Стала быстро развиваться теневая экономика. Кооперативы в том извращенном варианте, в котором они у нас складывались, начали переманивать лучших работников из сферы производства в сферы посредничества, спекуляции, скупки и перепродажи. Особенно пострадало на этом строительство. Перепродавались, разбазаривались материалы, детали, запчасти. Строительные кооперативы брали огромные кредиты и раздавали их на зарплату, взвинчивали цены на услуги. Дельцы обогащались, люди нищали, казна пустела, надвигался крах. Потом многие кооперативы, делавшие прибыли из воздуха, обанкротились, но свой куш они сорвали.
Возвращаясь к принципиальным оценкам, снова подчеркну, что главной ошибкой в ходе перестройки оказалась неспособность правительства гармонично совместить два процесса, две реформы – экономическую и политическую. К тому же Горбачев и правительство потонули в различных проектах – глобальных, фантастических, кабинетных, полностью оторванных от подлинных реалий действительности.
Вот обо всем этом думалось, когда в начале ноября 1990 года у меня появилась возможность отправиться в отпуск.
Выбор пал на Крым, и мы не ошиблись. В осеннюю пору Южный берег особенно прекрасен. Море еще хранит тепло жарких летних дней, листва вечнозеленых деревьев слегка покрыта матовой паутиной седины, а нависшие над побережьем горы раскрашены багряно-золотистыми цветами живописной абстракции. Воздух насыщен морскими солями, дышится легко, душу окутывают покой и умиротворение. Бархатный сезон в природе действует успокаивающе на взвинченную нервную систему, расслабляет, настраивает на 6 философское отношение к миру.
Среди тенистых аллей санатория «Нижняя Ореанда» есть где раствориться, уйти от навязчивых встреч, возбужденных разговоров, назойливых знакомств. По натуре я человек общительный, компанейский. Но после года напряженнейшей работы на износ хотелось отдышаться, осмотреться, подумать, побыть наедине с собой. И с Галей. Это моя жена. Друг и настоящая опора. Я перед ней в неоплатном долгу. Начиная с 1985 года она, живя со мной, оставалась без мужа. Мы виделись рано утром, когда я, торопливо прожевав бутерброды и запив их на ходу кофе, уезжал на работу, и поздно вечером, когда разбитый и усталый возвращался домой.
Нам повезло с погодой. Тихая осень, солнечное голубое небо. Часто ходили по горным тропам. По вечерам гуляли вдоль кромки моря, наблюдая, как приливы ленивого прибоя, словно нехотя, выбрасывали на берег длинные языки и поспешно откатывались, увлекая с собой в пучину мелкий галечник. Думалось, так бывает и с людьми: доверятся обволакивающей теплоте отношений, вальяжности, внешней доброжелательности, расположению и не заметят, как оказываются в плену могучей хватки. В цепких объятиях чьей-то власти, ломающей, крушащей, не задумываясь, судьбы, чью-то жизнь.
А когда начинали сгущаться ранние осенние сумерки, падавшие неожиданно и быстро размывавшие очертания предметов, деревьев, строений, мы любили смотреть, как входят в ялтинский порт и выходят из него усыпанные гирляндами ярких огней пассажирские лайнеры. Даже будучи в зрелом возрасте, я всегда воспринимал море и все, что с ним связано, глазами героев книг Жюля Верна, Александра Грина – путешественников и романтиков. Наверное, потому, что для меня, деревенского мальчишки, до семнадцати лет не видевшего даже паровоза, большие города, дальние страны, чья-то далекая и загадочная, полная приключений жизнь всегда была чем-то притягательным.
Я стал уже привыкать к безмятежности. Но вот 5 ноября, вернувшись после очередной процедуры, я застал трезвонящий телефон. Сняв трубку, услышал спокойный, рассудительный голос Евгения Максимовича Примакова. Он был краток. Спросил, как отдыхается, хороша ли погода, и без перехода сообщил, что сразу же после праздников необходимо быть в Москве и готовиться к встрече с президентом. Она состоится между 10 и 12 ноября.
– Речь, скорее всего, пойдет о том, чтобы вас назначить на новую должность, – сказал он.
– Не Гостелерадио ли? – спросил я.
– Приедете – узнаете. А пока собирайтесь домой, заказывайте билеты.
