– Документы, – скомандовал, подходя, Кочкин.
– А ты кто? – лениво, врастяжку спросил совсем молодой парень с чемоданом.
– Я из уголовного розыска.
– Ну раз так… – Один из парней, высокий, худой, с каким-то болезненно отечным лицом, сунул руку во внутренний карман пиджака.
И Кочкин узнал их. В эти несколько секунд, которые еще жил, он мысленно сопоставил приметы похищенного и светлый габардин высокого.
Кочкин сунул руку под пиджак и нащупал кобуру пистолета…
Боли он не почувствовал, просто нестерпимо ярко вспыхнул уличный фонарь и погас.
Участковый Киселев услышал выстрел и увидел, как падает Кочкин. Он попытался задрать плащ, чтобы добраться до пистолета, но пуля ударила по руке, он упал и начал отползать, пытаясь спрятаться за сваленные у тротуара доски.
Дико запричитала женщина, вдалеке раздалась трель милицейского свистка. Киселев все-таки достал наган, сел, но под фонарем уже никого не было, только на земле, странно заломив руку, лежал Кочкин.
РАЙЦЕНТР
Данилов
Он пришел на могилу к Степе Полесову утром, когда кладбище было совсем пустым. Минут двадцать он искал могилу. Десять лет назад ему казалось, что Степана положили совсем недалеко от входа.
Но за это время могил здесь поприбавилось, и покоился Полесов нынче в самом центре кладбища.
На могиле лежала плита с надписью: «Полесов С. А. Сотрудник МУРа. Погиб при исполнении служебных обязанностей. 1942 г.».
Данилов открыл калитку ограды, вошел. Стояла над Степиной могилой накренившаяся береза, ее ветви росли низко, листья почти покрывали плиту.
Кто-то следил за последней Степиной «квартирой». Холмик аккуратно дерном покрыт, чуть завядшие полевые цветы в литровой банке.
Данилов мысленно извинился перед другом, что не пришел сюда раньше. Не выбрал времени за десять лет. Он тяжело опустился на лавочку. Где-то в зарослях орешника пела неведомая птица. Голос ее был печален и тих.
А может быть, ему казалось все это. Разбросала по земле жестокая жизнь могилы его друзей. Лежит на Ваганьковском в Москве Ваня Шарапов. Степа Полесов нашел свой покой под этой покосившейся березой. Где-то под Бродами похоронен его лучший друг Сережа Серебровский. Положили в братскую могилу в Порт-Артуре веселого Мишку Кострова.
Ну что же, у этой могилы помянет он всех дорогих ему людей.
Данилов достал из кармана брюк четвертинку, любимый раскладной стаканчик и сверток с бутербродами. Аккуратно отбил сургуч с горлышка, шлепнул по донышку ладонью, и вылетела картонная пробка.
Забулькала водка, наполняя стаканчик.
– А мне нальешь, Ваня? – спросил за спиной до слез знакомый голос.
Данилов оглянулся. Облокотившись на ограду, стоял Муштаков. Был он в сером костюме, красивом галстуке, с неизменной трубкой в зубах.
– Володя. – Рука дрогнула, и немного водки выплеснулось на землю.
– Ты осторожнее, Ваня, – засмеялся Муштаков, – а то нам ничего не достанется.
Он раскрыл калитку, сел рядом с Даниловым и обнял его за плечи.
– Ну здравствуй, Ваня. Да пей же ты, а не то водку погубишь.
Данилов выпил, понюхал кусочек бутерброда, передал стаканчик Муштакову.
– Хотел ребят помянуть. Вроде как горькая память, а выходит – мы за веселую встречу пить будем.
– Выходит, так. Но все равно – за всех друзей наших, кто в землицу лег раньше срока. – Муштаков выпил и взял бутерброд.
Посидели тихо, думая каждый о своем, допили водку.
– Ты как узнал, что я здесь? – спросил Данилов.
– Я, когда в городе бываю, всегда на могилу к Степе захожу.
– Значит, это ты ее в порядке содержишь?
– Нет. Председательша моя, Клавдия Михайловна, очень об этой могиле печется.
И Данилов вспомнил Степины похороны и красивую, статную женщину вспомнил, она стояла у могилы с каким-то вдовьим лицом.
– Вот же какая история получилась, как в романе старом. – Муштаков разжег трубку. – Видела она Степана всего один раз и влюбилась на всю жизнь.
– Так она что, незамужняя? – удивился Данилов.
– Представь себе, нет.
– Действительно, прямо роман мадам Соколовой.
– Не читал.
– А когда тебе? Мы в десятом году из Москвы уехали в Брянск, отца назначили тамошним лесничим, а в «Брянских ведомостях» тогда перепечатывали из московских газет романы. Вот я и читал сочинения мадам Соколовой.
– Занятно. – Муштаков затянулся глубоко. – Ты меня, Иван, прости за те неприятности, которые на тебя посыпались после моей ночевки.
– Значит, знаешь?
– Знаю. Рассказали добрые люди.
