— С какой стати я должен рассказывать? Вы что, его родственник?
— Когда-то мы были близкими людьми, пока он не стал перекати-полем. Несколько лет назад у него нашли ВИЧ, и он все надеялся, что появится какое-то средство. А последнее время уверовал в… скажем так, альтернативную медицину и написал мне в Лондон, что нужны деньги, что надеяться можно только на крайние меры.
— И поэтому вы приехали? — спросила я. — Собирались ему денег одолжить?
Впалая щека Мортимера дернулась.
— Возможно… Только я опоздал. — Он впился глазами в Грута. — Так что вы обнаружили?
— Обнаружил?
— Вы проводили вскрытие. При СПИДе какие только болячки к людям не пристают. — В голосе слышалось отвращение. — Что же его, в конце концов, доконало?
— Он скончался от септического шока.
— Это все равно как сказать, что пострадавший в автокатастрофе скончался от полученных травм. Я спрашиваю о причине внезапного ухудшения его состояния.
— Причина пока не установлена.
Щека Мортимера снова задергалась.
— Я еще зайду к вам в конце недели.
— Не получится. На днях я возвращаюсь в Южную Африку.
Мортимер загадочно посмотрел на Грута.
— Может, да, — произнес он, — а может, и нет.
Он повернулся ко мне.
— Она внутри пустая?
— Вы о чем?
— Статуя, которую вы откопали. Она полая?
— Почему вы спрашиваете?
— Есть причины, — ответил он и направился в сторону моста.
Мы смотрели ему вслед до тех пор, пока он не растворился в темноте под аркой, потом не сговариваясь пошли обратно к «Мэйфлаю».
Первым нарушил молчание Грут:
— Что он имел в виду, когда спросил о статуе?
— Очевидно, Терри Джонстон рассказал ему о находке, когда звонил в пятницу. Деревянные скульптуры нередко бывают полыми, но он спрашивал так, словно подразумевал нечто другое.
— Вы вспомнили, что видели его в церкви.
— Заметила, когда служба кончилась. Он разглядывал витражное окно с изображением явления Пресвятой Девы паломникам в Каслбойне.
Поднимаясь по ступенькам ресторана, я оглянулась в сторону моста и увидела, как по речной глади стремительно расплывается в нашу сторону огромная тень. Прямо над головой луна тонула в плотной пелене облаков, и свет ее тускнел по мере того, как она погружалась в непроглядную мглу. Мы стояли почти в полной темноте, прислонившись к деревянным перилам. В ночной тиши было слышно, как нет-нет да и всплеснет рыба, выпрыгивая из глубины на поверхность.
— Странно все-таки, — подал голос Грут. — Ведь люди, которых обвиняли в том, что они завезли в Каслбойн чуму, проплывали мимо этого места, двигаясь вверх по реке из… как же его название? Дрогида, кажется?
— Дрозда, — поправила я. — Порт в устье Бойна. Насколько известно, в Бристоле чума появилась примерно в то же время. Очень похоже, что и туда, и к нам она попала с континента; остается лишь гадать, откуда именно. В те времена мы торговали со всей Европой — от Италии до Норвегии, от Испании до Фландрии и Голландии. Я склоняюсь к тому, что эпидемию занесли из Нижних стран. Если так, вполне вероятно, что мы наткнулись на останки людей, которые были или считались ее разносчиками.
— Поразительно. Откуда вы знаете?
Луна выглянула из-за облака, и черная вода превратилась в позолоченное серебро.
— В хрониках упоминается их странная одежда и поведение. Как мы поначалу считали, чуждое платье и обычаи давали лишнее основание для неприязни к пришельцам. Но когда обнаружили останки двух мужчин и женщины в одной могиле, убедились, что все не так просто. Тела не были сориентированы между востоком и западом, то есть либо умершие не были христианами, либо предали свою веру и не заслуживали христианского погребения. Кто-то из них, очевидно, носил капюшон с разноцветными заплатами, который могли счесть за «странное одеяние». Кроме того, в могиле лежали «богохульные» эмблемы паломников. Не вдаваясь в подробности, скажу, что это две свинцовые броши с изображениями мужских и женских гениталий. О таких эмблемах мало что известно — мы не знаем, кто и почему их носил. Если сложить все вместе, можно предполагать, что эти люди пришли сюда из Бельгии или Нидерландов и были членами какой-то секты. Причастны чужаки к эпидемии чумы в Каслбойне или нет, людская молва вполне могла сделать их виновными — уж слишком они бросались в глаза.
— А почему вы решили, что они именно из тех краев?