Не мешкая, пока не было жены, я успел переговорить с главным врачом санатория, оформить билеты, начал собирать вещи. За этим занятием меня и застала Галя. Я рассказал ей о разговоре с Москвой. Она помрачнела, изменилась в лице. Была очень взволнована. Она хорошо помнит, как я работал на телевидении, помнит, что не было выходных, не было фактически дня, чтобы я приехал домой раньше девяти вечера. Она сама говорила: «С того времени, как ты стал руководителем телевидения, я практически потеряла мужа». Теперь перспектива перед нами вырисовывалась куда более печальная, потому что если сравнивать год 1985-й с годом 1990-м, то за пять лет ситуация в стране резко усложнилась.
В политическом плане последние полтора-два года стали временем сильных противостояний, демонстраций, митингов, взвинченной обстановки, которая накладывала отпечаток на все стороны не только общественной жизни, но и на жизнь почти каждой семьи. Особенно если учесть, что где-то с конца 1988 года стала резко ухудшаться экономическая, социальная ситуация, быстро росли цены. Мы становились свидетелями не только затянувшегося Карабахского конфликта, по всей стране вспыхивали десятки сложных, противоречивых конфликтов в различных районах Прибалтики, в Молдове, на Кавказе, в Средней Азии.
В общем, когда я стал размышлять, каково же мне придется на посту председателя Гостелерадио, если вдруг подтвердится моя догадка, то ни радости, ни оптимизма не испытал. Я был уже человеком, подготовленным для глубокого анализа ситуации. Будучи близок к высшему политическому руководству страны, знал много доверительного, конфиденциального – такого, что позволяло объективно оценивать ситуацию в стране как сложную и кризисную. В общем, последующие дни и праздник наш, один из главных государственных праздников, оказались смазанными этими переживаниями. Отпуск, крымские впечатления, все, что я успел накопить в смысле здоровья и настроения, – все пошло прахом.
Вернувшись в Москву, мы стали ждать. Я позвонил через два дня:
– Когда же меня примут?
Сказали:
– Не волнуйтесь, вас пригласят.
Действительно, вскоре раздался звонок из приемной президента:
– Вас ждет Михаил Сергеевич. – И еще поинтересовались, готов ли я.
– Да, все в порядке.
Встречу назначили на первую половину дня 13 ноября, на одиннадцать утра.
Безусловно, я был готов к встрече с президентом. Но не раз и не два меня охватывало внутреннее волнение, когда я начинал проигрывать предстоящий разговор. Я понимал, что решение практически состоялось, осталась небольшая формальность. От нее, правда, зависело очень многое. У президента в разговоре со мной один путь, у меня же в душе – смятение чувств, борьба мнений, всех возникающих за и против и понимание сложности ситуации, в которой я оказался. Меньше года прошло с момента, как я приступил к работе в Телеграфном агентстве Советского Союза в должности его генерального директора. Только что освоился, вошел, что называется, во вкус новой работы, наметил много планов, сошелся с людьми. Кажется, со многими установил дружеский, деловой контакт. Мы стали понимать друг друга, доверять. И теперь я должен был уйти.
Было еще одно обстоятельство, которое нельзя скрывать, оно приятно волновало. Тот, кто хоть небольшой срок проработал на телевидении, знает, как эта сумасшедшая, вне всяких расписаний работа затягивает, обволакивает, накрепко захватывает в плен, на всю жизнь проникает неким вирусом во все клеточки организма и потом не отпускает. Человек заболевает раз и навсегда, и никакие доктора не способны его излечить от навязчивой потребности быть в атмосфере телевизионного творчества. Не лицемеря перед самим собой, я чувствовал, что при встрече с президентом, если он мне предложит возглавить Гостелерадио, я не сумею найти аргументы, чтобы отказаться. Я понимал и то, что выпал тот самый редкий случай, когда мне могут предложить место, назначить на должность, на которой я смогу принести наибольшую пользу, потому что это родное для меня дело, через которое я уже не раз проходил, испытывал мучения и радость.
Может быть, единственное, что по-настоящему меня тревожило и сдерживало, – это то, что предстоит поистине каторжная работа, придется трудиться в более специфических условиях, чем, скажем, это было год-два назад.
Некоторые мои друзья, узнав о распространившемся слухе, звонили мне домой. Одни сочувствовали, высказывали опасения, отговаривали: мол, зачем такой хомут надевать на шею. Другие, напротив, радовались. Особенно искреннее одобрение высказывали друзья из сфер искусства, кино, музыки. Они-то понимали, что своим приходом на телевидение я смогу оказать им определенное содействие, помощь. И только жена, наблюдая мои душевные терзания, настаивала на том, чтобы я не шибко обольщался насчет работы на телевидении и, по возможности, нашел убедительные аргументы для отказа.