– Ты, Володя, это близко к сердцу не бери. Не надо. Ты просто поводом стал. А причина другая была. Совсем другая. Если бы не ты, они что-нибудь другое нашли. Мне даже дружбу с Сережей Серебровским инкриминировали.
– Брось?!
– А хоть брось, хоть положи. Все едино для них. Им меня сожрать надо было любыми средствами. Ты лучше расскажи, как ссылку свою отбываешь.
– А как. – Муштаков выбил трубку о каблук. – Как все, так и я. В колхозе «Светлый путь» меня Кузнецова, председательша, приютила. А как узнала, что я покойного Степана знаю, так стал я для нее самым дорогим человеком.
– Кем же ты там работаешь?
– Завклубом, библиотекарем и учетчиком в правлении.
– А зарплата?
– Ваня, мне трудодни начисляют.
– А ты разве член колхоза?
– Нет. Только денег живых в этом хозяйстве люди давно не видели, хотя колхоз передовой. Ты в Глуховке был?
– Проезжал, помню, одни печи стояли.
– Сейчас село богатое. Клуб, парикмахерская, амбулатория со стационаром. Мы лучший колхоз в районе.
– А денег нет.
– Нет. Хорошо, что на трудодни картошку да зерно дают. Народ и этому рад.
– А живешь где?
– При клубе. Комната у меня. Пишу потихоньку.
– Роман?
– Вроде того. Пишу и прячу. А то ко мне куратор мой из МГБ повадился. Ты-то как?
– Сам видишь, воюю потихоньку.
– Ты про московские дела слышал?
– Сводки читаю.
– А я домой ездил. Сестра вернулась. Если бы тогда она дома была…
– Значит, ты бы не зашел?
– Нет. Позвонить бы позвонил, а заходить бы не стал.
– Получается так, не встреть я тебя в тот день на улице, не затащи домой, ты бы и не зашел?
– Ваня, я же по какой статье парился!
– Володя, мне статьи эти до задницы. Я тебя как опера знаю и как человека, делу нашему преданного.
– А вот с этим, Ваня, пожалуй, не соглашусь. Да и ты поймешь позже, что мы одно дело делали, а они другое.
– А кто они, Володя?
– А те, кто моего брата засадили в тридцать седьмом, потом меня да и тебя не пожалели.
– Володя, я что-то не пойму тебя. Всякое бывает, случаются ошибки…
– Ошибки? Ты, Ваня, соедини все вместе и увидишь, что это закономерность. Ты не хочешь просто признавать, что не ошибки это, а преступления. Значит, нами правят преступники.
– Володя, – Данилов достал папиросу, – окоротись, не гони коней. Ты, видать, в лагере тот еще университет окончил.
– Всякое было, Ваня, только скажу одно: не попадались мне там ни шпионы, ни заговорщики. Меня знаешь что спасло? Следователь знакомый попался, Колька Рубакин. Он меня не бил и туфтовые показания не выжимал.
– Постой, Володя, Рубакин – это не с ним ли мы в сорок шестом по делу Пузанова работали?
– Он самый. Так мы с ним все заранее оговорили, и уехал я на пересылку чистеньким. Никого не заложил и ни в одно дело не влез. Поэтому и отмотал свой пятерик спокойно.
– Как же тебя урки на этапе не пришили?
– Не знаю, может, потому, что я по делу писателей проходил.
– Володя, может, зайдешь ко мне вечером?
– Ваня, друг ты мой любезный, зайти-то можно, а тебя потом из партии исключат. Лучше ты ко мне заезжай. Ну, я пойду, не надо, чтобы нас вместе видели.
Муштаков встал, крепко пожал руку Данилову.
– Володя, – Данилов полез в карман, – возьми деньги.
– Я и так тебе пять сотен должен.
– Возьми, Володя, а то на свои доходы ты собственного глиста не прокормишь.
– Возьму. Хоть и чувствую себя перед тобой в полной замазке.
Данилов достал деньги, отсчитал три сотенные бумажки.
– Спасибо, Ваня, хоть табак себе куплю.
Данилов смотрел вслед Муштакову. Тот шел уверенно, спина была прямая и сильная, так обычно ходят люди несломленные, знающие себе цену.
Отступление 2
Еще никто из живших в это время не знал, что эта осень станет последней в страшной череде произвола. Хозяин медленно умирал. Но все же он был еще жив, а поэтому с каждым днем становился все более подозрительным и изощренным.
За нелепую войну в Корее, развязанную, кстати, без благословения Москвы и Пекина, вся ответственность, естественно, ложилась на Ким Ир Сена, но Сталин нашел виноватых среди собственных военных.
Специальная следственная часть МГБ была завалена работой. Следователи получали новые должности, звания и ордена. С 1937 года не было столь урожайного пятилетия.
«Безродные космополиты», Еврейский антифашистский комитет, дело Михоэлса, дело югославских шпионов. Это были крупные, масштабные расследования. По ним проходили тысячи людей.
