Десять лет назад Данилов так же ехал по этой дороге на ручной дрезине. Но неслась она в полной темноте, и воздух был другой. Заросшие болота пахли сыростью и неведомыми цветами.
И бил в лицо упругий ветер, и ощущение опасности, реальное и близкое, словно вернулось из той стремительной ночи, когда ехал он к этому дому на ручной дрезине.
Кажется, десять лет – огромный срок. Но переплелись воспоминания и явь, и остались только ночь, тяжесть кобуры на боку да холодок опасности.
А трудолюбивый тепловоз тянул смешные платформы и вагончики через ночь. Через болотную гниль, через сладковатый запах торфа, через клокочущие голоса неведомых птиц.
Наконец застучали буфера, задрожала площадка под ногами, начал тормозить состав.
Глаза Данилова привыкли к темноте и различили светлый дощатый перрончик и человека с сигнальным фонарем.
– Это Банин, – сказал за его спиной кондуктор.
Данилов вынул пистолет из кобуры, вогнал патрон в ствол и спрыгнул на землю.
Банин поднял фонарь, стараясь различить, что за люди приехали сюда в такую пору.
– Опусти фонарь, Банин, – Данилов поднял пистолет, – и не дергайся. Ты меня помнишь?
С двух сторон к Банину подошли оперативники.
– Оружия у него нет.
– А зачем оно ему? – Данилов сунул пистолет в кобуру. – Он его напрокат дает.
Он подошел к Банину вплотную, осветил лицо карманным фонарем:
– Узнаешь?
– Узнаю, – мрачно ответил Банин.
– Тогда пошли, покажешь, где твои лабазы каменные.
– А если не покажу?
– Тогда сами найдем, но в лагерь – а это я тебе обещаю – калекой уедешь.
Они пошли к дому, смутно различимому в темноте.
– Ишь, окна занавесили, – сказал за его спиной Шелков.
Поднялись по ступенькам, и вдруг грянул в доме аккордеон. И до боли знакомая мелодия зазвучала.
Музыкант играл прекрасно. И оперативники остановились на крыльце – не хотели мешать, хотели слушать нежный голос аккордеона.
Данилов толкнул дверь, вошел в темные сени, и память услужливо и стремительно подсказала ему, что справа – лестница на второй этаж, а чуть левее – дверь в большую комнату.
И всхлипнул, словно подавился, инструмент. Данилов вошел в комнату.
За большим столом, уставленным бутылками, сидели шестеро, в углу, прислонившись спиной к стене, стоял молодой парень с аккордеоном.
Данилов вошел и словно натолкнулся на взгляд, тяжелый и недобрый.
Лицом к нему за столом сидел Славка Аникин по кличке Шкаф, налетчик с Покровки, которого Данилов лично брал в сорок пятом году.
– Так, граждане бывшие уголовники, попрошу предъявить документы. А ты, Аникин, на меня глазами не зыркай, здесь тебя никто не боится. И проясни мне: почему ты отдыхаешь в этой приятной компании, вместо того чтобы заготовлять для страны древесину?
– Меня по зачетам выпустили.
– Ты встань, не со шнырем разговариваешь.
Аникин неохотно поднялся.
– А ну, всем два шага от стола. Шелков, посмотри, что они туда сбросили. Учтите, откатаем пальцы и всем предъявим 182-ю. Конечно, если найдем что-то.
Данилов оставил оперативников разбираться с задержанными, а сам с Никитиным отвел Банина на второй этаж. В маленькой комнате, где он когда-то брал Горского, где чуть не пристрелил эту мразь, стоял обшарпанный однотумбовый стол, висел дистанционный телефон с зеленой трубкой, рядом какой-то постоянно гудящий прибор, расписание и чехол для флажков.
– Садись, Банин, – Данилов присел на край стола, – разговор у нас будет серьезный.
– А я с тобой, – Банин опустился на табуретку, – говорить без начальника райМГБ не собираюсь…
Договорить он не успел: Никитин выбил из-под него табуретку, и Банин грузно рухнул на пол.
– Чекист, значит. – Никитин от души ударил его ногой.
Банин со стоном поджал ноги к животу.
– Чекист, – продолжал Никитин, – а помнишь, что советская власть Ягоду и Ежова расстреляла, а сейчас Абакумова посадила, а с тобой-то мы как ее представители на месте разберемся.
– Слушай меня, Банин, – Данилов с интересом разглядывал гудящее устройство на стене, – времени у нас мало. Мы Матроса в сберкассе повязали, сейчас тебя с одним из его подельников залепим, и ты кончил на 59–3, а это статья подрасстрельная, и на нее указ прошлогодний не распространяется.
Банин с трудом поднялся, сел на топчан.
– Чего надо?
– Сдашь оружие – я тебе вменю 183-ю, за хранение. Ты меня знаешь, я слово держать умею. В сорок втором мог убедиться, а на чекистов не рассчитывай, они тебя первые закопают.
