карте заштрихованы поливные площади.
В одной только Херсонщине их свыше ста тысяч гектаров, а будет в несколько раз больше. В эти цифры веришь потому, что, когда едешь по южной украинской степи, часто встречаешь строительные отряды и колонны, вооруженные мощными экскаваторами, скреперами, бульдозерами.
Вокруг Каховки и далеко от нее то и дело видишь действующие дождевальные агрегаты, насосы и установки — они уже крепко вписались в степной пейзаж. И от колхозников слышишь живое слово о том, что звенья и бригады, научившиеся по-настоящему использовать полив, получают на орошаемых землях такие урожаи пшеницы, риса, винограда, овощей, фруктов, которые не могли даже присниться их дедам, отцам, чью жизнь и хозяйство здесь, в южной украинской степи, Ленин специально изучал.
ЛЫЧУКИ ОТКРЫВАЮТ АМЕРИКУ
##Много лет в предгорьях Карпат стоит украинское село Стецевая. От дедов к внукам, от отцов к детям пришла сюда давняя легенда о гуцуле, который по всему белу свету искал свое счастье, зарытое в земле, точно клад. Искал и не находил.
В этой легенде видит Стецевая свой день вчерашний. Никогда в прошлом счастье не было уделом гуцула-хлебороба. Отчаявшись найти его на своей земле, он уходил за океан-море.
Искать свое счастье-долю пошли многие стецевчане. Сорок лет назад на эти поиски отправился молодой Юрась Лычук.
И вот о Лычуке, о судьбе некоторых его земляков, о том, как искали они долю, пойдет у нас речь.
ТАК ЖИЛА СТЕЦЕВАЯ
Над Стецевой зло завывал ветер с Карпат.
Было осеннее утро 1895 года. В хате Лычука протяжным плачем заявил о своем появлении на свет новорожденный, для которого в скрыне не было припасено даже старой тряпицы.
В это время за селом немолодой гуцул, одетый в кожушок, заплатанный и перезаплатанный, тяжело вел соху по тощей пашне и думал невеселую думу: в хате появился лишний рот.
Немного времени требовалось пахарю, чтоб из конца в конец пройти свое поле. Одно лишь название — поле. Каких-нибудь два морга, на которых и телегой по-настоящему не обернешься. Да и где она, эта телега? Ни плуга, ни коня. Хозяином лошади Лычук видит себя только во сне.
Соха, коса, мантачка, пара свиней да пара овец — вот и все. Одно лишь название — газда, хозяин. В хате бедно. Вдоволь только слез.
Так идут годы. Гнется под ветрами жалкий колос на жалких моргах, а жизнь все ниже пригибает Лычука к земле.
В убогой отцовской хате подрастает сын Лычука. На худых плечиках малого Юрася еще ни разу не было новой рубашки.
На столе у Лычуков обычно — мамалыга. Сегодня мамалыга без соли, и завтра опять мамалыга. Картошку едят только в праздники — тогда мать достает припрятанную щепотку соли. До рождества в хате еще бывает хлеб. А после рождества — ни зернышка, ни хлебной крошки. Можно взять зерно взаймы у приказчика пана Криштофовича, но тогда летом на панщине так загоняют, что прощай своя несжатая полоска.
Из разговоров старших Юрко знает — отец занимает не хлеб, а корм, чтобы, продав свинью, овцу, двумя жирными крестами расписаться в уплате подати.
На свете есть мясо, молоко, но Юрась не видит их у себя в хате. Редко случается, чтоб на праздничном столе бедняка гуцула появился кусок свинины.
Голодно в лычуковской хате, и как только опустится вечер — темно до черноты. Впотьмах сидит все село — нет керосина, спичек, и не на что купить. Изредка расщепленной спичкой мать зажжет каганец — он едко чадит. Темень в хате, и печаль на сердце.
Сколько же в Стецевой таких израненных, измученых горем мужицких сердец! Сколько здесь, возле Карпат, таких же нищих халуп!
Кругом раскинулись богатые черноземы — да все панские, арендаторские. А у мужика — не земля, одни слезы. Сидят на своих полосках, прижатые друг к другу. Кругом тяжкая нужда, безбрежное море бед.
И зимой и летом Стецевая замирает ранним вечером. Но в хатах еще долго не спят. Отец Юрка ночи напролет лежит с открытыми глазами, все думает, как жить, что делать?
В последнее время земляки все чаще ищут спасение за морем. По хатам да селам ходят разные слухи. Еще не так давно корабли даром везли людей «в Бранзолию». Нынче на поезд деньги нужны. А едут в Штаты, и особенно в Канаду. Потеряв надежду выбраться из нужды, люди продают последние пожитки, собирают гроши и садятся на пароход.
Отец Юрка колеблется — не отправить ли сына за море. Сам он уж стар и на себя не надеется. Может, самом деле удастся канадским заработкам Юрася заштопать дыры дома?
В Стецевой только и слышно: «Едут!» Чуть не полсела готовы переселиться. Теперь и молодому Лычуку снятся корабли на море, которого он никогда не видел.
Едут свои — стецевские, и соседи из Русова, и косовские, и гвоздецкие, и снятинские, и заболотцевские. Едут!
Есть такие вести, что закарпатцев уже больше уехало, чем осталось.
Один за другим в село являются агенты, выдают себя за разбогатевших в Америке переселенцев. Сулят голодным людям молочные реки, кисельные берега. Рассказывают, будто в Канаде на новых приисках люди гребут золото лопатами, счастливцы даже находят самородки весом в пять пудов. От таких рассказов можно потерять голову — и Юрко Лычук уже видит во сне золотой клад, найденный за морем.
Из-за моря приходят письма. В одних на все лады расхвалено тамошнее житье, земляки зовут гуцулов в Америку. В других пишут, что разорились до нитки, трудно начинать хозяйство, места суровые, дикие, но жить вольнее — кругом простор, много лесов, рыбы, пшеница родит. Доходят и такие вести: гуцулы прокляли тот час, когда тронулись с места, и не велят соседям ехать. Многие из уехавших будто в воду канули: журавли успели пять и шесть раз прилететь и снова улететь за море, а от них вестей нет — поминай как звали!
Как разобраться — в каких письмах правда, в каких обман. А панки из «Просвiти» уговаривают ехать. А униатские парохи с амвона благословляют в путь.
Кто же в Стецевой может ответить на все эти сомнения? Есть такой советчик — Василий Семенович Стефаник. Этого поседевшего, чуть сутулого человека, с добрым взглядом больших печальных глаз на бородатом лице, здесь
