по трапу.
Первым их встретил чиновник по иммиграционным делам. Он разговаривал зло, грубо.
То было в Квебеке в майский полдень 1913 года...
...Теперь о том, что произошло недалеко от Квебека спустя несколько месяцев.
В Онтарио много недель держались крепкие морозы, бушевали бураны. В такую непогоду через леса, по занесенной глубоким снегом дороге, тяжело брели три молодых человека в стареньких кожушках, явно не рассчитанных на жестокую канадскую зиму.
Перед рассветом, когда черная ночь еще лежала над онтарийской землей, они вышли из местечка Солт Сент-Мери, гле много недель искали работу. У всех троих осталось несколько центов. Купили хлеба. О поездке по железной дороге не могло быть и речи.
Голодные, промерзшие, они шли день, второй, третий. Колючий ветер сбивал их с ног, валил в снег, превративший Онтарио в белую пустыню. Все вокруг было мертво, будто земля сразу онемела.
До Садбери (они надеялись там наняться лесорубами) — 180 миль. На пятый день спутники совсем выбились из сил. Высокий сугроб на лесной опушке, где они пытались укрыться от вьюги, мог бы стать их могилой. Но в этот час отчаянья судьба послала спасителя. Им повстречался всадник — экспедитор, возвращавшийся с почтой. Он безнадежно махнул рукой в сторону Садбери, до которого оставалось миль шестьдесят. Путники поняли, что до Садбери им даже не добраться. Почтарь посоветовал идти в Мессей, где может найтись работа в «Спаниш ривер ломбер компани».
Вьюга немного стихает, и трое блуждающих безработных (Лычук с земляками из тех, кого в мае привез в Канаду пароход «Полония») отправляются искать островок в океане дремучих лесов — лесные участки «Спаниш ривер ломбер компани».
В своем недавнем плавании, все двадцать три дня на «Полонии», они боялись кораблекрушения. Но катастрофа, случившаяся с ними на земле Онтарио, казалась им теперь страшнее гибели в океане.
Сказка о земле онтарийской началась, как и мечталось, во Френкфорде. Там действительно рыли канал, среди рабочих были земляки и нашелся даже украинец форман по прозвищу Гарбуз — весьма словоохотливый, на вид доброжелательный человек. Этот Гарбуз быстро усвоил «американскую науку» и со своих драл семь шкур (канадцев он немного побаивался).
Два доллара в день оказались мифом. Они превратились в доллар — чтобы заработать его, Юрко должен был десять часов в день таскать два ведра на коромысле.
«Землячок», родом из Печаливки, пощипывая колечки висячих усов, сладенько улыбался. Ласково обращаясь: «Хлопчику мiй, дитиночко моя», он придумал для Юрка каторжную работу. Расчетливый форман вместо лошади, возившей воду, поставил Юрка.
На участке в несколько миль, под раскаленным солнцем, работало много землекопов. Юрко носил им воду. Он таскал ее из далекого колодца, исхаживал десятки километров и в конце дня валился наземь. Не хотелось даже возвращаться домой.
Уютный домик, который Лычук так живо рисовал себе, вспоминая фотографии коттеджей, привозимые в Стецевую вербовщиками, оказался полуразваленным сараем. Нужно было пройти три долгих мили, чтобы затем улечься вповалку на земляном полу.
После двух месяцев от Юрка остались кости да кожа. Он задумал бежать из Френкфорда. Продал кое из вещей, привезенных из дому (едва удержался, чтоб за три доллара не отдать вышитую сорочку — подарок сестры), и, собрав немного денег, подался в Литтл-Коррент.
Лесопилка оказалась жалким заводишком — все делалось вручную. Но Юрко здесь не бегал по десять часов. Свой доллар он зарабатывал не так мучительно, как во Френкфорде.
После уплаты за харчи и место на нарах от доллара оставалось несколько центов. Что ж поделаешь? В Литтл-Коррент много земляков. Они обошли не одну провинцию Онтарио, и говорят, что тут работа не из худших. В самом деле, не сравнить же лесопилку в Литтл-Коррент с френкфордским адом.
Три месяца Юрко грузил на лесопилке бревна, послал домой десять долларов, даже купил себе ботинки. И вдруг словно гром среди тихого дня: хозяин закрывает лесопилку.
Прощай, Литтл-Коррент, впереди трудная дорога безработного, горестная для канадца и еще более страшная для пришельца издалека!
...Седьмой день застает стецевчан в Мессее. Засыпанная снегом, богом забытая дыра — хутор Мессей — кажется им раем: здесь в землянке в дыму не различишь лиц, но топится печурка. Из Мессея нужно идти еще двадцать миль в лес, чтоб на рассвете в обмороженные руки взять пилу, топор и начать с таким трудом добытую работу.
Весеннее солнце еще не успеет по-настоящему заглянуть в чащу онтарийских лесов, еще до того, как побегут первые ручьи талой воды, форман вычеркивает из списков лесорубов всех украинцев, поляков и болгар. Дальше пойдут многие месяцы безработицы, странствий по всему Онтарио, и когда в Садбери молодой Юрко случайно увидит себя в зеркале — на него посмотрит опухшее, посиневшее от голодухи лицо. Он не ужаснется, потому что везде видит такие же лица земляков. Много недель они питались одними бобами, но и бобы кончились. Мучит пустой желудок. Кружится голова. Подгибаются колени.
Воспоминания о недавних мечтах на «Полонии» вызывают теперь горькое чувство. Юрко гонит их прочь от себя. Теперь у Лычука одно желание: выжить! Оборвались многие, но еще не все нити, связывавшие Юрка с жизнью. Будет сделано немало попыток победить голодную смерть.
После всех бед появились наконец какие-то проблески. В Садбери Юрко работал то за ломоть хлеба, то за миску фасоли. Потом его взяли землекопом на строительство железной ветки. День здесь начинался задолго до рассвета и кончался после захода солнца. Платили доллар: за харчи высчитывали 65 центов, остальное за ботинки и комбинезон. Работа дьявольски трудная, и одежда, обувь на Юрке быстро изнашивались. Получив при расчете за месяц талон на 17 центов, Лычук понял: быть ему должником железнодорожной компании. Лучше уж, если удастся, рубить деревья.
И вот снова таежные леса, Мессей и трижды проклятая «Спаниш ривер ломбер компани». Через топь на отдаленные участки прокладывали дорогу. Рабочие волокли из лесу столетние деревья, резали каждое на три части, и Юрко с товарищем носили на плечах эти толстенные колоды по полкилометра, а то и по километру.
«Каторга», — думал Лычук, работавший как ломовая лошадь. В каких-нибудь пять американских лет он постарел на двадцать.
Годы безработицы сменялись у Юрия Лычука несколькими месяцами каторжной работы в лесу. Не было никакого просвета.
Бросил он родную землю,
В край чужой подался.
Там в ярме сгибал он