– А если не сдам? – Банин погладил рукой живот, отдающий тупой болью.
– Тогда, – спокойно сказал Никитин и достал из кармана наган, – я тебя сейчас пристрелю, а потом мертвому эту штуку в руку вложу. Убит при попытке нападения на сотрудников угрозыска. Смекнул?
– Чего тут не смекнуть. Ты, видать, шустрый сыскарь, – зло выдавил Банин, – тебе человека шлепнуть – что муху прибить.
– На темы нравственности, Банин, поговоришь со следователем. – Данилов встал. – Где оружие?
– А вы меня потом не кончите?
– А какой нам смысл? – сказал Никитин. – Крови наших ребят на тебе нет, сдай примуса и гуляй себе в камеру.
– Пошли. – Банин встал, внимательно поглядел на Данилова.
Тот словно прочитал в его глазах вопрос: «Не обманешь?»
– Не обману, Банин. Мое слово крепкое. Ты не меня бойся, а своих дружков из госбезопасности.
Они спустились на первый этаж. Оперативники закончили проверку документов и составление протоколов.
– У всех документы в порядке. Аникин, Рубцов, Калганов и Рябов сосланы на сто первый, Бондаренко и Степанов – местные жители, а музыкант Мозаев раньше привлекался по 58-й.
– Оружие нашли?
– Нет.
– Всех отпустить.
– А притон? – удивился Шелков.
– А вы, лейтенант, разве не собираетесь с друзьями выпить, музыку послушать?
– Но…
– Никаких «но». Отпустить.
И Шелков, и Данилов разыгрывали этот спектакль, прекрасно зная, что отпустят этих людей, так как среди них был прекрасно законспирированный агент.
А рассвет пока не приходил. Ночь еще висела над болотом. И в этой ночи болото, остров и торфяники жили своей, отдельной жизнью. А угадывалась она по звукам непонятным и поэтому тревожным.
– Как ты, Банин, здесь живешь? – Данилов закурил. – Тут прямо как в сказке о Змее Горыныче.
– Какая уж здесь сказка, начальник, сплошная дурацкая быль.
– Ты, видать, Банин, на этом острове философом стал. Ну ладно, ты лучше скажи: как немецкий вездеход достал?
– А очень просто. Меня из тюряги освободили аккурат в августе. Я, конечно, домой. Туда-сюда. А тут и немцы пришли. Я в подвале отсиделся, а когда наши-то напирать стали, гляжу, немцы на вездеходе этом подъехали. Я не знаю, куда они делись, но я машину эту спер и в сарае спрятал. Потом с Музыкой связался. Дальше вы знаете. А машинка-то эта стояла. Ну, я ее Матросу за две косых и продал.
– Силен, – рассмеялся в темноте Никитин.
Они, подсвечивая фонарем, шли по высокой траве, сырой от росы.
– Далеко? – спросил Данилов.
– Пришли. Светите.
В свете фонарей глянцево блестела листва густого орешника. Банин раздвинул ветки, разбросал какие-то доски, и они протиснулись на маленькую полянку в густых зарослях орешника.
Банин снял дерн – под ним была крышка люка. Он дернул за кольцо, и она без скрипа поднялась. Видимо, хорошо смазывал Банин петли. Данилов наклонился, посветил фонарем. Вниз уходила маленькая лесенка.
– Свети, – скомандовал он Никитину и осторожно начал спускаться.
Данилов очутился в подземном сооружении, напоминающем немецкий дот, который он видел в сорок первом под Москвой.
– Давай, давай, – раздалась веселая скороговорка Никитина.
– Я сейчас свет зажгу. – Банин чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу под потолком.
И теперь Данилов увидел, что стоит в достаточно широком коридоре, обшитом потемневшими от сырости досками.
– Кто же этот дворец построил?
– Немцы, – хмуро ответил Банин. – Они Музыку навроде партизана здесь оставляли, да только тому война до феньки была. Он пограбил, как нужно, и хотел сначала в Ташкент свалить, а там через границу в Иран пробиться.
Банин толкнул одну из дверей.
Данилов посветил фонарем и обмер. В пирамиде стояли хорошо смазанные автоматы ППШ, в ящиках на полу – патроны и пистолеты.
– Значит, ты на следствии об этом умолчал? – повернулся он к Банину.
– А чего говорить. Я об этом блиндаже случайно узнал. Проследил Горского. Думал, здесь деньги да рыжевье.
– Зови, Никитин, понятых, протокол писать будем. А ты, Банин, решил стволы в деньги обратить?
Банин ничего не ответил, только безнадежно махнул рукой.
* * *
Все, кто ранним утром находились в райотделе, высыпали во двор. Ящики с оружием и патронами накрыли брезентом. Вызвали из дому следователей, и они начали допросы.
– Я пойду посплю пару часов, – сказал Данилов Ефимову, – вы уж тут без меня задокументируйте все.