— Во-первых, богохульные эмблемы нигде больше не производились в таких количествах; во-вторых, там родина самых разных сект мистического толка.
— А вдруг один из них был моим предком, — улыбнулся Грут. И улыбнулся не только губами, а каждой черточкой своего лица.
ГЛАВА 20
Грут предложил заехать в гостиницу и выпить по стаканчику перед сном; я отказалась, и сначала меня отвезли домой. На прощание я махала рукой вслед уезжавшему такси, когда дверь за моей спиной открылась. Обернувшись, я увидела в дверном проеме чей-то силуэт. Странно — мама была дома и почему-то на моей половине. Но когда загорелось наружное освещение, удивиться пришлось еще больше — передо мной стоял Финиан.
— Значит, сегодня вечером ты была занята?
— Я все объясню, Финиан. Дело в том… Понимаешь, так получилось…
— Тут и объяснять нечего. У тебя было свидание с другим.
— Это неправда.
Он хмуро улыбнулся.
— Не считай других глупее себя, Иллон.
— Питер позвонил, чтобы узнать, где можно нормально поесть. Я посоветовала «Мэйфлай», и он пригласил меня на ужин. День выдался тяжелый, я устала, проголодалась и не стала отказываться.
— Возможно, зря, — бросил на ходу Финиан, направляясь к машине, припаркованной рядом с «фрилендером». С заднего сиденья такси я не увидела его «рейнджровер». Прежде чем в него сесть, он обернулся. — У меня нашлось время, и я сделал, что обещал.
Он захлопнул дверь и, объезжая задним ходом вокруг дома, ни разу не взглянул в мою сторону. Я только услышала, как взвизгнули покрышки, когда он рванул прочь.
Совсем не похоже на Финиана: он явно вышел из себя, и едва ли можно его винить. Я устало поплелась к себе, закрыв за собой дверь. Финиан открыл ее своим ключом, а у меня был ключ от его дома. Он оставил в гостиной свет, но, даже не входя в нее, я почувствовала их запах: на чайном столике в хрустальной вазе стояли свежесрезанные цветы жасмина и бергамота, а комната была наполнена их ароматом. У меня защемило сердце, и я почувствовала себя по-настоящему виноватой. Плюхнулась на кушетку, стряхнула босоножки и уставилась в потолок.
Хоть я и старалась не подавать виду, ухаживания Грута мне, безусловно, нравились. Но он скорее всего искал ни к чему не обязывающей мимолетной связи, а я рисковала будущим. Что я о нем знала? Да практически ничего. Он вполне мог быть женат, почему нет? И ведь я не скрывала, что обручена с Финианом. Если он просто задался целью переспать со мной перед отлетом, благородным его поведение не назовешь. Только мое-то чем лучше?
Любопытно послушать, что скажет Фрэн, когда узнает. Звонить слишком поздно, да и уверенности нет, что она дома, а не на дежурстве. Поговорю с ней при первой возможности.
Я сбросила ноги с кушетки, села и, пригнув к лицу стебель жасмина, ощутила весь аромат цветов. Рядом с вазой, в коричневом ненадписанном конверте, лежали заметки Финиана. Вокруг разбросаны губная помада, записки, квитанции, ключ от Центра исторического наследия, пачка фруктовых пастилок, о которой напрочь забыла… Собираясь в ресторан, я вывалила на столик содержимое сумки, отобрала все необходимое и переложила в мамину вечернюю сумочку, которую брала с собой. Ничего, приберусь позднее — сейчас меня больше всего интересовал конверт.
На первой странице — записка Финиана:
«Ссылки на образ Пресвятой Девы в Каслбойне в хрониках 1400–1550 гг. Соответствующие записи встречаются на протяжении трехсот лет, но для начала я решил сосредоточиться на второй половине этого периода — ста пятидесяти годах до того, как судьба его решилась, и упоминания о нем исчезли из хроник».
Записи пятнадцатого века особого интереса не представляли, несмотря на многообещающее начало, отмечавшее, что король Генрих IV «согласно древнему обычаю и по просьбе приора обители Пресвятой Девы в Каслбойне принимал под свое покровительство всех паломников, как вассалов, так и ирландских мятежников, идущих в сей монастырь на богомолье». Это доказывало, что образ почитался не только коренными ирландцами, но и колонистами — верноподданными английской короны. Далее Финиану удалось отыскать лишь неоднократные упоминания о его чудодейственной исцеляющей силе. Их кульминацией стал невероятный рассказ о том, как в 1444 году под воздействием образа «некая женщина с большим животом, которая, как полагали, носила в себе ребенка, произвела на свет кошек»!
