– А тогда вот этот юрод, пророк-недоучка, Ладысь, обидеть меня решил. «Глаза у тебя, – говорит, – в непотребном месте».
Я ему тоже – плюху. А он, видать, побоялся мне ответить. Он Явтушка моего схватил. А тот ещё в разум не вошёл.
– Он меня схватил, – слегка боязливо ответил Явтух.
– Слышу – чебурах! – это они, значится, в воду упали. Мне глядеть некогда – я Силу валтужу. Только слышу: шатается лодка. Братец, значится, освободился от того и вылезает… Только потом оттолкнул я старшего Гарнца и… Что такое?.. Младший Гарнец в моей лодке сидит… А мой Явтушок в лодке у Силы. Перепутали. Тут Сила, видно, понял: со мной ему не справиться.
– Это ты понял, – буркнул Сила. – Куда карасю против линя?
– Я тогда размахнулся да этому его Ладысю – благо он в моей лодке – по уху. Смотрю – Сила глазами закрутил: «Ах, ты моего брата?.. Так на и твоему». И как даст Явтушку. Тот, бедный, аж зубами ляснул. Мне его, конечно, жаль. Я шалею. Я тогда снова Ладысю как дал-дал. Кричу: «Э, ты моего любимого брата? Так пусть и твой получит!» – «И твой!» – «И твой!».
И дошли бы мы обязательно до смертоубийства, если бы братья не догадались. Скакнули они в воду, да и поплыли к берегу, как, простите, две сучки… А во мне всё аж заводится. Аж сердце кипит. Хватаю я топор. И Сила топор хватает. И тут прибавилось бы у нас в головах ещё по одной дырке, если бы он не испугался.
– Это ты испугался, – возразил Сила. – Будто рак в ловушке.
– Не испугался я. Я, когда в раж войду, ничего не боюсь. И тогда мне не прекословь. Развернулся я да топором по его сети. «Брата моего, – кричу, – бил! Вот твоей сетке! Вот!».
«И твоей на!» – кричит он.
Тут сетки наши начали раскручиваться. Булькнула рыба, показала нам хвост…
– Хорошая штука соминый хвост, – крякнул Жаба.
– …Да и пошла себе. И тут я гляжу: стоит Сила, согнувшись, хекает и свою сеть рубит… Я – хохотать… Но тут гляжу: и я всё время свою рубил… Гляжу: тот дурень это понял да вдруг как даст обухом в дно моей душегубки – аж вода засвистала. Вижу: ноги почти по колени в воде. Тут я думаю: «Будет мне – будет и тебе». Да как ухну топором в дно его лодки – так и вывалил кусок величиной с доброе стебло[73]. Пошли наши лодки к озёрному богу. И сети с ними пошли, и, понятно, топоры.
– Они же не плавают, – разъяснил Сила.
– А мы по шею в воде. И тогда мы поплыли к берегу. А там наши братья сидели уже с этими двумя… И всё, может, было бы хорошо, но тут Иосия начал болтать о рыбе, хотя и не едят они сомов.
– Они щуку едят, – басом заметил Сила, – хотя и нельзя щуку есть по духовным причинам, и кто её ест, того на том свете заставят дерьмо трескать.
– Что ты там несёшь? – спросил Лотр. – Как это нельзя есть щуку? Какие это «духовные причины»?
– Кто ест щуку, особенно голову, тот грешник хуже католика и еретик хуже Лютера в сраме своём, – пояснил Ладысь.
– Это ещё почему, поганец ты? – вскочил Босяцкий.
– А потому, – поучающе произнес Сила, – что в щучьей голове есть вся начинка, которой Христа казнили. Кости такие наподобие хрящей. Тут тебе крест, тут тебе гвозди, тут тебе и копьё. Почему, думаете, иудеи так щуку любят?
– Дурило ты, вот ты кто, – грустно обронил Раввуни. – Голову на плечах иметь надо, вот что.
Лотр пожал плечами:
– Эти люди закоснели в поганских поверьях своих и в самой отвратительной ереси. Разве это христиане? Единственное, что излечит их от диссидентства, – очистительное пламя… Ну, далее. Значит, иудей начал болтать о рыбе.
– Так, – подтвердил Иосия. – Я поклялся Исходом, что из-за такого Левиафана, может, и стоило драться и он был бы здесь весьма кстати.
– И тут я сказал, что крупную рыбу мы отдаём пану. А иудей сказал, что он всегда считал рыбаков за разумных людей и сегодня усомнился в этом. Тогда этот Братчик спросил, зачем мы из-за панской рыбы рубили свои сети.
Только тут до меня дошло, что и сети порубленные не наши, и лодки потопленные – от пана. И значится, ждёт нас кум-кнут и сидение в колодках возле церкви, по крайней мере, на четыре недели, а может, чего похуже.
Тут Ладысь загудел: «Братцы вы мои возлюбленные! А что ж это нам делать?! А как же нам теперь пережить?!».
И тогда Братчик сказал, что надо бежать. А иудей только помотал головой. «Наро-од, – говорит, – сидеть, и слушать, и понимать. Назад вам нельзя… И потому идите вы с нами, хотя, понятно, дурень в дороге не прибыток».
Мы поняли, что всё это правда, так-сяк помирились, съели для подкрепления клятвы немного земли, раз уж ничего более съестного у нас не было, и пошли с ним.
В городе между тем вовсе не было спокойно, несмотря на то что все давно разошлись ужинать. Оставался какой-то час до заката, и всякий, у кого было что есть, спешил съесть это при дневном свете: летом стража приказывала гасить огни с концом сумерек: «Это не зима: дни длинные, погода сухая – долго ли до ночного пожара?».
В слободах глашатаи уже были, и теперь их крики раздавались на окраинах:
– Ог-ни гасить! Печи, лучи-ны га-асить! Не спит ого-онь! Каганцы га-си-ить! Горны гаси-ить! Матерь Божья и святой Юрий, помилуй на-ас!
– …на-ас!
– …а-ас! – отдавалось где-то далеко, в Гончарном конце.
Казалось, должна бы быть тишина, обычная вечерняя тишина и мир. Но её не было.
…По Кузнечной, а потом и по Мечной улице бежал запыхавшийся Кирик Вестун, грохотал в ставни, бил ногами в двери и трубно кричал одно и то же:
– К замку! К замку! Христа казнить повели! Убийство!
Если бы кто глянул сверху, с высоты, он бы увидел, что по улицам, в разных концах, мечется несколько таких фигурок.
На Пивной бросался от дверей к дверям Зенон:
– Люди! Христа убивают! Христос пришёл!
Крик катился улицами. Но редко-редко где открывалось окно. Улицы, казалось, вымерли, безучастные к отчаянию.
Ревела на улице Стрыхалей дуда.
– На помощь! Христос пришёл в Гродно!
В немногих не прикрытых ставнями окнах догорал кровавым светом закат. Так слабо и неохотно, так редко. Угасал, как воля великого города к восстанию. Она еле тлела за этими редкими окнами. И гласом вопиющего в пустыне были крики, глухо угасавшие в теснинах улиц:
– Христос! Христос с апостолами пришёл в Гродно!
Клеоник и Марко колотили во все двери Резчицкого угла.
– Людей убивают! – кричал Клеоник.
– Ну чего там? – спрашивал сонный голос из-за ставен.
– Людей убивают! Говорят, Христа!
– А-а.
Первая звезда запылала в прозрачно-синем небе.
Последние лучи заката отражались на руках Уса, которыми он колотил в двери. Руки у него были теперь словно из червонного золота.
– А-а. Тьфу. Свиньи сонные.
