут его высмеивать, но Даша заговорила о том, что лучше бы Зот открывал золотые клады и дал бы немножко денег и ей.
— Погоня за деньгами, нарядами, развлечениями не открывает, а закрывает третий глаз, — объяснил Зот.
— Понятно, — согласилась Даша, но тут же и упрекнула: — Павел Николаевич дело делает, а ты только рассуждаешь.
Язвительный смех Даши порадовал Стрелецкого, ему стало казаться, что ни Зот, ни его спутница его не заметили, но он понял, что возненавидел физинструктора, который представляет для него опасность, скрытно соперничает с ним, как умеет, завлекает Дашу в свои сети словес.
К удовольствию Стрелецкого, тени у ствола дерева зашевелились, двинулись в глубь пустыря; обида так сильно задела Павла, что ему расхотелось подслушивать чужой разговор. «Ах ты, птицегадатель!» — зло ругал он Зота, с завистью провожая взглядом тающие во мраке тени. Но тоже шагнул на тропинку и двинулся следом.
Даша что-то возражала, даже возмущенно выкрикивала, но ее протестующие слова забивались скрипом лебедки с противоположного берега реки, шумом проезжающих по мосту автомашин и шуршанием травы. Разговор можно было все-таки расслышать, если к ушам приставить ладони и настроить их как локаторы.
Павел понимал, что Даша издевается над Зотом, и это несколько остужало злобу против физинструктора. Но вот до Стрелецкого донеслось:
— Я точно знаю, что предназначено сегодня тебе судьбою, однако вопреки предопределению надеюсь, что ты поступишь иначе и будешь спать в квартире одна…
— Как тебе не стыдно, Зот! — возмущенно выкрикнула Даша. — Неужели ты полагаешь, что, расставшись с тобой, я позову еще кого-то… Твой третий глаз слеп, его вообще нет, это твоя больная фантазия!
Применив прием футболиста, Павел сделал несколько широких, быстрых и бесшумных прыжков по звенящей траве, чтобы догнать уходящих от него собеседников и не обнаружить себя.
Ухо его вычленило из обрывков фраз свою фамилию, по какому-то поводу упомянутую, и это опять подстегнуло его подозрение: «Физинструктор заметил меня в кустах!» Павел теперь уже преследовал их, как охотник преследует зверя. Воспитательница заливалась язвительным смехом, коростель в траве вторил ей монотонными воплями.
— Каждое дерево — оркестр, каждый человек — биоизлучатель волн. Настройся, и ты услышишь волны, исходящие от того, кого ты хочешь слышать… Забудь слова, слушая информативные волны… Ты — приемник…
— Не хочу, Зот…
«Он домогается от нее чего-то». Павел ничего уже не слышал, ревность терзала его, напрягала его мускулы. Хотелось грубо окликнуть их и, приказом отняв, увести Дашу от беспардонного болтуна. «Они обнимаются?» Азарт охотника не только подталкивал его вперед, но и помогал оставаться благоразумным. Митрофанов был спортсменом, таким, с которым Павлу при соблюдении правил, конечно, не сладить. Оставаясь на почтительной дистанции, Павел шел, стараясь не шуметь галькой, поругивая гадателя-ведуна, досадовал на бездельника, гуляющего беззаботно по берегу с красивой женщиной.
«У меня нет столько времени на ухаживания», — думал он, высматривая уходящих из-за верхушек полыни.
